 |
ЗАСЕДАНИЕ 4 ИЮНЯ (вечернее). 5 ИЮНЯ (утреннее)
|
|
|
|
ЧХЕИДЗЕ. Объявляю заседание открытым. Прошу заслушать несколько приветствий.
(Оглашаются приветствия от Кавказского краевого съезда и от съезда представителей Балтийского флота. )
ЧЕРНОВ1). Товарищи, я очень боюсь, что наши вчерашние прения с самого начала после двух докладов, которые были здесь заслушаны, пошли по несколько неправильному руслу, и мне хотелось бы вернуть эти прения на тот путь, на который, мне кажется, они должны были бы встать с самого начала, —на путь спокойного, вдумчивого и делового обсуждения всего создавшегося положения и, с точки зрения создавшегося положения, обсуждения той линии поведения, которой приходится держаться группе социалистических министров вообще и министру земледелия в частности. Товарищи, когда я слышал постановку вопроса, делавшуюся здесь разными ораторами, я спрашивал себя: все ли одинаково отвечают себе на самый первый основной вопрос, —я бы сказал, на вопрос вопросов, стоящий перед нами, —на вопрос о том, в чем же заключается вся сущность того трагического положения, той исторической драмы, той исторической трагедии, которую переживает русская революция в современной международной обстановке. Ведь совершенно ясно, что, только ответивши на этот вопрос вопросов, на эту программу вопросов, поставленных историей перед русской революцией, только ответивши на него самым категорическим и ясным образом, самый вопрос поставивши ребром и ответивши на него решительно и определенно, можно иметь исходную точку для оценки всех частностей, всех мер, которые нам предлагались. Позвольте мне с этой точки зрения начать установление следующего обстоятельства. Ведь весь трагизм положения русской революции заключается в том исходном, основном противоречии, которое бросается, я думаю, всем в глаза, когда они посмотрят на то, что делается в России, и какова та международная обстановка, в которой делается то, что делается в России. Вот между этой международной обстановкой и тем, что происходит в России, существует колоссальное противоречие. Россия окружена огненным кольцом войны. Внутри ее победа революции с политической точки зрения может считаться совершенно упроченной, но упроченная политическая победа не упрочена в полной мере экономически и социально. Перед победившими стоит ряд вопросов, которые всего труднее разрешить потому, что они не разрешаются простой силой.
|
|
|
Это сложные, глубинные вопросы, вопросы тех поддонных стихийных хозяйственных сил, которые сейчас проявляются в виде процесса разложения,
*) Речь Чернова печатается по тексту д. . V 4; в д. № 62 имеется тот же текст речи, по которому она печаталась в «Известиях», — с редакционными правками и купюрами.
распада, разрухи, в виде действий стихийных сил, подземного гула, который доходит часто до нашего слуха и заставляет нас тревожно настораживаться. Вместе с тем, мы не можем не видеть, что вот эта экономическая разруха усугубляется продолжающейся войной; эта война, как могучий насос, продолжает выкачивать из нашей страны все силы, все средства, опа ведет свою тихую сапу под все политические здания во всех странах, и здания общественного хозяйства, куда лучше налаженные, чем наши русские, и те начинают трещать под этими действиями. Что же говорить нам о нашем положении? Здесь, товарищи, колоссальная опасность, опасность тем более, что никто не может с полной определенностью предсказать, в течение какого времени русской революции придется перетерпеть, пережить. Вот это противоречие, это роковое противоречие, ибо вторым противоречием, вторым проклятым вопросом для русской революции является то, что в то время, как в России, самой, быть может, экономически отсталой из всех европейских стран, находящихся в этом мировом конфликте, ей первой пришлось совершить победоносную революцию, тогда как движение демократий, рабочих трудовых демократий, в странах гораздо более передовых отстает и еще до сих пор далеко отстает от судеб русского движения. Товарищи, конечно, счастлив тот, кто думает, что он нашел какое-то волшебное средство, чтобы выпутаться из этого положения. К сожалению, вглядываясь во все предлагаемые нам волшебные средства, я не могу признать, чтобы они действительно существовали. Возьмем и не полемически, а совершенно спокойно попробуем оценить то, что предлагал нам тов. Ленин. Я оставлю в стороне ту внешнюю комичность, которую имеют его предложения, — арест пятидесяти или ста фабрикантов. Не в этом дело. Оставим это в стороне. Для него это имеет вид неопровержимой иллюстрации для Европы, — иллюстрации того, что серьезно идет в России революция, что серьезен абсолютный разрыв революционной России с Россией буржуазной, и он твердо верит, убежденно верит, сосредоточенно верит в то, что воззвание ко всему миру: «мир между народами, война правительствам», тотчас это будет той волшебной палочкой, которой русская революция может оперировать и которая выведет русскую революцию из этого основного противоречия, из того, что она, в экономическом смысле отсталейшая из всех стран Европы, находящихся в конфликте, и она первая сделала революцию, а передовые страны, которые должны были бы итти вперед, отстают и отстают. Но, товарищи, неужели в самом деле они отстают только потому, что из России не сделано какого-то дополнительного жеста? Неужели эти жесты такая могучая сила, такая колоссальная историческая сила, что есть они — и совершается как по волшебству могучее историческое движение демократии, нет их — и не совершается, опаздывает, отстает. Товарищи, я не склонен недооценивать революционную инициативу людей и групп коллективных, живых сил истории, я не склонен их недооценивать, они имеют большое значение, но придавать им такое чудесное значение я все-таки не решился бы. Мне думается, что есть какие-то более глубинные причины, почему как раз в странах передового капитализма движение революционное в данный момент отстает, а в стране наиболее экономически, в капиталистическом смысле, отсталой, в России, революция совершилась и, совершившись, идет к тем решительным, к тем смелым социальным лозунгам, к которым она идет; и эти более глубокие причины, увы, никакими нашими жестами не устранить. Мне кажется, это должно быть совершенно ясно для всех и, конечно, в особенности для социал-демократов, в особенности для марксистов и в особенности для самых ортодоксальных из марксистов. Какие же это условия? Мне представляется, товарищи, что современная жизнь слишком ясно показала, что если раньше можно было думать, что капитал есть абсолютно космополитическая сила, не знающая отечества, то вся эволюция, эволюция последних лет» показала, что, увы, капитал, капиталистическое развитие современности пошло не совсем этим путем и капитализм выявил свой глубоко национальный лик, переплелся, сросся с классовым национальным государством, и вот это основное обстоятельство, — доминирующая роль капитализма, как национального капитализма, — обнажило и для трудящихся масс, в частности для пролетариата индустрии, известные слабые стороны их позиции в современном обществе. Поскольку пролетариат есть чистое воплощение труда эксплуатируемого, постольку, конечно, в нем находится великий стимул, стремление к социалистическому будущему. Но поскольку в то же время этот труд—-в условиях современного буржуазного общества и особенно в условиях капиталистического развития, определяющего резко, определенно и ясно свой национальный лик, поскольку в этих условиях приходится существовать труду, постольку зависимость пролетариата от экономических условий его существования является для него оружием обоюдоострым. Мне кажется, слишком тесно связаны его судьбы, судьбы национального пролетариата в каждой отдельной стране, с судьбами национально-капиталистическими в каждой отдельной стране, и чем выше, капиталистически совершеннее, цветущее страна, тем зависимее эта повседневная позиция пролетариата данной страны от этого цветущего состояния промышленности, и чем более однобоко переразвита и перегипертрофирована в смысле развития индустрия данной страны, тем больше зиждется на ней все существование страны, тем труднее положение пролетариата, тем грознее для него опасность впасть в известную зависимость от своего национального капитализма. Товарищи, в этой войне, когда великие индустриальные страны, которые в то же время суть и самые великие-капиталистические страны, когда они схватились между собой и когда встал вопрос о существовании их индустрий, тогда и обнаружилось, как трудно передовым слоям пролетариата удержать всю пролетарскую армию на настоящей классовой социалистической позиции, как легко в момент паники, созданной всемирной войной, как легко вырвать у них из рук, вместе со значительной частью вождей, значительную часть армии пролетариата. Вот, товарищи, те трудности, которые показывает история, вот то осложнение задач социализма, которое демонстрирует история. Вот почему наши товарищи интернационалисты Германии, Франции, Англии, Австро-Венгрии с такими колоссальными трудностями выдерживают натиск своих бывших товарищей, низко пригнувшись к империалистической, капиталистической колеснице, превратившись в каких-то особых социал-империалистов. Вот почему трудно выдержать борьбу, вот почему с такой медленностью удается им подтягивать слои пролетариата до той высоты, на которой остался его авангард, верный социалистическому, революционному интернационалистическому знамени. Вот в чем трудности, и эти трудности никакими жестами с нашей стороны не устранимы.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Здесь есть длительный процесс оздоровления. Товарищи наши в тех странах работают над этим; они работают много, неустанно и не без успеха, но этот успех, — конечно, это для всех ясно, — медленнее, чем мы хотели бы, и даже больше того, — возникает новый страшный вопрос: не слишком ли он медленный. Не слишком ли он медленный с точки зрения трудностей, с которыми приходится справляться русской революции, — это совершенно ясно. Ясно для всех, что российская революция или перешагнет узкий предел, узкие национальные рамки своего существования, перешагнет сразу эти границы, межи и линии, и тогда не только-она, но и все лозунги, в ней заключенные, спасены, но им дано распространение, им дана сила мировая, всеевропейская, вместе с тем всемировая. Если же этого не случится или слишком поздно случится, тогда российской революции грозит опасность задохнуться в этих узких, в этих тесных, в этих ограниченных национальных рамках. Вот, товарищи, какая громадная проблема перед нами стоит, вот какая громадная стоит опасность перед нами, и значило бы, мне кажется, совершенно не ощущать, не взвешивать во всей силе, во всей глубине эту опасность, рассуждая так, как часто у нас рассуждают теперь. Товарищи, разве не велика была сила исторического примера, когда в такой слабой, в военном смысле, в то время стране, потерпевшей громадные поражения стране, как Россия, когда в такой стране, столь неблагоприятно стратегически поставленной, как Россия была поставлена, когда в ней, несмотря на эту стратегическую слабость, все-таки смогла произойти и произошла огромная, величественная внутренняя революция? Разве это не был великий пример, и разве в этом примере для той же Германии, для той же Австро-Венгрии, где Либкнехты сидят в тюрьмах, где Адлеры заряжают револьверы и выходят с этим способом борьбы, столь непривычным для их обычного политического мышления, — разве для этих стран не вставал прежде всего этот пример? Однако, он доселе оказался слишком слабым, слишком недостаточным, чтобы форсировать процесс медленно идущего внутреннего оздоровления. И что прибавит к этому примеру какое-то внешнее, показное и демонстративное отрешение российской революции от всего буржуазного, которое выразилось бы в аресте не только ста крупнейших капиталистов, но хотя бы 500 и 1000? Товарищи, мне кажется, слишком ясно, что не здесь отмычка, не здесь ключ к ситуации, и вообще не в том направлении, которое многие нам предлагают, не в том направлении, по которому иногда стихийно идет как-будто бы и сама жизнь. Это направление, товарищи, я бы охарактеризовал, как направление розничного, сепаративного решения задач революции. Это розничное, сепаративное разрешение может проявляться в тысяче примеров, оно может иметь тысячи внешних форм, и все они равно несостоятельны, и все они, как я постараюсь вам показать, равно идут не в направлении основной цели революции, а против этой цели. Вот вы видели одно из таких сепаративных решений, розничных решений, — это арест крупнейших капиталистов; что может он дать для разрешения нам той проблемы, которая состоит в том, что война все выкачивает и выкачивает наши силы, а между тем, и теперь чуть-чуть мы не накануне того, когда можно сказать: постоянный капитал наших фабрик и заводов изношен, изгрызен, изъеден войной? Больше у нас от ареста капиталистов будет выходить паровозов из ремонта, меньше будет больных паровозов и вагонов, больше будет хлопка?
|
|
|
Товарищи, все те запятые, о которые спотыкается наша промышленность, и начинает спотыкаться все больше и больше, и начинает грозить нам перспективой остановки, перспективой, когда государству, новой революционной власти, придется браться за организацию национальных производительных сил в наихудших из всех возможных условий, потому что не может быть хуже условия, как такое, когда революционной власти приходится брать предприятия, от которых отказываются по невозможности справиться с ними частное производство и частная промышленность. Хуже этого положения, хуже этих условий для проявления и доказательства жизненности революционных сил социалистической организации быть не может. Что же это розничное решение, этот их арест могут вызвать? Они могут вызвать только одно: максимальную панику среди капиталистов, и вместо того, чтобы вопросы сосредоточения в руках революционной власти ресурсов войны могли *) вставать последовательно по линии сравнительно наименьшего сопротивления и наибольшего успеха, они вдруг встали бы в один прекрасный момент, как одна колоссальная проблема путь ли не всеобщего бегства и локаута, которыми, конечно, ответила бы русская промышленность на арест сотни крупнейших капиталистов. Что от этого облегчилась бы задача сосредоточения в руках новой революционной власти ресурсов страны или затруднилась? Вы сами прекрасно знаете, что2) в этой колоссальной стране организующиеся силы, сравнительно с силами, подлежащими организации, являются тонким отстоем сливок на громадной крынке молока. Тут нам нельзя наши силы переоценивать и одной решимости, хотя бы одной фракцией, в любой момент встать у власти и все это организовать, — одной решимости3), товарищи, при этих ресурсах недостаточно. Таких же розничных решений в других областях жизни много.
Вот вам решение аграрной проблемы. И здесь может быть розничный метод, — метод сепаратного разрешения земельного вопроса на отдельных местах, отдельными явочными действиями, отдельными захватами, пусть, — прибавим это магическое всеспособное слово, — организованными. Но это остается тем же сепаратным, тем же розничным методом разрешения колоссальных проблем, стоящих перед русской революцией, тем же розничным методом, который грозит не упростить, а усложнить дело, которое новой Россией должно быть сделано. И это мы видели неоднократно. Мы это видели хотя бы там, где организованный захват был, — организованный даже не в пределах села, а в пределах нескольких сел, пусть, в пределах волости. Но, товарищи, в пределах одной волости могут быть громадные имения, на которые с завистью посмотрят несколько соседних волостей. И, кроме того, товарищи, не ясно ли вам, что если бы этим сепаратным, розничным путем подошли бы к разрешению в России аграрной проблемы, то по всему фронту, по всей армии поднялся бы крик: землю уже делят; если мы не поспеем к дележу, мы останемся обделенными; и получился бы, быть может, сплошной побег с фронта, чтобы не опоздать к дележке. И что же, это облегчило бы наши задачи или4) затруднило бы во много раз? И дальше, товарищи, вот вам третий вопрос, тоже громадный вопрос, на котором много трудностей лежит перед российской революцией, —это вопрос о тех отдельных национальностях и о тех даже отдельных местах, о тех местных радикальных группах, которые при старом строе жили под ярмом тяжкой централизации и у которых поэтому отдача в сторону децентрализации, полной свободы, полной самостоятельности колоссальна. Вот здесь возможен и легок сепаратный и розничный метод. И я боюсь, что когда тов. Ленин говорит: нам нужна центральная революционная власть, нужна революционная централизация революционной власти, которая примиряется с правом отдельных мест и отдельных национальностей на самоопределение, то тем самым8) им предоставляется право отложения, с тем, чтобы, отложившись, они в своей среде создали опять ту же центральную сильную революционную власть. Или централизация всеобщая, или же централизация сепаратная, но среднего, например, в виде сепаративной 6) республики, нет. Такую постановку тов. Ленин считает ошибочной. По его мнению, здесь право самоопределения не выражено вполне. Но, товарищи, и здесь я скажу: нет. И этот сепаративный метод, и здесь проявление его не дает надлежащих результатов, и здесь, товарищи, право самоопределения есть живое и здоровое право постольку, поскольку оно не отрицает кооперации народов. Отождествлять право самоопределения исключительно
х) В подлиннике: «могут». —2) В подлиннике: «как». —3) В подлиннике: «решимостью»—1) В подлиннике: «и». —б) В подлиннике: «тем же». —8) Так в подлиннике.
с правом отложения и ничего среднего не признавать, это значит именно сталкивать лбами право самоопределения с потребностью великой... *)
И с этой точки зрения, когда мы говорим, что великий принцип децентрализации, автономизма, федерации должен лечь в основу организации России, — мы это говорим, — что право самоопределения, согласное с потребностью кооперации, великого сотрудничества народов под свободною широкою кровлею, дающей полную свободу проявления каждой отдельной народности, — вот где решение, а не в этом сепаратистском пути, который, продолженный до своих логических последствий, я не знаю что даст, ибо каждой мелкой народности будет поставлен вопрос: или извольте отделяться, тогда совершенно отделитесь, или извольте подчиняться централизации и совершенной централизации. Этим мы обрекаем их на сепаративный путь. В настоящее время, товарищи, легко толкнуть на сепаративные пути, на все розничные пути, потому что, товарищи, старые общественные связи, бывшие при старом режиме, легко распадаются, но новые общественные связи созидаются труднее и медленнее, и когда рост новых связей отстает от распада старых, то является процесс распада старых тканей, и эти процессы мы достаточно видим в пределах России, слишком достаточно, чтобы не видеть в этом сепаративном, розничном методе великой угрожающей опасности. Товарищи, мы видим, что в известных местностях России, в роде какого-нибудь Переяславского уезда, просто душевно неуравновешенный человек, которому нужно проконсультироваться с психиаторами, может явиться диктатором, централизатором власти. В отложившейся местности торговец демагог Трунин может создать кирсановскую республику и в ней быть диктатором с большими революционными фразами. [и] Вот тот опасный путь распада и распадения, перед которым мы стоим. И если бы мы, товарищи, во всех вопросах в этом розничном пути... 2) его усматривали бы движение революции вперед, мы совершенно ясно подпиливали бы тот сук, на котором мы все сидим. Но вот, товарищи, и в вопросе о войне и в вопросе об армии есть та же опасность розничного, сепаративного пути. Тов. Ленин говорил нам вчера о братании, доказывая, что [это] вещь не только не страшная, но желанная, такая вещь, которая может, наконец, саботировать и взорвать8) войну, войну, которая стала в тупик, которая, может быть, накануне издыхания, нанести ей последний «соир Эе Ьгав». Я согласен, товарищи, что братание вещь не страшная, не страшно братание бытовое, то братание, которое имеется во все войны, во все времена, которое никогда не принимало угрожающих размеров и которое всегда было лишь простым симптомом того, что уставшие истреблять друг друга люди по обе стороны окопов в известные моменты передышки способны относиться друг к другу, как люди. Не в этом опасность; но есть опасность, и опасность грозная, когда такое только бытовое явление, само по себе не опасное или мало опасное, бывавшее во все войны, когда его хотят поднять на степень какого-то политического средства войны, могучего политического средства войны, способного всю Европу вывести из того тупика, из которого его не способна до сего времени вывести слишком медленно организующаяся4) рабочая, трудовая, социалистическая демократия. Товарищи, мы имеем свое социалистическое братание, когда от имени Совета Р. и С. Д. идет во всю Европу, во все страны нейтральные и воюющие, по обе стороны окопов, линии огней и проволочные заграждения призыв собраться на съезд, на интернациональный социалистический съезд всех тех, кто готов откликнуться
*) В подлиннике последняя строка не отпечатана. —2) Одно слово неразобрано. —
3) В подлиннике: «порвать». —4) В подлиннике: «организованная».
на призыв российской революции и пойти путем, обязывающим организованные социалистические партии [к] шагам, которые должны привести к постановке на очередь задачи преодоления империализма, поднявший против него все негодование всех толщ народных, которые от него терпят в эту войну. Вот, товарищи, когда такой план исходит от нас, и когда на него откликнутся, то с теми элементами, которые на него откликнутся, у нас возможно наше настоящее революционное, социалистическое, организованное братание. Вот мы здесь, товарищи, часто встречаемся с известным «па-де-консьянс», тут, товарищи, возникают известные затруднения революционной совести, и я это понимаю. Те же товарищи большевики, с которыми я желаю разговаривать, как с товарищами, с которыми мы хотим выяснить целый ряд вопросов, когда они говорят: «Но если на эту конференцию явятся сторонники Шейдемана, то можем ли мы им подать руку? Можем ли мы явиться на вашу конференцию... »1) но если для них, закаленных в боях, если для них, подкованных на обе ноги в вопросах социализма, так трудно и так опасно встретиться за одним столом со сторонниками Шейдемана, то для солдат, не искушенных часто в политике и социализме, встретиться в розничном братании не только со сторонниками Шейдемана, но и с ярыми сторонниками Бетмана-Гольвега не опасно, но смертельно. (Аплодисменты. ) Вот, товарищи, я хотел бы поставить перед вами, перед товарищами большевиками этот вопрос. (Голос. «Вам ответят». ) Я убежден, что мне ответят, поэтому я поставил вопрос. Мне представляется, что в этом вопросе, в вопросе о встречах, о братаниях, организованным социалистическим партиям меньше следует бояться за себя и побольше за неорганизованные массы, больше следует доверять организованному способу братания, ибо там, товарищи, в международной социалистической конференции сторонники Шейдемана, если они явятся только для того, чтобы своим нахождением на конференции засвидетельствовать перед миром, что они тоже социалисты, тоже интернационалисты, товарищи, это им не так легко будет сделать по той простой причине, что пребывание на конференции может оказаться не безнаказанным для тех, кто на нее явился, потому что выйти из нее придется связанными известными обязательствами. Эти обязательства придется либо не принять, — и тогда так же скоро уйти, как скоро пришли, —или, взявши обязательства притворно и их не исполнив, бить самого себя своим собственным поведением, этой двойной бухгалтерией своего собственного поведения. Вот почему, товарищи, я говорю и здесь, — и в [этой] области, и во всех других областях, как в области аграрной, как в области рабочей, как в области национального вопроса, как в области вопроса о капиталистах, получающих прибыли — не метод розничный, не метод сепаративный и тем самым дезорганизованный спасает, а только противоположный метод, метод организованный. И в этом смысле, товарищи, я думаю, приходится нам понять то, что, может быть, мы не всегда понимаем. Нас соблазняют часто, на первый взгляд, действительно соблазнительной картиной застоя войны на одном из фронтов. Почему бы, — думается — не привести к такому же застою на всех фронтах, когда война просто умрет от собственного издыхания и истощения? Вот, товарищи, в этом отношении нам приходится, я думаю, 3 * *) (ко многим документам, появившимся в последнее время, отнестись с серьезным вниманием). Посмотрим хотя бы на этот недавний документ, идущий от Гофмана, посмотрим на то 3), что сказано конфиденциально, шифровано. Было сказано
Э Далее в подлиннике пропуск целой строки. —2) Далее в подлиннике пропущена
целая строка; дальнейшие слова до конца фразы приводятся из дела № 62, в котором
они вписаны карандашом. —8) В подлиннике, «него».
вот что: Германия до тех пор не будет совершать наступлений на русском фронте, пока есть какая-нибудь надежда на сепаратный мир. И здесь вы видите возможность сепаратного, розничного метода разрешения трудностей мирового положения. Но, товарищи, всякая теорема имеет свою обратную, а обратная теорема, стало быть, гласит, что если последняя надежда на возможность сепаратного мира в Германии исчезнет, то прекратится то положение, которое в этом шифрованном документе изложено словами: до тех пор Германия не будет совершать наступления на русском фронте. Вот почему, товарищи, для меня кажется глубокой ошибкой, громадной ошибкой тот метод рассуждения, по которому идут некоторые, тот метод рассуждения, который привел вчера некоторых ораторов к следующей мысли. Дело обстоит вот как: Германия слаба, Германию не трудно до-громить, стереть с лица земли, уничтожить. И вот, так как это не трудно, так как, может быть, это соблазнительно и так как этот соблазн может повлечь за собой другие, другие и другие соблазны, но... не пойдем по этой дороге и будем ждать, —чего? Если мы не можем и не хотим, — а мы всем говорим, что не можем и не хотим, — подать ни малейшей надежды на возможность для нас сепаратно выскочить из мирового пожара, если мы действительно понимаем, если нам в плоть и кровь проникло убеждение, что из этого мирового пожара выскочат все или никто, если мы понимаем, если это будет ясно тем странам, которые с нами сейчас воюют, то какой результат может из этого получиться?..
Мне кажется, товарищи, этот результат слишком ясен для того, чтобы нужно было ставить здесь какие-нибудь точки над i. И откуда, кроме того, товарищи, взято то, что Германия до такой степени слаба, что ее так легко до границ разгромить? Доселе это нам говорили все те шовинисты, которые во имя этого провозглашали лозунг: война до полной победы, до конца.
Они нам говорили это, а мы говорили им: как можете вы так легкомысленно судить об исторических событиях? Там, где две половины Европы, вооруженные с ног до головы, от мала до велика, от стариков почти до младенцев, стоят вооруженные друг против друга и в панике боятся поражения, разве там можно воевать, провозглашая лозунг: война до полной победы, до конца? Согласитесь, что это значит в сущности вести войну без конца.
Вот что говорили мы доселе. И вдруг с некоторого момента оказывается, что были правы, очевидно, не мы, а были правы эти шовинисты, которые как раз говорили, что это не мираж — окончательная победа, что это так легко, так достижимо и можно не только разгромить, но и догромить, стереть с лица земли.
Товарищи, со стороны шовинистов это было легкомысленно. Но неужели легкомыслие так заразительно? И кроме того, товарищи, я приглашаю вас, и в особенности наших товарищей большевиков, подумать вот о чем. Мне кажется, что с некоторого момента у них воскресает, правда, в альтруистической форме, гипноз фронта. Ведь гипноз фронта был все время тем ужаснее, что он тяготел над всей Европой, что он сковывал движение во всех странах: гипноз фронта, во имя которого говорили внутри страны, что надо разгромить и стереть с лица земли, во имя его мы отложим пока все, все вопросы, все революции, отложим всякую гражданскую войну.
Страшный гипноз фронта сковывал все движения летаргией и поражал политическую жизнь. Вот что было. С этим гипнозом фронта мы упорно боролись с первого дня войны, когда мы заявили с первого дня войны, что революция в России, несмотря ни на что, во время войны, несмотря на войну, вопреки войне, продолжается, что Россия должна пройти через огненное крещение революции и именно во время этой войны.
Когда мы это провозглашали и когда мы предлагаем товарищам других стран стать на эту же точку зрения, тогда мы колебали этот гипноз, этот убийственный в социалистическом, революционном смысле гипноз фронта.
Товарищи большевики в этом отношении доходили даже так далеко, что считали, что пролетариат всякой страны в этой войне должен желать поражения своего правительства.
Я не стоял никогда на этой точке зрения. Мне даже казалось, что она есть патриотизм, вывернутый наизнанку. В первом случае благом признается победа, и поэтому пролетариат каждой страны призывается бороться за свои победы, а во втором случае признается благом поражение, и пролетариат каждой страны призывается хвалить поражение. Но и в этом, и в другом случае интересы отдельных пролетариатов оказываются противоположными, потому что только один может быть победителем, а другой будет при этом побежденным: только одному достанется благо победы, а для другого — поражение и, с точки зрения противоположно мыслящих, и тому и другому достанется зло. Повторяю, я никогда не стоял на этой точке зрения, но, товарищи, когда в лозунг политики нашей предполагается поставить принципиальный отказ от всяких наступательных действий в виду того, что здесь можно дойти до того, что [необходимо] разгромить, догромить и стереть с лица земли Германию, то именно со стороны товарищей большевиков, которые в интересах германского пролетариата должны были бы желать сейчас поражения Гинденбурга, именно с их стороны я меньше всего ждал встретить воскрешение для немецких товарищей гипноза фронта. Мы все отрешились от него, поэтому мы можем смело обратиться к немецким товарищам и сказать им: отрешитесь и вы от гипноза фронта, сделайте то, что мы сделали у себя во время войны, сделайте то же во время войны, несмотря на то, что в это время происходит, — ваша победа или ваше поражение на фронте, — поставьте, наконец, вашу собственную социалистическую революционную политику вне зависимости от тех склонений военного счастья, которые происходят на фронте. И вот, товарищи, почему я говорю, что логику здесь нужно продолжать до конца.
Положение историческое, положение военное, положение политическое, международное—достаточно ясно. Русская революция, —вот та новая исходная точка для международных революционных действий. Русская революция действует и будет действовать своим интернационалистическим революционным рычагом, своим примером, своим призывом к международным социалистическим силам сойтись на международном конгрессе и выработать ряд норм для революционных действий, во имя исключения всех империалистических целей из этой войны и во имя преодоления империализма. Вот как должна действовать и с этой стороны будет действовать русская революция.
Она имеет и другой рычаг. Она имеет то завидное преимущество, что она может на внешнюю политику наложить в определенном смысле, в известной степени свою печать, и она это делает. Недостаточно быстро делает, могут нам сказать, и так нам и говорят. Однако же в вопросе о конференции для пересмотра целей войны и секретных договоров, в вопросе о созыве конференции сказано: когда окажется возможным или подходящим по обстоятельствам.
Таким образом, это делается не немедленно, а куда-то откладывается? Да, товарищи, да, откладывается. Это делается не завтра, и я думаю, что хорошо делается, что откладывается, потому что наша главная надежда не на тех дипломатов, которых пришлют нам правительства союзников, а на демократию этих стран, и нам выгоднее, чтобы прежде съезда дипломатов был съезд представителей революционных социалистических партий всех стран. Их решение, их интернациональное действие и было бы началом действия, которое одно способно оказать давление на дипломатов, которое одно способно дать нам больше успеха, ибо, товарищи, для кого же не ясно, что Россия и в настоящем трудном положении, — Россия, за которой столько проклятых вопросов, Россия, которой так трудно будет справиться с процессом распада повсюду: в продовольствии, транспорте, армии, везде, — неужели кто-нибудь думает, что одной идейной красоты русской революции достаточно, чтобы при встрече с дипломатическими представителями правительств союзных стран одолеть все то, что с их стороны может встретиться?
Вы видите тенденции характера буржуазного, характера империалистического, а если нет, то наше действие в смысле приглашения пересмотреть договоры, наше действие в смысле приглашения созвать конференцию для пересмотра договоров может иметь и будет иметь реальное, прежде всего, вот какое значение.
Поставивши перед Англией, внутри Англии демократию и правительство лицом к лицу перед вопросом, на который должно правительства ответить, а демократия должна проверить этот ответ и определенным образом отнестись к нему, наше предложение, идущее в этом направлении, имеет, с нашей точки зрения, одну задачу: облегчить действие социалистических демократий этих стран. На это наша надежда: если она не подоспеет, тогда наше дело переговоров с дипломатами обстоит довольно безнадежно. Тогда мы можем односторонне заявить о том, что такие-то и такие-то цели, подписанные царским правительством, не соответствуют нашим воззрениям, но мы не можем принудить другие страны стать на нашу точку зрения. Вот почему, товарищи, совершенно нет никакой необходимости в дипломатическом порядке итти быстрее, чем мы можем итти в порядке интернационального, социалистического, демократического, рабочего, классового действия, —вот почему. Потому что это—исходная точка, а не то, потому что это — основная сила, которая должна давить на ту.
И мне казалось это так понятным для всех социалистов, так вытекающим из сущности социалистического миросозерцания и методов социалистического классового действия, что я не понимаю, как этот вопрос здесь поставлен и как он может быть поставлен на такую почву.
Как форсировать переговоры с союзниками? Чем? Поставить им ультиматум, говорят иногда. Ультиматум: в такой-то срок соглашайтесь с нашими целями войны, или... Что — или?
Ультиматум есть вещь в международных отношениях совершенно определенная. Царю Никите Черногорскому был дан ультиматум: очищайте Скутари! [43] Блокада, десант, —и Скутари очищено от Никиты. Это я понимаю, это ультиматум в настоящем смысле этого слова. Но наш ультиматум, ультиматум нашим союзникам, что он может дать?
Говорят так: а вот что он даст, — они ответят либо категорически «да», либо категорически «нет», а если они скажут «нет», это будет иметь агитационное воздействие для пролетариата этих стран.
Но, товарищи, если они ответят не простым «да» или простым «нет», а, например, следующим простым путем они ответят: «с великими державами не разговаривают ультиматумами»? Если они так ответят и просто не примут никакого разговора?..
«Страшно», говорят нам. Не в том дело, что страшно, а в том дело, скажет ли нам спасибо рабочая демократия этих стран, скажет ли нам спасибо независимая рабочая партия и британская социалистическая партия Англии? Легче ли ей будет вести войну с своими империалистами, или этот гордый ответ британского правительства правительству России поставит их в более трудное положение?
Тов. Луначарский, которому ничего не страшно, справился ли он у товарищей британской социалистической партии и у товарищей независимой рабочей партии Англии, желают ли они от них этой дружеской услуги — такой постановки ультиматума, или не справился? Справился ли он у французского меньшинства, облегчит или не облегчит в его стране его работу постановка
|
|
|
