 |
Дмитрий Степанов, 1 страница
|
|
|
|
Дмитрий Степанов,
специальный корреспондент.
СЛАВИН
Пилар протянула стакан:
– Знаете, как у нас называют джин?
– У кого это «у нас», – посмотрев на Глэбба, спросил Славин. – Вы имеете в виду фирму или местность?
– Я имею в виду Испанию.
– У вас джин называют «хинеброй», я прав?
– Вит прекрасно разговаривает по‑ испански, – сказал Глэбб. – Как и все разведчики, он великолепно владеет иностранными языками.
– Джону это лучше знать. Иначе, видимо, трудно работать: попробуй в Гонконге прожить без китайского – сразу провалишься. Вы никогда не жили в Гонконге, Пилар?
– А вы? – спросил Глэбб, рассмеявшись слишком уж громко. – Вы, верно, жили всюду, Вит?
– Нет, меня не пустили, не дали визы. Я указал, что еду туда по делу некоего Шанца, он, по‑ моему, работал там в сфере бизнеса, но Пекин нажал на местные власти, меня завернули...
Пилар быстро глянула на Глэбба – лицо ее было по‑ прежнему улыбчивым, красивым, но в глазах появилась тревога; зрачки расширились, и поэтому казалось, что она плохо видит, вот‑ вот достанет из маленькой кожаной сумочки очки в тонкой золотой оправе.
– Как интересно, – сказал Глэбб. – Но вы, наверное, описали этот свой вояж в русской прессе?
– Тема – не журналистская. Ее нельзя пропустить через газету. Это скорее роман. Вы любите авантюрные романы, Пилар?
– Я люблю авантюрные романы, – медленно ответила женщина и снова посмотрела на Глэбба.
– Она любит фильмы. Про Бонда, – помог ей Глэбб. – Про русских шпионов, которые вот‑ вот победят, но в конце концов проигрывают, потому что мы сильнее.
– «Мы»? – снова усмехнулся Славин. – Я не знал, что ваша торговая фирма связана с английской разведкой. Знаете, если бы я был режиссером, я бы снял фильм. Не то чтобы снял, а скорее доснял. Я бы подснял к «Из России с любовью» только один кадр: после того как счастливый Бонд увез нашу шифровальщицу в Лондон, на экране появляется титр: «Операция внедрения прошла успешно, приступаю к работе, Катя Иванова».
|
|
|
– Сейчас придет Пол Дик, продайте ему этот сюжет, но не продешевите, Вит; меньше тысячи это не стоит.
Пилар отпила глоток тинто и, неотрывно глядя в глаза Славина, заметила:
– Ты временами бываешь плохим коммерсантом, Джон. Такой сюжет – поскольку я немножко знаю мир искусств – стоит не менее ста тысяч. Сразу же. На месте.
– Платите, – сказал Славин. – Я согласен.
– Может быть, в Штатах уплатят больше, – перестав смеяться, сказал Глэбб. – Я говорю серьезно, я готов снестись с Голливудом немедленно, у нас хорошая связь.
– Вы убеждены, что вашей рекомендации достаточно? – спросил Славин.
– Убежден.
– Что – писали сценарии?
Глэбб ударил себя по ляжкам, согнулся – выказал, как ему стало смешно, – а потом снова сделался обычным, открытым и веселым Джоном.
– Ну вас к черту, Вит! Не надо так потешаться над неискушенными в искусстве коммерсантами.
– Виталий – очень красивое имя, – сказала Пилар. – Как Витторе в итальянском.
– Похоже на немецкого Вильгельма, – заметил Славин. – Правда, разные смыслы заложены.
– Я, между прочим, встречал Шанца в Гонконге, Вит. Седой старик с синим носом, да?
– Нос у него посинел к старости. Когда ему было тридцать, нос у него был вполне пристойный, ему ж нельзя было пить, он работал в гестапо, там не держали пьяниц – серьезная контора...
Пол Дик пришел трезвый. Он хмуро поздоровался с мужчинами, дал поцеловать себя Пилар, от виски отказался:
– Не буду. Сегодня и завтра не буду.
– Что так? – спросил Славин.
– Готовлю хороший удар против вас, Вит.
– Стоит ли?
– Стоит. Играть надо чисто.
|
|
|
– Согласен, – сказал Славин. – С этим согласен абсолютно. Я, между прочим, накопил несколько интересных историй, связанных с нечистой игрой, могу продать.
– Я пропился. Куплю в долг.
– Ладно. Подожду. Так вот, я начал рассказывать о Гонконге, про тамошнюю мафию...
– Нет, нет, – сказал Глэбб, – лучше вы продайте Полу сюжет про Бонда! Ты не представляешь себе, Пол, как это остроумно и зло! Я восхищаюсь Витом. Представляешь, фильм кончается тем, что девочка, которую увез Бонд, ну помнишь, эта чекистка, шлет в центр шифровку из Лондона: «Операция внедрения прошла успешно, легализовалась, приступаю к исполнению служебных обязанностей». Здорово, а?!
– Про служебные обязанности у нас говорят, – заметил Славин, – когда человек погиб, выполняя долг...
Дик хмуро посмотрел на Славина:
– Зловещий, между прочим, сюжет. Напоминает правду.
– Не мы придумали Бонда, который гробит наших людей, Пол, не мы сделали из него героя – человека, который лихо щелкает русских.
– Ладно, рассказывайте ваш сюжет.
– Нет, сколько уплатите за этот, про Бонда? Джон предложил сто тысяч.
– Это я предложила сто тысяч, Вит, вы ошиблись.
– Покажите мне таких продюсеров, – впервые за весь разговор хмыкнул Пол Дик, – я заработаю десяток миллионов в неделю, семьдесят процентов – вам, о'кэй? Ну, рассказывайте. Было бы прекрасно, окажись ваш сюжет не столь гонконгским, сколько луисбургским, – судьба Зотова занимает меня почти так же, как вас. Сначала один русский сыграл в ящик, потом другой, не слишком ли много за неделю, а?
– Не было бы третьего? – вопрошающе глянув на Глэбба, сказал Славин. – Так вот. Помните, в Нюрнберге проходил по делам СС некто Вильгельм Шанц?
– Не помню.
– Мы, американцы, нация без памяти, – заметил Глэбб. – Тяжелая память мешает жизни, она подобно болячкам на ранах – гноится...
– Если бы мы потеряли двадцать миллионов, память была такой же, – заметил Пол. – Я не помню Шанца, наверное, это из палачей низкого ранга?
– Да. Экзекутор. Мы доказали его участие в сорока семи ликвидациях...
– Что такое «ликвидация»? – спросила Пилар. – Если про жестокость, то не надо, Вит, и так слишком много горького в мире...
– «Ликвидация» у них означала поголовное уничтожение жителей деревни или городка, начиная с младенцев и кончая больными.
|
|
|
– Это во время борьбы против партизан? – спросил Глэбб.
– А что – это служит оправданием? – Славин подвинул свой стакан Пилар, и она сразу же налила ему джина.
– Можно, я положу лед рукой? – спросила она.
– Конечно, – ответил Славин, продолжая смотреть в глаза Глэббу. – Так что же, Джон, борьба с партизанами может служить оправданием такого рода ликвидаций?
– Ну, конечно, нет, Вит. Я уточнял – всего лишь. Зверства наци отвратительны.
– Так вот, мы изобличили этого самого Шанца; он жил в Канаде, но его нам не выдали, и он исчез. А потом проклюнулся в Гонконге, с американским уже паспортом...
– Да нет же, – поморщился Глэбб. – По‑ моему, он там подвизался с каким‑ то никарагуанским или гаитянским картоном. Я убежден, что он не стал гражданином Штатов.
– Да? Ну что ж... Это хорошо... Так вот, когда в Гонконге, лет десять назад, случился скандал – на аэродроме захватили группу китайских мафиози с героином, – этот самый Шанц организовал бегство из города какой‑ то португалки или испанки, кажется Кармен, такой же красивой, как наша очаровательная Пилар, и угрохал того человека, который взял на себя вину. Он и мистер Лао, нет, Джон?
– Почему вы меня спрашиваете об этом?
– Ты же работал в Гонконге, – пожал плечами Пол. – Поэтому он и спрашивает.
– Я там работал наездом, несколько недель, чисто коммивояжерский бизнес.
– Тогда понятно, – сказал Славин. – И конечно, вы не знали тамошнего представителя ЦРУ, он же был замешан в скандале, его как‑ то погасили, этот скандал, но угли тлеют, Джон, угли тлеют. Как, Пол, интересно раздуть эти угли?
– Как вам сказать... Кое‑ что есть, но для настоящего скандала маловато...
Глэбб снова громко рассмеялся, хотя лицо его – Славин это видел – было напряженно до предела.
– В нашей стране популярны суперскандалы, Вит. То, что вы рассказали, – будни, скучная пародия на «Крестного отца».
– Что значит суперскандал? – спросил Славин.
– Когда алкоголичка жена, – ответил Пол, – когда муж – гомосексуалист и понуждает сестру к сожительству с выгодными ему людьми, когда у миллионера сын вступает в компартию, когда взятка превышает сто тысяч баков – это куда ни шло. Лучше бы всего, правда, что‑ нибудь про шашни президента с концернами – это проходит, это нравится соперникам, особенно потенциальным.
|
|
|
– Жена есть, – ответил Славин, обернувшись к Джону. – В этой истории есть жена. Наркоманка. Состоит в кровном родстве с мужем – попросту его племянница. Дочь нациста. Сама была участником дела. Как?
– Давайте имена, – ответил Дик. – Это я распишу так, что дым поднимется, и сделаю на этом не столько деньги, сколько имя – меня ведь забыли, у нас забывают тех, кто дрался с наци, сейчас помнят тех, кто бичует безнравственность такого рода, о которой рассказали вы. Вступаю в дело, не интригуйте.
Славин обнял Глэбба за плечо, шепнул ему:
– Поинтригуем, Джон? Или откроем часть карт?
Пилар сделала большой глоток вина и ответила:
– Я бы на вашем месте чуть‑ чуть поинтриговала.
– Согласен. Теперь слово за Полом – что он знает о Зотове? Меня в госпиталь не пустили и во встрече отказали. Давайте‑ ка, Пол, вашу версию, а я ее потом подкомментирую, нет?
– Слушайте, Вит, с этим русским пока все не понятно, меня...
– Вам непростительно, – перебил Славин, – говорить «с этим русским».
– Как у вас это называют? «Великодержавным шовинизмом»? – улыбнулся Пол. – Не сердитесь, у меня плохо с произношением русских фамилий.
– Никогда не признавайтесь в этом, Пол, вас обвинят в низком профессионализме, газетчик должен знать имена своих противников – даже если они трудно произносимы. Мы, например, хорошо помним имена наших врагов.
– Я не считаю Зотова противником, – сказала Пилар. – Он просто выполнял свой долг.
– Кем это доказано? – Глэбб пожал плечами. – Мы живем не в тоталитарной системе, его вину надо подтвердить уликами. Передатчик – это не улика. Вполне могли подбросить.
– Верно, – согласился Славин. – Сегодняшняя «Ньюс» написала об этом деле вашими словами.
– Да? – удивился Глэбб. – Что ж, молодцы, я, признаться, не читал.
– А это что? – Пол кивнул на «Ньюс», лежавшую на столе; комментарий о Зотове был подчеркнут красным карандашом.
– Это читала я, – ответила Пилар. – Я обеспокоена судьбой Зотова и готова сделать все, чтобы ему помочь.
– Но как? – спросил Глэбб. – Я тоже готов помочь ему. Как?
– Очень просто, – ответил Славин. – Найти тех, кто устроил налет на его квартиру.
– И отыскать тех, кто ломанул сейф у Лоренса, – усмехнулся Пол Дик.
– Пол, – укоризненно сказал Глэбб, – это не по‑ джентльменски.
– Это по‑ джентльменски, потому что он согласился говорить со мною, и я уже отправил корреспонденцию в свои газеты: « «Красота – как символ‑ надежности»; об этом подумал я, когда увидел работу группы гангстеров в апартаментах «Интернэйшнл телефоник» – они охотились за именами «надежных друзей» той фирмы, которая сумела построить надежный мост связи между Штатами и группой Пиночета, когда он еще не был диктатором, а принимал парады, стоя рядом с доктором Альенде».
|
|
|
– Беру, – сказал Славин. – Прекрасная шапка, Пол.
– У русских плохо со свободно конвертируемой валютой, – заметил Глэбб. – Вы – исключение, Вит?
– Просто я держу контрастную диету, с одним голодным днем в неделю – экономия в чистом виде.
Пилар и Глэбб переглянулись.
– Увлекаетесь йогой? – спросила Пилар. – Я могу дать вам литературу, у меня есть много книг на русском.
– Йогой увлекаюсь, за книги спасибо, утащу с радостью. Кстати, Пол, вы не знаете, это тот Лоренс, который отказался отвечать по ряду пунктов конгрессу о путче в Сантьяго?
– Тот.
– Резидент ЦРУ?
– Спросите об этом меня, ребята, – сказал Глэбб, – все‑ таки мы с ним дружны много лет. Он такой же человек ЦРУ, как я – агент гестапо.
– А вот интересно, – задумчиво попивая джин, сказал Славин, – если бы Пол смог получить документы о том, что работник ЦРУ связан с нацистами – как старыми, так и новыми, это можно было бы обыграть в прессе?
– Когда пресса дралась с ЦРУ, – ответил Пол, – она мечтала получить нечто подобное – это нокаут, Вит, но...
– Я занимался боксом, я знаю, как бить, я готов научить вас методу.
– Вот так вербуют доверчивую свободную прессу, – снова рассмеялся Глэбб, и глаза его собрались узкими щелочками.
– Вит, я хочу показать вам мою гордость, – сказала Пилар, – пойдемте.
– А мне вы не хотите показать свою гордость, гвапенья? – спросил Пол.
– Когда чем‑ то гордятся по‑ настоящему – гордятся тайно, – ответил Глэбб.
– Хорошая фраза, – сказал Славин. – Фраза человека, который умел побеждать.
Пилар взяла его за руку, повела за собой по винтовой лестнице вверх, на второй этаж. Там, в комнате со стеклянной крышей, с большой тахтой, укрытой шкурой тигра, стены были увешаны иконами – все до одной реставрированы, много золота и четко выписанных глаз.
– Как? – спросила Пилар. – Невероятно, да? Семнадцатый век, север России, той, которая имела выход к морю, то есть к свободе...
– Где реставрировали? Здесь?
– Нет.
– Вас расстроить или лучше солгать?
– Я всегда, Вит, любила выслушивать правду. До конца. Всю. Тогда и я готова сказать правду.
– Всю?
– Зависит от вас.
– Только от меня?
– Я не жена и не клерк, у меня есть собственное дело, Вит, поэтому я пользуюсь главным благом жизни – я независима. Я очень ценю это благо, потому что пришла к нему из подвала, ступая по облеванным ступенькам... Говорите правду.
– Хорошо. Семнадцатый век в нашей иконописи отличим немедленно, и не столько манерою письма, сколько формой доски. Доска обязана быть дугообразной, выпуклой, сбитой из трех клиньев. У вас только одна икона подлинная, Пилар, все остальное – вы хотели правды – подделка. Но я никому не скажу об этом, я умею хранить секреты.
– Вы не очень‑ то хранили чужие секреты, когда говорили о Шанце.
– А разве это чей‑ то секрет?
– Вит, чего вы добиваетесь?
– Правды.
– Это ответ русского. Я стала американкой, я привыкла к точности вопроса, конкретике задачи, товарной цене, сроку и форме гарантии.
Славин взял женщину за руку, поцеловал ее, спросил:
– Вы сейчас живете по американскому дипломатическому паспорту? Или остался один из прежних?
– Вит, вы не ответили на мой вопрос...
– Видимо, вопрос, как зовут «надежного друга фирмы» Лоренса, более удобно задать Полу?
– Но ведь задали его вы.
– Повторите мою фразу, Пилар, и вы согласитесь, что я такого вопроса не задавал. Я ведь фантазер. Человек, увлекающийся журналистикой, обязан быть фантазером.
– Если я отвечу на этот вопрос, вы не станете отвечать на вопросы Пола?
– Нет, положительно вы любите авантюрные романы, Пилар. Я боюсь за вас. Я не хочу, чтобы вы испытали хоть какое‑ то неудобство во время подъема по лестнице. Вообще‑ то джентльмен должен быть рядом с женщиной во время такого рода маршрута, нет? Мужчина с крепкими мускулами и головой, работающий по‑ американски: гарантии, точность, деловитость.
– Хорошо, сейчас я позову Джона, – сказала Пилар.
– Я здесь, девочка, – усмехнулся Глэбб.
Он стоял около гладкой стены, невидимая дверь за ним медленно закрывалась.
– Я бы хотел послушать гонконгскую историю мистера Славина еще раз, более подробно, с глазу на глаз.
КОНСТАНТИНОВ
Константинов и лейтенант Дронов сидели в доме, напротив окон той как раз комнаты, где Дубов и «Оля‑ живая» (так жутковато он определил ее для себя) говорили о чем‑ то. Константинов видел близко и явственно лицо Сергея Дмитриевича, сильное, резко рубленное, волевое; пытался понять, чему так весело смеется девушка – Дубов говорил редко; взрослый мужчина, ученый, политик; тщательно следит за одеждой, элегантен; машину красиво водит, одевает лайковые перчатки, чтобы лучше чувствовать руль; заказывая коньяк, просит, чтобы принесли «КВ», обязательно грузинский («они же арийцы, их требовательность к прекрасному лишена торгового интереса, как у других народов»); легко и красиво переводит песни англичан, испанцев, португальцев; любит чуть устало, очень спокойно, не то что мальчики, те вечно испуганы и толка не знают; достойно выслушивает тосты, которые произносят в его честь друзья в Пицунде и Сухуми; «алаверды» говорит неторопливо, чуть копируя манеру старого грузина.
«Молодец Алябрик, – подумал вдруг Константинов о бармене в Пицунде. – Парень обладает чувственной интуицией. «Этот Дубов слишком показушно мочит рога и вешает аксельбанты по веткам», – сказал он, когда контрразведчики опрашивали – неторопливо, отстраненно – всех тех, с кем Дубов встречался. «А что значит «мочить рога», Алябрик? » – «Неужели не понятно? Выражение из жаргона абхазских Кара Леоне, что означает «пыжиться». Можно перевести – «драться», но драться плохо, показушно, с излишней страховкой. «Аксельбанты по веткам» для того и вывешивают, чтобы сбивать с толку мишурой, у нас же на нее клюют».
Константинов удивился, когда Проскурин пренебрежительно хмыкнул, прочитав эти строки, отчеркнутые Константиновым в рапорте Абхазского КГБ.
«Впрочем, – подумал он, – я не вправе сердиться на Проскурина, каждый человек, как машина, обладает неким определяющим качеством: «Жигули» – приемистость, «ГАЗ» – проходимость, «Волга» – устойчивость, «Чайка» – надежность».
Константинов вспомнил слова одного своего знакомца – тот пошутил как‑ то, копируя бюрократа: « «Чайка» над «Волгой» летает».
«Занятно, – продолжал думать он, – у меня отсутствуют качества Проскурина – упереться лбом и жать; я привык полагаться не только на логику, но и на свои чувствования; это очень сильно у женщин: надобно только корректировать их чувствования, они страдают чрезмерной эмоциональностью, а потому чаще ведут к проигрышу, приходится отрабатывать назад, это бьет самолюбие, а человек с битым самолюбием – сломанный человек. Но ведь и без таких, как Проскурин, нельзя. Линию нарабатываешь в процессе движения. «Рыскание», то есть постоянное отклонение от прямой, отличает движение самолета и теплохода – на этом‑ то и построен принцип автопилота; не будь ошибок, что поправлять? »
– Куда это он? – спросил лейтенант Дронов шепотом.
Константинов усмехнулся:
– Вы ж через улицу от него, что шепчете?
– Тренирую осторожность, товарищ генерал.
– Так не тренируют. Осторожность заключается в том, чтобы спокойно говорить там, где нужно, и шептать беззвучно, когда этого требуют обстоятельства. А то вы так натренируетесь, что станете испуганным человеком; в глазах – постоянная напряженность; движения скованы; реплики заучены; с вами тогда люди ЦРУ будут раскланиваться издалека, на перекрестке, что называется, картуз снимать. Кто сегодня смотрит за его машиной? Он сейчас, видимо, повезет Ольгу...
– Это странно, товарищ генерал, она ж последние дни ночует у него, за кефиром ему утром бегает. А машину его водят Куровлев и Пшеничников. Верно, глядите, уходят.
Как только Дубов и Ольга вышли из квартиры, зазвонил телефон.
– Наверное, Коновалов, – сказал Константинов. – Попросите – пусть держат нас в курсе постоянно. Теперь вот что, лейтенант... В вашем рапорте было сказано, что никаких записных книжек в столе у Дубова не было, никаких рукописей, ничего, словом, машинописного, что хоть как‑ то напоминало бы диссертацию?
– Ничего, товарищ генерал.
– И фотографий тоже не было?
– Никаких, товарищ генерал.
– Слушайте, а где он держит свою «Волгу»?
– Во дворе, я ж на плане указал.
– А зимою?
– Не знаю.
– Гаража у него нет?
– Этого я не выяснял.
– А он не платит по счетам за кооперативный гараж?
– Может, перепроверить?
– Не надо. Опасно наследить – вы же сами рассказывали, как он осматривает комнату, когда возвращается.
– Прямо как волк, товарищ генерал. Станет около двери – и смотрит, смотрит, смотрит, голову поворачивает, словно орел в «Мире животных».
Константинов достал сигару, медленно снял целлофан, закурил.
– Хорошее определение, – заметил он, – «как орел в «Мире животных»». Говорите вы раскованно, отменно говорите, а как пишете документ – просто ложись и засыпай, эуноктин какой‑ то...
– Что? – не понял Дронов.
– Снотворное, эуноктин называется...
Снова громко зазвонил телефон. Докладывали четко, быстро:
– «Лесник» высадил «Черненькую», развернулся и на большой скорости поехал в обратном направлении. Едет по Садовому. Около американского посольства притормозил. Включил левую моргалку.
– Время засеките, – быстро сказал Константинов, – второй номер.
– Хорошо.
– Первый, первый, куда он едет, на какой скорости?
– Снова набрал скорость. Останавливается, резко тормозит...
– Вы проезжайте! – не удержался Константинов, хотя отлично знал, что люди Коновалова работают безукоризненно, проинструктированы Проскуриным самым тщательным образом: «Объект очень осторожен... »
– Мы проехали, – чуть обиженно ответили ему, – он вышел из машины.
– Открыл капот, – начали передачу из второй машины. – Что‑ то проверяет, подергивая провода...
– Какие, кстати, у него провода? – спросил Константинов лейтенанта. – Бошевские?
– Это – как? – не понял Дронов.
– Разноцветные – значит, бошевские.
– Так точно, разноцветные, товарищ генерал.
«Слава богу, что отпал Парамонов. Если бы не Гречаев, пришлось отрабатывать и эту линию, – подумал Константинов. – Ужасная это штука – цепляние. Вообще‑ то верно, от подозрительности, как формы заболевания, может спасти лишь юмор, помноженный на знание. Пожалуй, что не помноженный – базирующийся на знании, так точнее».
– «Лесник» поехал дальше, поворачивает с Садового к СЭВу, паркуется около дома.
(Рапорт о том, как себя вел Дубов, поднимаясь по лестнице, будет передан Константинову завтра утром, передали б сегодня, но не успеют перепечатать. Впрочем, передадут немедленно, случись что экстраординарное, требующее принятия решения на месте. )
Дубов вошел в комнату, включил свет, остановился около двери.
«А ведь действительно волк, – подумал Константинов. – Или гриф; ишь как смотрит – нет ли каких изменений, не входил ли к нему кто».
– Что это он взял? – спросил Константинов: он не смог увидать, что поднял с подоконника Дубов.
– По форме похожа на банку из‑ под горошка, товарищ генерал.
– Почему не зафиксировали в рапорте?
– Я как‑ то не подумал... Чуть смятая банка, пустая.
– А что, если он в нее донесения закладывает?
– Таких банок сотни валяются, заложишь в тайник – дворник в утиль сдаст...
– Верно, конечно, – согласился Константинов, – но ведь мелочей в нашем деле нет. Сколько было времени, когда он притормозил у американского посольства? Двенадцать ровно?
– Так точно, товарищ генерал...
– Соедините с Коноваловым, мне кажется, он идет на связь.
Полковник Коновалов, наблюдавший за выявленными сотрудниками ЦРУ в посольстве США, ответил так, словно за мгновение перед звонком Константинова ждал от него сигнала:
– Мы ждем, товарищ Иванов, у нас все в порядке.
– «Все в порядке», это если никто не выехал ни из посольства, ни из их жилого дома.
– Именно в этом смысле я и отвечаю.
– Однако, кажется мне, может быть непорядок – я бы хотел, впрочем, ошибиться.
– А я – нет.
– Нервы сдают?
– Три недели, как‑ никак...
Дронов вдруг сказал:
– Товарищ генерал, а ведь вы правы: у него был один счет, не то «ЖСК», не то «Автолюбитель», но тоже вроде бы «СК».
– Пусть Никодимов завтра же установит адрес. Есть ли у Дубова свой бокс в гараже... Во всяком случае, ни у кого из своих знакомых он ничего своего хранить не станет – гриф, одно слово...
Резко зазвонил телефон.
– Иванов слушает, – ответил Константинов, рывком сняв трубку; он успел еще подумать, что трубку снял плохо, непедагогично, молоденький лейтенант наверняка заметил это; чем сложнее и напряженней ситуация, тем спокойнее должны быть слова, а уж тем более движения руководителя.
– Из дома на Ленинском проспекте выехал Лунс, взял направление к Кутузовскому проспекту, мимо университета, вниз.
– Не отходите от аппарата, – сказал Константинов и, прижав трубку плечом к уху, медленно раскурил потухшую сигару – курить ему, впрочем, не хотелось, во рту пересохло. – Сейчас мы спросим, куда идет «Лесник».
По второму аппарату ответили не сразу:
– Сложно вести, товарищ Иванов. «Лесник» сел на второй троллейбус, проехал пять остановок, около «Панорамы» вылез, прошел двадцать метров и сел на восемьдесят девятый автобус, проверяется постоянно.
– Шнурки не завязывает?
– Нет, работает вполне профессионально.
– Что у него в руках?
– Свернутая газета.
– Пустая?
– Нет, что‑ то в ней есть. «Лесник» вышел из автобуса, товарищ Иванов, перешел Можайское шоссе, углубляется в Парк Победы. Там пусто. Продолжать наблюдение?
Константинов нажал кнопку второго аппарата – связь с Коноваловым.
– Ну что у вас? Чаще докладывайте.
– Я ждал вашего вызова. Объект на большой скорости уходит от наших машин. Что делать?
– В каком направлении идет?
– К Парку Победы.
Константинов посмотрел на Дронова – тот слышал голоса сотрудников.
– Вот, черт возьми, – прошептал Дронов. – Волк, истинный волк, товарищ генерал...
– Ну что будем делать? – задумчиво спросил Коновалов.
– Как что? Брать, – ответил Дронов сразу же.
– Кого?
– Обоих.
Константинов вздохнул, сказал в трубку – Коновалову:
– Дайте объекту уйти. Блокируйте район, установите место и время выезда.
Нажал кнопку другого аппарата:
– «Лесник» не заметит людей?
– Вообще‑ то совершенная темень, но ни одного прохожего. А он идет по‑ волчьи, проверяется, вроде бы изображает, что делает гимнастику, иногда начинает бежать трусцой...
– Блокируйте все выходы из парка, смотрите внимательно – может пройти машина; где притормозит, остановится – фиксируйте...
– Хорошо, постараемся, товарищ Иванов.
Включился Коновалов:
– Объект на огромной скорости резко свернул с шоссе на узкую дорогу, которая ведет от Ближней дачи к Триумфальной арке; притормозил; проверился; мы бросили его на шоссе; кажется, он еще раз повернул и медленно поехал по узкой дороге. Парк блокирован.
– С Можайского шоссе можете вести наблюдение?
– Даю задание. Минуту, мне передают, что из посольства вышла машина Джека Карповича, идет по Кутузовскому проспекту, в направлении Парка Победы.
– Где ваши? Есть на Можайке?
– Да, две машины у выезда из парка, две медленно движутся в направлении к Триумфальной арке, пытаются фиксировать Лунса. Машина Лунса идет очень медленно.
Константинов должен был принять решение – единственное и точное – в течение нескольких секунд. Задержи контрразведчики Лунса или Дубова и не найди они улик – вся операция будет сломана, агент – если Дубов действительно агент, а не человек, попавший в средоточие случайностей, что надлежит доказать, – законсервировал бы свою работу, сотрудник ЦРУ продолжал бы свою деятельность, посольство заявило бы ноту протеста и, между прочим, правильно бы поступило.
Вопрос заключался в том, что сейчас запланировано ЦРУ – если опять‑ таки был план, а не случайные совпадения.
Кто должен передать информацию?
Дубов?
Или – наоборот – ЦРУ посылало агенту новые инструкции?
Или это контрольный выезд – и агента и людей ЦРУ?
Но почему тогда несется в этом же направлении вторая машина из посольства?
Страховка?
Значит, не контрольный выезд, а операция?
Константинов нажал кнопку телефона, связывавшего его с Коноваловым:
– Вы не можете вспомнить, мимо машины «Лесника», когда он оставлял ее около МГИМО, на Крымской, никто из ваших подопечных не проезжал? Позавчера в пять, понимаете меня?
– Думаете, машина – это некий знак? Пароль? Сигнал, говоря точнее?
– Вы не помните? – медленно повторил Константинов. – Или не фиксировали?
– Такого рода допуск мы не исследовали.
«Значит, если допустить, что свою машину Дубов поставил у МГИМО и пошел на встречу с Ольгой, для того чтобы кто‑ то из разведчиков прочитал сигнал, проезжая по Крымскому мосту, – обычный ведь маршрут, никаких подозрений, даже тормозить не надо, смотри себе по сторонам, – тогда, значит, обмен информацией происходит часто, раза четыре в месяц. Если я прав. А если нет? »
– Снимайте наблюдение со второй машины, уводите своих с шоссе, чтоб нас не заметили. Все.
Константинов положил обе трубки и почувствовал, как у него вспотел лоб.
Через пятнадцать минут сотрудники снова вышли на связь:
– «Лесник» вернулся к остановке автобуса, в руке у него по‑ прежнему газета, но свертка в ней, кажется, нет.
– Надо Лунса брать, – простонал Дронов, – у него же все!
– А он сверток выбросит из машины и скажет, что мы нарушаем его иммунитет.
|
|
|
