 |
Текст обращения генерала Огано к народу Нагонии. 2 страница
|
|
|
|
– Какой вопрос вы хотели задать Дубову?
– Я бы посмотрела ему в глаза и спросила: «Это правда, Сережа? » И все. И он ответит мне, что все это ложь.
– И вы поверите его слову и не поверите нашим доказательствам?
– Смотря какие доказательства.
– Радиограммы из шпионского центра, например.
– Покажите.
Константинов достал из стола папку, нашел среди расшифрованных ту, в которой Дубова просили выслать данные на Ольгу, протянул ей лист бумаги:
– Это про вас. По‑ моему, вопрос о девичьей фамилии матери и бабушки не я задал вам первый, а Дубов. Только он это сделал ловчее – пригласил в загс.
В 18. 30 мимо «Дубова», который ковырялся в моторе «Волги» возле колоннады Парка культуры, проехал Лунс. Оля медленно посмотрела на часы, потом на номер и заплакала; тело ее и лицо были неподвижны, только из глаз катились горошины слез, по‑ детски крупные.
Утром во вторник в 7. 15 разведцентр ЦРУ вышел на связь. Шифровка, адресованная «Умному», гласила:
Дорогой друг, мы рады, что видели вас в условленном месте, значит, у вас все в порядке. Объясняем, что мы не вышли в объект «Парк», потому что не видели вас в машине на «Паркплатце», и к тому же нам показалось, что в «Парке» были зрители. Обмен информацией в четверг я наметил в условное время у объекта «Мост». Мы хотели бы прочесть ваш сигнал, подтверждающий готовность к встрече, у контрольного объекта «Дети» – полоса губной помадой на столбе, от 18. 30 до 19. 00.
Ваш друг «Д».
Константинов поднял глаза на Гмырю:
– Выманить‑ то их мы выманили, а вот где же этот чертов объект «Дети»?
Ольга Вронская ответить на этот вопрос не смогла, сколько ни возил ее по Москве Гавриков.
– Если мы за сегодняшнюю ночь и завтрашний день не вычислим этот проклятый объект, – сказал Константинов, собрав у себя чекистов в полночь, – грош нам всем цена. Зотова погубим, а уж Виталия – тем более...
|
|
|
СЛАВИН
«Часов шестьдесят уже прошло, – думал он, лежа на узенькой койке в темной камере. – Так что часов через двенадцать меня так или иначе поведут на допрос, дольше они не могут держать меня, слишком уж все скандально».
Он пошевелил пальцами – пока еще не затекли, хотя наручники были тонкие, тесные, врезались в кожу.
«Глэбб перебрал, – неторопливо думал Славин. – Он перебрал дважды: с Зотовым, когда насовал ему в дом помимо передатчика еще и шифротаблицы, и со мною, выведя меня на убитого Лоренса. Но неужели Пол Дик заодно с ним? Может быть, все может быть, он спивается, а пьющие люди теряют грань между честностью и грязью, это только гений может выдержать и не превратиться в животное, а Пол не гений. Или они задействовали его, как декоративную фигуру? Ладно, бог с ним, только б все прошло в Москве – тогда будет порядок, тогда они получат такую дулю, что закачаются. Конечно, Дубова они взяли на Пилар. Она, видимо, хорошо работает, расслабляет, обволакивает – и к тому же умна, ей бы на сцену. А тут не проживешь сценой, нищета полнейшая. Лоренса убрал он, Глэбб, он хочет взять лавры себе одному. И себе одному оставить Дубова. Нет, все‑ таки он человек не умный. Профессионал, работает четко и смело, но перебирает. Как их реклама. Постоянный перебор. Хотя действует: так уж они устроены, привыкли за сто лет. Занятно, что они мне предложат? Они ведь что‑ то обязаны предложить. Перевербовку? Наивно. Доказательства по убийству Лоренса? Их нет. Я стоял около двери? Да. Стучался? Да. Но моих пальцев на ручке нет. Хотя Глэбб может поменять ручки – снять с моей двери и привернуть к апартаменту Лоренса. Интересно, кто будет оплачивать мой номер? – Славин даже засмеялся этой мысли. – Я предъявлю Глэббу иск. Пусть мой номер оплачивает ЦРУ, я позволю обыграть это их газетчикам. Как, интересно, Глэбб прореагирует на фотографию Пилар с Зотовым? Он испугается, он решит, что я смог записать весь их разговор, хотя они обследовали квартиру Зотова дважды и насовали ему свою аппаратуру. Но они не отпустят Зотова до тех пор, пока все не решится в Москве. Если наши возьмут ЦРУ с поличным, они завертятся, как белки. Надо продержаться. Это ужасно, то, что я думаю сейчас, но слава богу, что Зотов пока еще так плох. Будь ему лучше, они бы устроили шоу, а он не знает, как они это умеют делать, а они бы прокрутили ему наш разговор о том, что здесь о поставках знал только он один, а что он ответит? Я не знаю, что он врежет. Почему же они не ведут меня на допрос, пора ведь. Что они мудрят? »
|
|
|
... На допрос его не вызвали – в камеру пришел Стау.
– Господин Славин, наш разговор будет носить профессиональный характер.
– Это как понять?
– Это понять так, что вы лучше других отдаете себе отчет: игра проиграна.
– Какая именно?
– Ваша.
– Знаете, я с вами говорить не стану. Я буду объясняться с вами в присутствии нашего консула.
– Убеждены, что поступаете правильно?
– Абсолютно.
– Хорошо, консул ждет в комнате свиданий. Пойдемте. У вас – я последний раз спрашиваю – нет желания обратиться ко мне с просьбой? Я гарантирую выполнение любой вашей просьбы, ибо мои друзья считают вас высоко серьезным человеком, а таких людей ценят, не так ли?
– Именно так. Пошли.
Тюремные коридоры были освещены ярко, до того ярко, что у Славина после заключения в полутемной камере заломило глаза.
– Факт ареста ставит точку на вашей карьере, – сказал Стау. – Вы отдаете себе в этом отчет?
– Почему? Тюрьма – неплохое времяпрепровождение для пишущего человека. Будет о чем поразмыслить на свободе.
– Господин Славин, ваша карьера кончена, мы же знаем, как в КГБ относятся к тем, кто побывал у нас...
– И как же?
– Я отдаю должное вашей манере себя вести, я поэтому еще раз предлагаю вам встречу не с консулом, а с кем‑ нибудь из ваших умных и деятельных знакомых.
– Сколько они мне положат?
– Простите?
– Сколько я получу денег за то заявление, которого от меня ждут?
|
|
|
– Во‑ первых, вы еще не знаете, какое заявление от вас ждут. Улики слишком тяжелы, господин Славин, и нам выгоднее ваше молчание. Понятно? Чем плотнее вы будете молчать, тем легче нам провести то, что мы намерены провести. Это очень трудно – вывести вас из игры. Это будет стоить вам памяти, господин Славин, тогда вас увезут отсюда и положат вам, как вы изволили сказать, столько, сколько платят человеку, оказавшему серьезную услугу.
– Примерно? Тысяч сто?
– Можно передать эти ваши слова как условие?
– Господин Стау, даже если вы записали эти мои слова, не торопитесь передавать их как условие – можете оказаться под ударом.
– То есть?
– Я сказал все, что мог сказать.
Консул в комнате был не один – рядом с ним сидели представитель прокуратуры и чиновник министерства иностранных дел.
– Здравствуйте, Виталий Всеволодович, – сказал консул. – Мы уже заявили протест по поводу вашего незаконного задержания. МИД разрешил нам встречу в присутствии прокурорского работника. Что вы можете сказать по поводу случившегося?
– Мне пока нечего заявить.
– То есть?! – удивился консул.
«Не торопись, друг, не торопись, – подумал Славин. – Ты настройся на меня. Не торопись думать свое, ты старайся мое запомнить, тогда‑ то и получится наше».
– Я не согласен с арестом, – медленно ответил Славин.
– В ряде здешних газет, особенно в «Пост», появились статьи о том, что полиция имеет доказательства вашей вины в деле некоей советской шпионской группы. Что вы можете сказать по этому поводу?
– Пусть докажут.
Прокурор посмотрел на представителя министерства иностранных дел, закурил, вытянул ноги, спросил – давяще:
– Вы хотите заявить протест по поводу вашего ареста?
– А мне никто не показал ордера на арест. Мне объявили о задержании. По‑ моему, это разные вещи. У вас есть улики? Свидетели? Может быть, в качестве свидетеля был допрошен гражданин Соединенных Штатов Пол Дик? Или Джон Глэбб?
– Мы не вдаемся в подробности разбирательства вашего дела, – отрезал работник прокуратуры. – Вы обвиняетесь в нарушении наших законов, в шпионаже и других преступлениях – этого достаточно.
|
|
|
– Смотря для чего. Я не до конца понимаю, чего добиваются работники полиции всем этим делом, думаю, однако, что их интересы не совпадают в данном случае с интересами других звеньев правительственного аппарата – министерства иностранных дел, в частности.
– Мы уклоняемся от темы, – снова отрезал прокурорский работник. – Ваш консул хотел встречи с вами – он ее получил. Вы не избиты, с вами обращаются гуманно.
– Если не считать кандалов, – заметил консул.
– Это наручники, – уточнил Стау.
– Так что, думаю, встречу мы этим закончим, – сказал прокурорский работник. – Обвинение вам будет предъявлено в течение ближайших пяти дней.
«Должны раньше, – подумал Славин. – Почему они отложили на пять дней? Если хотят громкого скандала, надо срочно обвинять меня и высылать наших. А может, есть кто‑ то в правительстве, кто хочет подождать начала выступления Огано? »
– Господин прокурор, – сказал Славин, поднимаясь с табуретки, ввинченной в пол посредине комнаты для свиданий, – когда я смогу передать вашим людям мои доказательства? У меня ведь есть доказательства, и они укрыты в надежном месте. Мои доказательства прольют несколько иной свет на все это дело. Каждое дело должно быть доведено до абсолюта, господин прокурор, даже провокация. А ваши иностранные консультан... а ваши друзья многого не доработали. И поскольку мое дело связано нерасторжимо с делом Зотова, хотелось бы, чтобы вся проблема рассматривалась в комплексе: очень уж все тенденциозно и однолинейно, не находите? Это все, что я хотел добавить...
«Пусть побегают, – подумал Славин, когда дверь камеры закрылась за ним, – пусть посидят и поразмышляют над моими словами, это даст нам выгоду во времени. Пусть почешется их МИД – им же придется объявлять решение, принятое за них Глэббом, а не все хотят быть обезьянками, которые таскают каштаны из огня. Пусть, пусть, это хорошо, что наши пробили встречу такого рода, решится все в Москве, только б решилось... »
Вечером «Пост» вышла со статьей:
До каких пор мы будем терпеть тотальный шпионаж русских? До каких пор русские агенты будут караулить раненого инженера Зотова? Почему до сих пор прессе не открыли подробности дела Славина, который, как полагают, был одним из организаторов убийства американского коммерсанта Лоренса? Кто ответит на все эти вопросы? Почему правительство не скажет прямо и недвусмысленно: «Либо абсолютное уважение нашего суверенитета, либо, господа из Кремля, заберите отсюда своих людей, мы не хотим терпеть тех, кто нарушает наши законы.
|
|
|
Ночью по телевидению выступил Пол Дик. Лицо его казалось пепельным, голос срывался:
– Я только что узнал о вздорном обвинении, которое выдвинуто против Виталия Славина. Хочу, чтобы все узнали правду: именно я был тем человеком, который предложил ему пойти к Лоренсу. Именно я был тем человеком, который к Лоренсу позвонил. Именно я должен был идти вместе с ним к покойному. Меня вызвал к телетайпам бой, которого я теперь не могу разыскать, а там дежурный передал телефонограмму из посольства: «Срочно вызывает посол по делу особой важности». Я понесся в посольство. Однако посол меня не вызывал, никакого дела особой важности не было. Я настаиваю на том, что кому‑ то надо было ввести мистера Славина в номер покойного Роберта Лоренса. Я настаиваю на том, что Славин не имеет никакого отношения к тому обвинению, которое против него выдвигают. Я не согласен с той идеологией, которую исповедует Славин, я всегда был его противником, – говоря «всегда», я имею в виду послевоенные годы, в сорок пятом мы были боевыми союзниками, – но я настаиваю на том, чтобы в нашем нынешнем противостоянии соблюдались нормы игры, третьего не дано, мы упремся лбами в броню танков, это говорю я, Пол Дик, специальный корреспондент, который готов повторить эти показания под присягой.
Рано утром к нему в номер пришел Глэбб.
– Пол, не сходите с ума, – сказал он, не поздоровавшись даже. – В перестрелке угрохали двух ребят из Нагонии – они шли на связь к Славину с секретными документами, это его агенты. Я еще не знаю подробностей, но похоже, они везли ему отчет о тех материалах, которые были похищены у Лоренса. Пусть бы вы сказали все, что сказали, свобода слова и все такое прочее, но при чем здесь показание под присягой?
СТЕПАНОВ
Несколько дней тому назад органы народной полиции Нагонии арестовали трех работников городской электростанции: двух техников и наладчика.
Сегодня ночью арестованные были привезены в прокуратуру, где состоялась пресс‑ конференция, на которую пригласили представителей газет: Джимми Рэйвза из Нью‑ Йорка, Халеба Ар‑ Рауда из Марокко и вашего корреспондента.
После пресс‑ конференции мы отправились в отель «Континенталь» и передали наши развернутые корреспонденции одновременно. Материал Халеба Ар‑ Рауда был напечатан с некоторыми сокращениями; репортаж Джимми Рэйвза, как он и предполагал, урезали до десяти строк и дали петитом на пятнадцатой полосе: «В Нагонии продолжаются аресты среди лиц, не согласных с режимом Грисо». Поэтому я считаю своим долгом привести подробный отчет о нашей пресс‑ конференции.
Рэйвз: За что вас арестовали?
Веласко : (наладчик электростанции): Меня взяли за то, что я поддерживал связь с Гансом Крюгером.
Кристофоро: (техник электростанции): Меня арестовали во время радиопередачи из Луисбургского разведцентра ЦРУ.
Диаш: (техник электростанции): Я был арестован за связь с пресс‑ аташе китайского посольства Го Иня.
Ар‑ Рауд: Какого рода связь вы поддерживали с Го Иня?
Диаш: Меня взяли, когда я передавал ему информацию об энергетических ресурсах Нагонии.
Степанов: Кто вам дал задание собирать такого рода информацию?
Диаш: Го Иня. Его интересовало, сколько времени мы сможем продержаться, если прекратится помощь русских.
Рэйвз: Как давно вы связаны с Го Иня?
Диаш: Два месяца.
Рэйвз: Вам платили?
Диаш: Отказываюсь отвечать на этот вопрос.
Ар‑ Рауд: Господин Кристофоро, какие данные вы передавали в Луисбургский разведцентр ЦРУ?
Кристофоро: Я еще ничего им не передал. Они поставили передо мной вопросы о том, каким образом мы снабжаем электроэнергией радиостанцию, телевизионный центр и военные казармы.
Рэйвз: Почему ЦРУ интересовал этот вопрос?
Кристофоро: Не знаю.
Степанов: Когда вас завербовали?
Кристофоро: Я работал на них еще до победы нынешнего режима. Они помогли мне получить образование, дали бесплатный билет в Балтимор, там я учился год на электростанции фирмы «Ворлдз даймондс».
Ар‑ Рауд: Кто вас вербовал?
Кристофоро: Меня завербовал в Луисбурге Джон Глэбб. Он был акционером нашей электрокомпании до победы нынешнего режима. Я знал его, когда он приезжал в Нагонию по делам своей фирмы. Он привозил сюда проектировщиков, потому что хотел вложить деньги в строительство второй электростанции, которая бы работала исключительно на алмазные рудники. «Ворлдз даймондс» хотела продолжать поиски алмазных трубок вдоль по границе с Луисбургом, и Глэбб возил туда инженеров‑ проектировщиков. Я их сопровождал.
Рэйвз: Мистер Глэбб принуждал вас к сотрудничеству с ЦРУ?
Кристофоро: Нет. Он просто предложил мне помогать ему. И сказал, что отблагодарит меня, поможет получить образование.
Степанов: Хочу спросить техника Веласко – вы знаете, кто такой Крюгер?
Веласко: Он инженер.
Степанов: Что вам еще известно о нем?
Веласко: Он говорил, что представляет здесь Зеппа Шанца, люди которого принесут нам свободу.
Ар‑ Рауд: Кто такой Зепп Шанц?
Веласко: Человек, который привозит к Марио Огано легионеров из Европы. По словам Крюгера, этот Зепп дружит с ЦРУ. Он говорил мне, что «Шанц – могучий человек, у него есть родственник, американец, он вертит большими делами в ЦРУ и в ближайшее время прибудет сюда».
Степанов: Вам известна фамилия родственника Зеппа Шанца?
Диаш: Крюгер не назвал его по имени.
Степанов: Но он знает его?
Диаш: Мне это неизвестно.
Рэйвз: На чем вас завербовал Крюгер?
Диаш: Мой младший брат работает на заводе «Ворлдз даймондс» в Мюнхене, у них там есть какой‑ то филиал. Крюгер сказал, что моего брата обвиняют в изнасиловании белой женщины. Он сказал, что, если я хочу спасти брата, мне придется начать сбор информации...
Ар‑ Рауд: Какой информации?
Диаш: Крюгера интересовало все, связанное с военными аэродромами и мотопарком армии. Он также дал мне задание выяснить, кто проектирует строительство морского порта, по какой трассе туда пойдет линия электропередачи.
Рэйвз: Вы не получили иных заданий, кроме сбора информаций?
Диаш: Он сказал, что я должен быть готов к действиям.
Рэйвз: К каким действиям вы должны быть готовы?
Диаш: Крюгер сказал во время нашей последней встречи, что послезавтра ко мне придут трое от Огано с динамитом. Я должен был спрятать их у себя в доме. Лично мне он не давал заданий, связанных с диверсиями и террором. Я категорически отверг это обвинение на предварительном следствии.
Ар‑ Рауд: Во время следствия к вам применялись пытки?
Диаш: Нет.
Рэйвз: Почему вы признали свою вину?
Диаш: А как ее не признаешь, если у меня в кармане нашли инструкцию Крюгера?
Степанов: Сколько времени вы должны были прятать у себя дома людей Огано?
Диаш: Не знаю. Крюгер сказал, что не долго. «Несколько дней они поживут у тебя» – это все, что он сказал мне.
Рэйвз: Вы получали деньги от Крюгера?
Диаш: Да.
Рэйвз: Сколько?
Диаш: При аресте у меня отобрали триста марок. Я даже не успел пересчитать, они были в конверте.
... Итак, ни в одной американской газете не было напечатано сообщение Джимми Рэйвза.
Почему?
Да потому, что такого рода материал доказывает со всей очевидностью все более усиливающуюся активность ЦРУ против Нагонии.
По поводу Зеппа Шанца. У него действительно есть родственник. Его зовут Джон Глэбб. Подробный материал об этом странном родстве готовит американский киножурналист. Материал появится в ближайшее время – если не в США, то в тех европейских странах, которые рискнут опубликовать правду о связях сотрудника ЦРУ с неонацистом.
Пресс‑ служба США распространила в Нагонии бюллетень, в котором утверждается, что сообщения о поддержке ЦРУ и Пекином банд Огано – «вымысел русских и кубинцев».
Как увязать показания арестованных агентов с официальным документом пресс‑ службы посольства США?
ЦРУ пытается превратить африканский континент в поле битвы; изобретаются новые рецепты для ведения «холодной войны»; вооружают людей Огано; готовят диверсии.
... Посеявший ветер – пожнет бурю.
ШТРИХ К «ВПК» (III)
Саймон Чжу знал, что вице‑ президент корпорации «ПЛБ» Гарольд Уилки связан с Майклом Вэлшем многолетней дружбой: они вместе воевали в Корее, потом Уилки ушел в бизнес, а Вэлш остался работать у Даллеса.
Поэтому, получив приглашение на коктейль к Уилки, сделав несколько уточняющих звонков, Саймон Чжу, адвокат и негласный руководитель китайского лобби, знал уже – в общих, конечно же, чертах, о чем может пойти речь.
И – не ошибся.
Когда гости разбились на группы по интересам (строители – финансисты – архитекторы; авиастроители – военные – дипломаты; фермеры – футурологи – люди из кругов, близких к правительству), когда коктейль пошел, Уилки, обойдя всех приглашенных, взял под руку Чжу и отвел его к беседке – прием он устроил в своей нью‑ йоркской квартире, напротив Сентрал Парка; он очень гордился тем, что к его дому примыкал сад раза в два больший, чем у Гаррисона Солсбери.
– Послушайте, Саймон, у вас нет желания сделать стремительный вояж на мэйнлэнд? – спросил Уилки.
– Смотря что я смогу им предложить...
– Все‑ таки кровь – неистребима, – рассмеялся Уилки. – Мы сразу же берем быка за рога, вы – осторожничаете.
– Кто это «мы», Гарольд?
– Американцы.
– А «вы»?
– Китайцы, Саймон, китайцы.
– Я бы внес коррективу, – заметил Чжу, – я бы сказал иначе: «американские граждане китайского происхождения».
– Ну это – для прессы, Саймон; мы же с вами люди дела, нам нет смысла вязать рождественские бантики. Речь идет о Нагонии, о позиции ваших сородичей.
– Всю жизнь мой отец и я положили на то, чтобы стать американцами, а вы, тем не менее, постоянно укоряете меня сородичами. Это обижает, Гарольд.
– Будет вам... Укорять можно алкоголизмом или триппером, национальностью не укоряют, ее констатируют, как данность.
– Что я привезу в Пекин? – странно усмехнувшись, спросил Чжу. – Если предлагать, то предлагать следует то, что принесет выгоды моей фирме.
– Хорошо сказали, люблю двузначность, это – по правилам. Вашей фирме это принесет выгоду в недалеком будущем. Речь идет о позиции Пекина – в самом широком смысле. От реакции на сообщения прессы, что в Нагонии задействованы люди некоего мальчика, связанного с наци, до выступления посла в ООН по поводу возможных стычек на границе с Луисбургом.
– Видимо, вас, прежде всего, интересует первая позиция, Гарольд. Зепп Шанц – вы, мне сдается, его имели в виду, – действительно, одиозная фигура, это вызовет раздражение в Европе, там еще кое‑ кто помнит Гитлера... Что касается выступления посла Китайской Народной Республики в ООН, то, думаю, у нас есть иные каналы для согласования этого вопроса с Пекином.
– Ну что ж, вы славно ответили, ведете в счете, Саймон.
– Спасибо, Гарольд. С чем я поеду в Пекин? Я имею в виду формальный предлог.
– А нужно? – рассмеялся Уилки. – Я полагал, что вы вхожи туда в любое время. Мои друзья убеждены, что вы открываете там дверь левой ногой.
– Нога ногою, но мне приходится платить заработную плату служащим.
– Вот это по‑ американски. Хорошо, я предлагаю вам отвезти в Пекин контракт: сорокакратная оптика, очень нужна на северной границе, русские оценят это незамедлительно.
– Когда я встречусь с вашими людьми, чтобы оговорить детали контракта?
– Контракт в папке, папка здесь, в моем сейфе. Там же билет на самолет. Он улетает сегодня ночью, Саймон. Детали оговорим после вашего возвращения, процент от сделки – в нашу пользу, хотя, в принципе, мне следовало бы взять с вас два процента, потому что Пекин уплатит вам столько, сколько вы попросите, – мы точно взвесили, что предложить вам.
... Через двадцать три часа Саймон Чжу прилетел в Пекин. На аэродроме его ждал «мерседес» заместителя министра внешней торговли Го Любо. Генерал из разведслужбы, новый заместитель министра внешней торговли, занимался вопросами проникновения Китая на Запад.
Выслушав Чжу, генерал Го закурил ментоловый «Салем», пожал плечами:
– Глупят на каждом шагу, право. Зачем нужно было втягивать в дело этого Уилки? Он – одиозен, воевал в Корее, мы подвергали его критике. Почему именно он должен был торговать с вами Зеппа? Я иногда поражаюсь Вэлшу – умный человек, а ошибается, как юный корсар...
Папку с контрактом генерал Го отправил экспертам, предложил Саймону Чжу наговорить на диктофон все те соображения, которые представляются ему новыми (более всего генерал ценил улавливание тенденции, это интересовало его больше фактиков, на них, на фактах, сидели нижние этажи разведки и – главное – читчики прессы); отменив обед с представителем «Бритиш петролеум», Го выехал в ЦК, сообщив предварительно тему предстоящей беседы министру национальной безопасности, верному сыну великого кормчего, ближайшему соратнику председателя Хуа, выдающемуся стратегу и борцу.
Вечером того же дня в отдел печати ЦК были вызваны редакторы ведущих газет КНР, руководители радио и ТВ.
Инструктаж был коротким:
– Мы должны потребовать у европейских союзников США ответа: действительно ли неонацисты поддерживают свободолюбивую борьбу товарища Марио Огано? И если такого рода факты не подтвердятся – а они, видимо, в настоящее время не получат однозначного подтверждения, – мы получим возможность начать кампанию против Москвы и Гаваны в том плане, что они клевещут на лидеров освободительного движения, на товарища Огано, верного борца против колониализма и гегемонизма некоторых сверхдержав. При этом следует подбирать все данные на Зеппа Шанца и его людей, дабы в нужный для нас момент ударить вашингтонскую администрацию. В нужный момент, подчеркиваем мы, тогда, видимо, когда придет время вышвырнуть из Африки как янки, так и их европейских сателлитов, когда настанет час водрузить над черным континентом знамя великого кормчего. Есть какие‑ нибудь вопросы?
Ночью, провожая Саймона Чжу на аэродром – он возвращался в Штаты через Японию, там хорошо стыковались рейсы, – генерал Го, не выпуская изо рта «Салем», говорил раздраженно, пытаясь, впрочем, это свое раздражение скрыть:
– Надо понять до конца точно, кто стоит за теми группами политиков и бизнесменов, которые пугают Америку нашим мифическим непостоянством и возможным – в недалеком, по их словам, будущем – китайским гегемонизмом? Кто? Имена, названия корпораций, контролируемые ими органы массовой информации. Это меня интересует в первую очередь, товарищ Чжу.
– Непостоянство действительно мифическое, товарищ Го?
– Вы задали этот вопрос так, словно вы не китаец, товарищ Чжу. Мне странно слышать этот вопрос от вас. Опасайтесь растворения, берегитесь этого, как огня. Работая в Париже, – а вы знаете, каким рестораном там я командовал, подразделение самого высокого класса, – я сделал в своих апартаментах выгородку и жил как китаец, товарищ Чжу.
– Если я стану жить в Штатах как китаец, товарищ Го, ни Уилки, никто другой не обратится ко мне с предложением...
– Вы имеете в виду его контракт? Мы отвергаем этот контракт, передайте, что мы уже заключили сделку на оптику... Не говорите только, – Го усмехнулся, – что мы купили оптику у той фирмы, которая финансирует Зеппа Шанца и его движение. Передайте ему, что мы не станем иметь дело с ним – пусть создаст другую фирму и подставит иного человека. Мы готовы заключить контракт миллионов на пятьсот, если он сможет предложить нам «под ключ» завод расчетно‑ наводящих устройств. О нашей позиции в ООН. Скажите, что все будет зависеть от тех гарантий, которые обсуждались через дипломатические контакты. Объясните им, что мы не получили ответа, устраивающего нас, – они поймут, что я имею в виду. Мы готовы уступать, но интересы Китая в Африке никак при этом не могут быть затронуты. Мои слова следует передавать текстуально, здесь важны нюансы, ясно? Повторить еще раз, или вы запомнили?
– Вы имеете в виду две фразы: «все будет зависеть от тех гарантий, которые обсуждались через дипломатические каналы» и «мы готовы»...
– Верно, – прервал его генерал. – Это все, счастливого полета...
КОНСТАНТИНОВ
Уснуть он так и не смог; снотворное принимать нельзя – положение таково, что каждую минуту могла возникнуть ситуация; вертелся на диване в кабинете до рассвета; поднялся в четыре часа, вышел на улицу.
Тишина была осязаемой. Он вспомнил Славина, их последний разговор о мирности. Славин в тюрьме, хороша мирность, а он, Константинов, идет себе по любимому, до щемящей в сердце боли любимому городу и ничего не может сделать для того, чтобы вытащить Виталия из тюрьмы; ЦРУ не придет к «Мосту», потому что не будет сигнала у этого проклятого объекта «Дети». Что за «Дети»? Где?
Он шел по Лубянке, к бульварному кольцу; в воде, которой машины поливали асфальт, играла радуга. Почувствовав на лице капельки влаги, Константинов шагнул с тротуара на мостовую. Вторая машина проползла еще ближе к нему; Константинов зажмурился, зябко поежился – лицо обдало прохладой, капельки были игольчаты, будто душ «шарко».
«Ничего, – подумал вдруг Константинов, – ничего. Даже если я не доведу это дело до конца и мне придется уйти, останутся наши ребята... Останется Володя Гречаев, пришел из Бауманского, обрел себя у нас; останется Игорь Трухин, юнга Северного флота, а сейчас ас, истинный ас контрразведки; Стрельцов останется, сын Героя, настоящий человек, хоть и молод еще совсем; и Коновалов останется, начал войну десантником, весь пулями издырявлен, а работает как юноша, увлеченно работает, диву только можно даваться; Гмыря останется, Никодимов, хорошие люди останутся. Страшно уходить тогда только, когда за тобою никого нет; художник – без школы, режиссер – без последователей... Вот тогда действительно страшно. А коли ты убежден, что есть люди, которые смогут продолжить, – тогда не страшно, тогда ничего в жизни не страшно... »
|
|
|
