 |
17. Война. 18. Вкус военного детства
|
|
|
|
17. Война
Детство моё закончилось за месяц до того, как мне исполнилось 5 лет.
Было это 24 июля 1941 года.
В тот день мы провожали отца на войну.
Я сидел у отца на руках, обхватив за шею…
Я сидел у него на руках, обхватив за шею, и мы заходили ко всем нашим родственникам, прощались, а когда дошли до конного двора, там было уже много народу. Мобилизованных было человек пять, их провожали всей деревней. Все плакали... Отец же не спускал меня с рук, и мне казалось, что и со мной тоже прощаются.
Но вот он посильнее прижал меня к себе и поставил на землю. Кажется, что-то сказал, но я уже не помню. Потом сел в кожаное кресло какой-то чудной колесницы. Их там было несколько, и назывались они новым и необычным для нас русским словом – тарантас. Над колёсами тарантаса были чёрные блестящие щитки, кожаные сиденья для пассажиров закреплены на толстых упругих вязовых шестах, которые служили амортизирующим основанием, а извозчик сидел впереди на отдельном высоком кресле.
Я наверно считал, что отец должен был взять меня с собой. Поэтому, когда тарантас тронулся с места и отец стал махать рукой, мне показалось, что он не успел взять меня, и я побежал за ним, думая, вот он сейчас остановится…
Но они быстро удалялись, поднимая густые клубы пыли, а я всё бежал и бежал за ними, пока, устав, не остановился в поле. Запыхавшийся и обиженный, размазывая по щекам грязь от пыли и слёз, я глядел им вслед, пока повозки совсем не исчезли за холмом, и заплаканный вернулся к маме.
18. Вкус военного детства
Из районного центра отца сразу не отправили на фронт. Я хорошо помню, как мы с мамой и другими женщинами ездили на лошади за 15 километров на железнодорожную станцию Янаул. Я до этого никогда не ездил так далеко. Мы остановились у двухэтажного деревянного дома – таких домов, поставленных один на другой, я ещё не видывал! Мы стояли у палисадника перед окнами в большой толпе приезжего народа. Со второго этажа в открытые настежь окна высовывались стриженые головы мобилизованных. В одном из них я узнал моего отца. Видимо, их не отпускали и мы близко подойти не могли. Все громко говорили, и невозможно было разобрать слов.
|
|
|
Вдруг отец окликнул меня и что-то кинул из окна через забор, прямо в дорожную пыль. Я быстро подобрал... Это оказался кусочек чёрного казённого хлеба с несколькими вдавленными в него круглыми конфетками бирюзового цвета.
Ох, каким вкусным тогда показался тот хлеб! А конфетки... Я такого ещё никогда не пробовал! Для меня это было большое событие, которому вот уже исполнилось 60 лет.
А мне кажется, что всё это было совсем недавно. Я даже ощущаю вкус того хлеба с конфетками…
Вдруг отец окликнул меня и что-то кинул из окна...
И всё-таки, как удивительно устроена жизнь! Через 10 лет после окончания войны отец стоял на этом же самом месте, где и я, у здания янаульского военкомата, провожая меня в армию. Я испытывал, наверное, те же чувства, что и мой отец тогда, в сорок первом.
Из окна второго этажа я, побритый наголо, смотрел на провожающих меня родителей. И невольно вспомнился тот кусочек чёрного хлеба, который, может быть, вот с этого самого окна мой отец бросил мне через забор… И, кажется, я забыл даже, как дышать, глядя в заблестевшие от влаги глаза моих дорогих родителей.
Сейчас ни этого дома, ни моих родителей уже нет. И только пыль на том месте осталась той же… Можно бросить в неё кусочек чёрного казённого хлеба с вдавленными круглыми конфетками, поднести ко рту и… ощутить вкус военного детства.
|
|
|
