Ю.А. Сафронова. «Глубоко Вас уважающая русская гражданка…» Женские письма во власть. 1879—1881 гг.

Ю. А. Сафронова

Санкт–Петербург, Европейский университет в Санкт–Петербурге

«Глубоко Вас уважающая русская гражданка…» Женские письма во власть. 1879—1881 гг.

Апофеозом череды террористических актов конца 70–х гг. XIX века стал взрыв в Зимнем дворце 5 февраля 1880 г. Назначенный вскоре после этого Главным начальником Верховной распорядительной комиссии М. Т. Лорис–Меликов 14 февраля обратился к русскому обществу с призывом о помощи, закончив свое послание словами «На поддержку общества смотрю как на главную силу, могущую содействовать власти к возобновлению правильного течения государственной жизни, от перерыва которого наиболее страдают интересы самого общества»[358]. Каким образом можно оказывать поддержку власти, Главный начальник не уточнял. Растерянные представители общества, слышавшие этот призыв уже не первый раз, видели единственное возможное для себя действие, не противоречащее законам: помочь власти «словом». Среди 139 записок о борьбе с террором, полученных в ответ на обращение 14 февраля, было только три послания, написанных женщинами. Два из них были отправлены анонимно, автор третьего – Елена Ковригина, «дочь моршанского гражданина».

Три письма М. Т. Лорис–Меликову выводят на сцену три типа русской женщины — с очень разными судьбами, интересами и, главное, взглядами на причины возникновения террора, методы борьбы с ним и свое место в текущем политическом процессе, потому анонимность посланий не мешает, а скорее помогает увидеть за ними женщин, мыслящих себя как представительниц общества, «гражданок», с которыми говорит власть.

7 марта 1880 г. неизвестная обосновала свое право обращаться к М. Т. Лорис–Меликову, подписав свое короткое письмо «мать шести детей». По праву матери и «человека жизни и страданий» она писала об ужасах «классической системы» (здесь она не была оригинальной, едва ли не половина записок о борьбе с террором так или иначе касалась недостатков системы образования), обвиняя ее в появлении «нигилистов»: «наши учителя–западники представляют образец сухости, зверства – а каков учитель, таков и ученик»[359]. Второе анонимное письмо, напротив, было написано совсем молодой девушкой, выпускницей Петербургского сиротского института. Неизвестная писала Главному начальнику от имени «молодежи», выдавая себя за члена «шайки» террористов. В письме причудливым образом сочетаются бывшие на слуху политические требования «упразднить самодержавие, сделать министров ответственными, печать свободною»[360] и гневное обличение институтских порядков, воровства и мздоимства, лицемерия и ханжества. Попытка говорить с властью по праву «мучеников», желающих «водворить правду на земле», очевидно, проваливается. Повторяющиеся рефреном слова об отсутствии народных школ и отчаянии, порождающем «Веру Засулич», служат лишь декором для подробного и эмоционального описания курятника и оранжереи начальницы института Е. Н. Шостак и театральных постановок П. Г. Ольденбургского («покойный Государь [Николай I — Ю. С. ] признал его за дурака, то и поручил ему бабье дело. Вот это бабье дело в руках дурака и приносит теперь самые лучшие плоды»[361]).

Два анонимных письма объединяет не только общая тема образования, но и выбор позиции, с которой женщина обращается к власть имущим. В первом случае обозначается единственно возможный и почетный статус женщины внутри общества – статус «матери», при этом единственная цель послания – благополучие детей. Во втором случае женщина стремится подчеркнуть положение вне общества, принадлежность к «подпольному миру», где условности мира «надпольного» не действуют, а «товарищей» не разделяет признак пола. Выбирая местоимение «мы», она говорит от имени членов революционного движения в целом, неурядицы воспитанниц сиротского института прикрывает бедами «народа». Тем самым в обоих случаях особый статус адресантов маскируется заботой о других, о специфических женских интересах речи не идет.

Принципиально иное явление представляет собой «Докладная записка» Елены Ковригиной, жительницы г. Моршанска Тамбовской губернии. Уже из вступления узнаем, что это не первая попытка женщины донести до власти свою точку зрения. Письму М. Т. Лорис–Меликову предшествовали два послания Александру II, которые, по ее мнению, не достигли престола из–за людей, желающих «задушить пренебрежением» «возникшее в женщинах сознание и недовольство своим противоестественным рабством»[362].

Хотя формально поводом для обращения к М. Т. Лорис–Меликову служит проблема терроризма, Е. Д. Ковригина в самом начале своего письма сознается, что «ненормальное положение женщины» отнюдь не единственная или даже не главная причина «политических смут». Ее цель – подтолкнуть власть к решению «женского вопроса», причем «умиротворение расходившихся политических сил» видится скорее побочным эффектом предлагаемых реформ. Участие женщин в революционной является следствием «запрещения заниматься делами серьезной важности» и «темной надежды на улучшение печальной участи»[363]. Основу «рабского» положения женщины составляют, с точки зрения Е. Д. Ковригиной, церковные и светские законы, изобретенные в Римской империи и в «темные века» «психически больными мизагонами». Эмансипация женщины видится ей как уничтожение законов о браке, наследовании имущества; равный доступ к образованию и политической деятельности через участие в городском самоуправлении и земствах. Для обоснования своей точки зрения Е. Д. Ковригина прибегает к помощи двух плохо сочетающихся друг с другом авторитетов: «Евангелие и Наука ни одною ступенью не ставят женщину ниже мужчины»[364]. В ее письме попытки продемонстрировать обширные научные познания о водяном паре и «элементах, составляющих миры» резко контрастируют со стихами Евангелий и размышлениями, «может ли женщина поверить, чтобы Господь Бог, мудрый и справедливый, унизил ее бессмертную душу ради только того, что смертная ее оболочка имеет другие формы»[365].

Особо следует отметить, что, требуя равноправия для женщин, Е. Д. Ковригина не мыслит последних такими же, как мужчины, указывая на особое предназначение — быть супругой и матерью. Правительство не должно опасаться, что получив равные права, женщины будут заниматься делами, «несвойственными» их природе, например, станут «героями войны». Протестуя в начале письма против навязываемых религией невыполнимых требований «Ангельской чистоты и покорности животных», далее она воспроизводит все существующие стереотипные представления, перечисляя такие «женские» качества как «любовь, великодушие, милосердие, такт». «Можно быть уверену [так – Ю. С. ], что как бы ни был глубок ум женщины, как бы ни была всеобъемлюща ее ученость, как бы ни был обширен круг ее деятельности, как ни высока предложенная ею себе задача, как ни трудно дело, взятое ею на себя, она все–таки останется женщиной, в лучшем значении этого слова»[366].

Письмо Е. Д. Ковригиной резко отличается не только от двух других женских посланий, но и от всего комплекса записок о борьбе с террором. Перечисленные в начале письма другие попытки говорить с властью в разных жанрах, — в форме прошения императору и в форме адреса ему же – предполагающих создание очень специфических текстов, свидетельствуют, что обращение «К жителям столицы» служили автору лишь поводом, чтобы вновь обратиться к «женскому вопросу».

Почему в ответ на обращение М. Т. Лорис–Меликова раздалось так мало женских голосов? Значит ли это, что женщины вообще не были вовлечены в процесс коммуникации с правительством? Или их не волновала проблема террора? Ответы на последние два вопроса, безусловно, отрицательные. Кроме описанного выше, подданные могли общаться с властью принципиально иным способом, направляя «прошения» через министерство императорского двора. С ноября 1879 г. по июль 1881 г. было получено 43 верноподданнических заявления, вызванных, по указанию их авторов, террористическими актами. Семь из них были написаны женщинами.

В отличие от записок М. Т. Лорис–Меликову, эти послания были реликтами политики совсем иного рода, основанной на личном взаимодействии монарха и подданных. Суть их сводилась к свидетельствованию верноподданнических чувств («Как истинная русская я горячо люблю Царя нашего и Его Семью, и от глубины души желаю от Господа Бога всего хорошего»[367]) и поднесению какого–либо дара: стихотворения, иконы, ладанки, даже вышитых домашних тапок. Служащие канцелярии Министерства императорского двора с сомнением относились к бескорыстности «просителей». За подношением императору, как правило, следовал рассказ о тяжелом материальном положении. Некоторые адресаты превращал свои труды в источник дохода, как Н. Дмитриева, с 1872 по 1881 г. подносившая «предметы собственной работы» десять раз и получавшая каждый раз пособие в 25 рублей[368]. Помещица Ф. П. Писемская на обороте письма, в котором рассказывала о своей преданности Государю, сообщила о бедственном положении сына, ожидающего должности в Москве[369].

Очевидно, общение с властью не было совершенно непривычным для русских женщин. Обращение М. Т. Лорис–Меликова, однако, не вызвало сколько–нибудь заметного отклика с их стороны. Необходимо внимательнее вчитаться в его текст, чтобы найти объяснение этому явлению. Обращаясь к русскому обществу, Главный начальник имел в виду не все население страны, а узкий круг образованных людей, претендующих на участие в политическом процессе. Отвечая на обращение, авторы многочисленных записок прежде всего стремились доказать высочайшему адресату, что имеют право на такой жест, являются членами общества. Позиция женщины в этом случае была более чем уязвима. Отсутвие минимальных политических прав делало легитимной лишь одну роль – роль матери, озабоченной благополучием своих детей. Два других случая явно маргинальны: анонимная корреспондентка представляется частью подпольного мира, а Е. Д. Ковригина пишет на нелегитимную в этом контексте тему. В ситуации политического кризиса женщины имеют право писать о своих эмоциях и подносить подарки монарху, но обсуждение политических вопросов для них закрыто. По сути, они не чувствуют себя членами общества, к помощи которого взывает власть.