и экеппораторная факторизация 2 страница

Наличие значимых и интерпретируемых множественных статистиче­ских связей говорит о разнообразных отношениях одних и тех же психи­ческих свойств в рамках различных индивидуальных систем функцио­нальной организации жизнедеятельности. Как видим, в разных квадран­тах многомерного пространства факторов меняться может не только уро­вень, но и знак корреляции между свойствами (на противоположный).

Социальная желательность

Значительное место в 60-е годы в критике тест-вопросников заняли исследования различных артефактов и прежде всего артефакта социаль­ной желательности (Edvards, 1970). А. Эдварде, Д. Джексон и другие ис­следователи показали, что при факторизации ответов на каждый вопрос (например, теста MMPI) в качестве первого и самого главного выявляется фактор социальной желательности, на одном полюсе которого группиру­ются вопросы-суждения, несущие одобряемую информацию (социально-одобряемая альтернатива — ответ «верно»), а на другом полюсе — вопро­сы-суждения, несущие неодобряемую информацию, что, конечно, резко снижает достоверность полученного профиля. В последующих зарубеж­ных работах, а также наших собственных (совместно с В. И. Похилько) исследованиях факторной структуры пунктов тест-вопросников было вы­явлено, что фактор социальной желательности имеет особую силу в ситу­ациях «экспертизы», то есть принудительного обследования, когда испы­туемые имеют основания маскироват* свои психологические особенности (Забродин и др., 1987). В доверительной же ситуации «клиента» (когда обследование производится по запросу клиента, заинтересованного дать объективную информацию для получения эффективной психологической помощи) фактор социальной желательности перестает быть главным ис­точником снижения валидности диагностического профиля черт.

Заблуждения обыденного сознании

Третье направление критики затронуло само понятие «черта личнос­ти», оно вызвано подозрением в состоятельности этого понятия как пол-

ноценного научного диагностического концепта. Слишком далеким от кри­териев научности является обыденное употребление терминов, обозначаю­щих черты личности в естественном языке.

Здесь прежде всего следует упомянуть работы Уолтера Мишела (Mischel, 1968; 1977). В остроумном эксперименте, проведенном совместно с Т. Хайден, В. Мишел пытался проиллюстрировать свой вывод о том, что концепция «личностных черт» ведет свое про и с хо ждение от «имплицит­ной теории личности», имеющейся в обыденном сознании, в житейской психологии обывателя (layman). Экспериментальной и контрольной ipyn-пе экспонировали по 15 сюжетных картинок, в которых персонажи демон­стрировали по непредубежденному мнению контрольной группы «реакции трех типов»: «агрессивные», «подчиненные», «либеральные». Но испытуе­мым из экспериментальной группы до эксперимента давалась предваритель­ная установка: про одного персонажа говорилось, что он «агрессивен», про другого — что он склонен «подчиняться», про третьего — «либера­лен». В результате оказалось, что на статистически значимом уровне «под­чиненным» реакциям «агрессивного» персонажа приписывалась агрессив­ность — по-видимому, из-за того, что «подчиненность» интерпретировалась в данном случае как временная маска, скрывающая базисную личностную черту — «агрессивность». Таким образом, делает вывод В. Мишел, при определенных обстоятельствах концепция личностных черт функциониру­ет как косный предрассудок, имеющий своей причиной тенденцию обы­денного сознания к искусственному преувеличению постоянства, согласо­ванности (consistency) разных поступков в поведении людей — ради удоб­ства, ради «экономии мышления».

Действительно, «личностная черта» в диагностике черт операционально обычно определяется как кросс-ситуационная, или надситуационная (про­являющаяся в различных ситуациях) инварианта индивида — готовность (диспозиция) индивида к одному и тому же поведению в разных ситуациях. Мы должны понять, что в данном случае эта трактовка психического свой­ства как инварианты индивида является следствием естественнонаучной (а точнее, механистической) парадигмы в подходе к психике человека: свойст­ва (черты) интерпретируются как устойчивые, постоянные атрибуты объек­та, а не взаимодействия объекта и ситуации. Обыденное сознание, действи­тельно, строит свои суждения о причинах поведения людей в соответствии с логикой, заимствованной из механики, в которой результат взаимодейст­вия двух механических твердых тел можно объяснить и предсказать, зная исходные параметры этих тел (см. обзор экспериментачьной фактологии исследований каузальной атрибуции в переведенном на русский язык фун­даментальном обзоре Хекхаузена, 1986, т. 2).

Нельзя не отметить особую роль в открытии этой проблематики по­следователя К. Левина Фрица Хайдера (Heider, 1958), подвергшего ана­лизу закономерности так называемой «психологики» — наивной логики психологического рассуждения обывателя (см. также об этом Андреева и др., 1978).

Обыденное сознание стремится к упрощению картины мира. И в той степени, в какой исследователям имманентно также присуща обыденная психологика, исследователи тоже упрощают картину.

Ситуационизм и интеракционизм

Подобно тому, как на рубеже XIX и XX столетий революция в физике привела к снятию важнейших упрощающих аксиом классической физики-механики, подобно этому в XX веке в психологии стала складываться собственная «теория поля», предполагающая, что личностные свойства не являются принадлежностью только самого индивида, но являются одно­временно функцией индивида и жизненной ситуации (социального поля), в которую индивид погружен. Экспликация, явное описание характерис­тик «поля», требуемых для проявления определенного поведения, сужает понятие «черта» до ее понимания как диспозиции не к определенному поведению вообще, а к поведению в определенном классе ситуаций.

Как уже говорилось во введении, корреляция тестовых баллов для различных личностных черт, измеренных в различных ситуациях, редко когда превосходила величину 0, 30. В. Мишел (1968) назвал эту величину «пределом диспозиционально обусловленной надситуационной устойчи­вости» (см. Хекхаузен, 1986, т. 1, с. 95—97).

Заслуживают внимания эксперименты, в которых концепт «ситуа­ция» был подвергнут прямой операционализации в рамках подхода с применением дисперсионного анализа. В исследовании Н. Эндлера и Дж. Ханта (Endler, Hant, 1966) было показано, что фактор ситуации вносит более весомый вклад в уровень тревоги (реакции тревоги) инди­вида, чем «тревожность», понятая как диспозиционная личностная чер­та. В других исследованиях было показано, что максимальная доля-дис­персии приходится на взаимодействие ситуационных и личностных фак­торов, а вопросники позволяют предсказывать всего лишь 4—9 процен­тов дисперсии данных по поведению конкретных людей в конкретном ситуационном контексте (Kenrick, Stringfield, 1980; см. также на рус­ском языке Росс, Нисбетт, 1999).

В более поздних работах Р. Кэттэлл ввел в свои уравнения прогноза так называемые ситуационные операторы (система коэффициентов, учи­тывающих вес каждого из 16 факторов в данной ситуации), но линейная форма этого оператора не позволяет отразить изменений самой структу­ры факторов при переходе к новым ситуациям.

Ошибки в вероятностной погике

Следует подчеркнуть, что понятие о черте как о кросс-ситуационной инварианте заложено в сам алгоритм измерения черты с помощью тест-вопросника: в различных пунктах типичного тест-вопросника заложена модель различных ситуаций проявления измеряемой черты, а уровень вы-

раженности черты измеряется с помощью подсчета пунктов (фактически числа ситуаций), на которые получены ответы, соответствующие данной черте. Т. е. акцентуированность или «интенсивность» черты (величина отклонения от среднего уровня) операционально признается тождествен­ной мере широты того диапазона ситуаций, в котором индивид ведет себя соответствующим (черте) способом.

Схематически мы пытаемся проиллюстрировать эту зависимость так. Рассмотрим для примера два пункта из формы А тест-вопросника Ай-зенка EPI, в которых смоделирована черта «интроверсия» (приведены по русскоязычной версии тест-вопросника в нашей собственной психомет­рической адаптации — Шмелев, 1988а):

20. Путешествуя, Вы охотнее любуетесь пейзажами, чем беседуете с людьми (согласно ключу, ответ «верно» — интроверсия).

32. Если Вы хотите узнать о чем-либо, Вы предпочитаете узнать об этом в книге, нежели спросить (ответ «верно» — интроверсия).

Как известно, экстравертов отличает любовь к путешествиям, поэто­му без преувеличения можно считать, что в ситуации типа 20 они попа­дают чаще. Кроме того, свойственная им жажда новых впечатлений мо­жет привести к ответу «верно» на вопрос 20, но все же эмпирический факт состоит в том, что пункты 20 и 32 дают, хотя и слабо, но положи­тельно скоррелированные ответы. За этим эмпирическим фактом и скры­вается глубинная личностная переменная (черта), обусловливающая род­ственность ситуаций 20 и 32 — это т. н. «социальная интроверсия», проявляющаяся как тенденция избегания общения с людьми. Умозаклю­чение об интроверсии мы делаем в том случае, если индивид ведет себя (отвечает) как интроверти в ситуации 20, и в ситуации 32, и в большин­стве подобных других ситуаций. Но что такое «большинство ситуаций»? В форме А вопросника EPI 24 пункта входят в шкалу «экстраверсия-интроверсия». О достоверном превышении среднего балла мы говорим уже тогда, когда испытуемый набрал свыше 18 сырых баллов из 24 воз­можных в пользу «интроверсии» — когда он превзошел границу «сред­нее плюс стандартное отклонение» (х + S). Но ведь это только 3/4 всех ситуаций, смоделированных в вопроснике EPI. Это означает, что про­гноз поведения индивида в некоторой ситуации № 25 на основе черты «интроверсия» будет верен (следуя логике вероятностной индукции) только в 75 процентах случаев, а в 25 процентах — ошибочен. Если к тому же учесть, что 24 эмпирических индикатора моделируют (репрезентируют) все универсальное множество всевозможных ситуаций лишь приблизи­тельно, то вероятность ошибки оказывается еще выше, т. е. намного превосходит стандартный уровень ошибки, принятый в статистике (мак­симум 5 процентов). Да, такой прогноз дает некоторое превышение точ­ности над случайным уровнем гадания (chance level), равным 50 процен­там, но в отношении конкретного индивида в конкретной ситуации он оказывается слишком неточным.

По-видимому, мы должны констатировать наличие путаницы в головах многих прикладных психологов в отношении уровней статистической до­стоверности психодиагностических выводов на базе концепции черт. По­ясним сказанное. Пусть выборка из 200 человек, отвечала на рассмотрен­ные нами пункты 20 и 32 из EPI таким образом:

	Верно на № 32	Неверн© на № 32
верно на № 20
неверно на № 20

То есть 120 человек давали согласованные ответы, а 80 — несогласо­ванные ответы на эти пункты. Порядки значений в таблице сопряженно­сти 2x2 грубо соответствуют тем, которые мы получили в реальном компьютеризованном обследовании (с помощью тест-вопросника Айзен-ка) 153 студентов непсихологических факультетов МГУ в 1985 году.

Фи-коэффициент Гилфорда (Guilford, 1941), рассчитываемый, как известно, по формуле:

Так как эмпирический Хи-квадрат выше табличного теоретического значения 3, 63, то мы с вероятностью ошибки 0, 05 (или 5 процентов) отвергаем гипотезу об отсутствии связи. Следовательно, величина ср 0, 20 говорит о неслучайной связи ответов на пункты № 20 и № 32, то есть о наличии некоторого общего для них фактора (интроверсии), отвечающего за эту скоррелированность.

Но тут-то и происходит путаница: практик-психолог забывает, что уровень 5 процентов говорит здесь нам вовсе не о 95-процентном уровне точности в прогнозе поведения, но лишь о наличии неслучайной связи между ответами на пункты — о пятипроцентном уровне вероятности ошибочного признания наличия связи при ее реальном отсутствии.

Глядя на табличку, легко видеть, что знание о поведении индивида в ситуации № 20 дает возможность прогнозировать лишь только с 60-про­центной точностью его поведение в ситуации № 32 при 40-процентной вероятности ошибки (!! ).

Огрубляя, можно сказать, что только 60 процентов испытуемых ведут себя в двух разных рассмотренных нами ситуациях в соответствии с кросс-

ситуационной чертой «интроверсия», тогда как 40 процентов испытуемых меняют модус поведения в зависимости от ситуации (или, по крайней мере, несогласованно отвечают на два этих вопроса из вопросника).

Напомним, что при коррелировании ответа на данный пункт с сум­марными баллами по остальным (самая стандартная процедура при ана­лизе пунктов теста -— см. Шмелев, Похилько, 1985) величина корреля­ций так же, как правило, редко превышает 0, 4. То есть и суммарный балл по шкале не дает возможность с пренебрежимо низкой вероятнос­тью ошибки предсказывать ответ конкретного индивида на один кон­кретный пункт вопросника. Тут читатель может задать вопрос: «А как же коэффициенты надежности тестов на уровне 0, 90 и даже 0, 95 для показателя альфа Кронбаха? ». Поясним, что этот показатель указывает на риск' ошибиться в отнесении испытуемого к «крайней группе» — в проверке статистической гипотезы о том, что его индивидуальный балл значимо отличается от среднего тестового балла по выборке. Надеж­ность 0, 95 говорит только о том, что вероятность заданного поведения (соответствующего диспозиции) для данного испытуемого значимо выше, чем вероятность для среднего испытуемого, но сама по себе эта вероят­ность все же слишком далека от единицы.

В этом контексте вопрос о повышении точности психодиагностики можно поставить так: каковы же должны быть источники информации о психологии индивида и методические средства доступа к ним, чтобы учесть ситуационную изменчивость его поведения?

Бихевиористская структура данных

Итак, подчеркнем, что в рамках объектной парадигмы, уже внутри ее самой складывается операциональное представление о черте как о генера­лизованной реакции, т. е. бихевиористская трактовка понятия черты (см. также Мепли, 1975), согласно которой о черте можно говорить тогда, когда в результате подкрепления определенная реакция распространяется на раз­личные ситуации, генерализуется, становится кросс-ситуационной. Бихеви­ористский подход рассматривает степень генерализации реакции как пока­затель «интенсивности» черты.

В результате различения параметров ситуации и параметров реакции уже внутри бихевиористского подхода складываются предпосылки для пе­рехода от плоской двухмерной структуры данных к трехмерной «реакция-ситуация—субъект» (см. рис. 6). Но измерение всех возможных реакций (параметров реакции) во всевозможных ситуациях (или хотя бы в репрезен­тативном подмножестве) на практике лабораторными бихевиористскими методами осуществить невозможно.

Несмотря на подготовку к выходу в трехмерную парадигму анализа, бихевиоризм не позволяет различать физические и социальные реакции, различать разный психологический статус одного и того же внешнего поведения для самого индивида, т. е. не дифференцирует понятия инди-

Рис. 6. Трехсторонняя субъектная структура данных.

Каждый отдельный слой в «кубе» (строже говоря, параллелепипеде) данных представляет

собой не вектор, но матрицу (пересекающуюся классификацию) данных об определенном

индивиде Yk. В клетках индивидуальных матриц привадятся вероятности Pij. с которыми

индивид Yk реагирует на ситуацию Si реакцией Rj.

вида и личности. Кроме того, в рамках бихевиоризма S интерпретируется как внешний (доступный объективному внешнему наблюдению) стимул, а не внутренняя категоризация этого стимула самим субъектом. Главный постулат бихевиоризма — о возможности унифицировать реакции разных индивидов на стимулы с помощью применения одинаковой системы под­креплений — позволил бихевиористам на долгие годы абстрагироваться от «третьего измерения» — от индивидуальных различий в матрицах S-R-Y, сведя ситуацию к двумерной схеме S-R.

Когнитивизм

С точки зрения психодиагностики, тезис «о классификации стимулов по признаку связанной с ними реакции» означает, что для точной психоди­агностики нам недостаточно иметь знание только самого стимула, нам надо узнать, к какому классу стимулов относит данный стимул этот кон­кретный испытуемый. К шестидесятым годам XX столетия в психологии накопилась масса экспериментальных иллюстраций этой общей законо­мерности: «Поведение человека основывается не на стимуле, а на образе стимула». Этот принцип стал фундаментом нового научного направления — когнитивной психологии (см. Линдсей, Норман, 1974; Найсер, 1981; Величковский, 1982), что, в свою очередь, в области психологии личности и дифференциальной психологии привело к появлению соответствующих когнитивистских концепций — личности, эмоций, мотивации и т. п.

Одними из первых экспериментов, иллюстрирующих роль категориаль­ных установок в детерминации социального поведения личности, следует назвать классические для социальной психологии эксперименты С. Эша (Asch, I946) с внушением категориальных установок: конформизм обнаружи-

вает себя еще на бессознательном перцептивном уровне, когда испытуемый воспринимает стимул как бы через призму навязанной ему категоризации, искажая реальную стимуляцию в пользу подгонки к заданной категории. В одном из своих экспериментов Эш предъявлял одной группе испытуемых словесный список личностных черт, характеризующих человека, в прямом порядке, а другой группе — в обратном. Выявился так называемый эффект первичности: свойства, предъявляемые первыми, давали более сильный эф­фект воздействия на формирование впечатления.

Используя современный аппарат теории-размытых множеств (Заде, 1976), мы сегодня так проинтерпретировали бы этот эффект: размытые семантические поля слов, которые предъявляются в конце списка, бес­сознательно «подгоняются» под семантические поля слов, предъявлен­ных первыми (функция принадлежности гибко трансформируется для обеспечения согласованности интегрального знания).

В 60-е годы в отечественной психологии определенный резонанс по­лучили близкие по своей экспериментальной схеме эксперименты А. А. Бодалева (1965): испытуемые по-разному интерпретируют одни и те же черты лица на фотопортрете человека в зависимости от того, сооб­щают ли ему предварительно о нем, что это «известный ученый», или «рецидивист-преступник», то есть в зависимости от заданной, спровоци­рованной извне категориальной установки.

Когнитивистекая революция в психологии 60-х годов, выразившаяся в переходе к схеме S-O-R (где О — субъективный образ ситуации S), как правило, в общепсихологических исследованиях опять же привела к ре­дукции структуры данных к двумерной таблице S-O, за рамками которой оставалось индивидуальное разнообразие систем образной категориза­ции стимулов.

Но введение промежуточной переменной О дало важное гносеологиче­ское средство для углубления-теории черт личности: действительно, то под­множество ситуаций Oj из генеральной совокупности < S>, которое вызыва­ет идентичную реакцию Rj, удобно рассматривать как «диапазон Oj дейст­вия черты Rj» у данного индивида. На рис. 7 схематически иллюстрируется эффект категоризации для одного индивидуального слоя куба данных.

Каким словом назвать тот диапазон ситуаций, которые вызывают у индивида реакцию страха? Очевидно, «угрожающие ситуации». Чем отли­чается этот диапазон у более пугливого, тревожного субъекта от аналогич­ного диапазона у более нормального субъекта? Очевидно, тем, что у пуг­ливого диапазон «угрожающих ситуаций» более широк. Поэтому мы и говорим, что у робкого человека категория «угроза» генерализуется — распространяется на более широкий диапазон ситуаций. В пословице «У страха глаза велики» выражена та же самая мысль — о преувеличении угрозы в сознании субъекта, уже охваченного страхом.

Таким образом, с точки зрения когнитивистского подхода диспозицио-нальное поведение на основе с верх генерал изо ванн ой черты есть не что

Рис. 7. Схематическая иллюстрация влияния категоризации на структуру индивидуальной матрицы «стимульно-рефлекторных» связей.

< S> и < R> обозначают здесь множества стимулов (ситуаций) и реакций. При. этом ситу­ации 1 и 2 вызывают реакцию 1 (для простоты с вероятностью 1), а ситуации 3 и 4 — реакцию 2. Мы говорим о категоризации в том операциональном смысле, что первую пару реакции мы относим к одной категории О, (номер ее индекса удобно делать идентич­ным номеру соответствующей реакции), а вторую пару стимулов — к другой категории О₂. Конечно, в общем случае численности и общее число подмножеств О₍, О₂,... Ok могут быть произвольными. На математическом языке < О> есть множество прообразов сюръек-тивного отображения < S> -> < R>. To есть, это множество реакций, «говорящее на языке обобщенных стимулов» (Шмелев, 1983а, с. 14).

иное, как свидетельство существования чрезмерно обобщенной (грубой, стереотипной) категории.

Еще один пример. Рассмотрим такую черту социального поведения, как «доминантность»: занять позицию «сверху» (позицию старшего или лидера) по отношению к человеку младшему и ведомому — вполне адаптивное, адекватное поведение в рамках разумно ограниченного множества ситуаций, но «позиционно доминантный» индивид стремится выйти в доминантную позицию «сверху» и при столкновении даже со старшим и более опытным партнером (что приводит к неадекватности, к конфликтам). С точки зрения когнитивистского подхода, у данного индивида имеется сверхобобщенная категория «мой статус» (или вообще отсутствует адекватная категоризация соотношения статуса другого и своего статуса).

Концепция компетентности

В области диагностики способностей критика концепции черт вырази­лась в выдвижении понятия «компетентности». Так, например, Д. Мак-Клелланд (McClelland, 1973) утверждает, что очень часто под видом черт психологи выявляют и оценивают компетентность в том виде, в каком она включена в так называемые «пучки жизненных достижений» (clusters of life outcomes). Некоторые из этих видов достижений уже отражаются в самом обыденном лексиконе личностных черт (например, «начитан-

ный», «домовитый» и т. п. )- Д- Мак-Клелланд отходит от первоначально разделяемого им акцента на ситуационном анализе и пытается обсуж­дать проблему обобщенной компетенции. Его подход перекликается с более поздними работами Р. Стернберга (R. Sternberg, 1985), выделявше­го, в частности, особые навыки социального невербального познания, никак не ^коррелированные с традиционным IQ (указывающим прежде всего на уровень готовности к академическому обучению) и развиваю­щиеся в практике реального социального взаимодействия, т. е. в логике растущей с опытом деятельности компетентности личности в данной предметной области. В следующих главах этой работы мы будем специ­ально обсуждать операционализацию гипотезы развивающейся компе­тентности в терминах пространственной метафоры — растущей (с опы­том деятельности) размерности субъективных пространств.

Современную концепцию компетентности можно считать подходом, в котором тесно переплетаются идеи когнитивной психологии и психо­логической теории деятельности (А. Н. Леонтьев, 1959, 1975). Сторон­ники этого подхода, так же как последователи деятель ноет но го подхода, полагают, что состав индивидуальных черт индивида является в высшей степени изменчивым и подвергается развитию, которое главным образом реализуется в форме обогащения (расширения) репертуара всевозмож­ных когнитивных, и двигательных навыков и умений — операционально­го состава деятельности. В главе 5 (см. последний параграф) мы поста­раемся показать, каким образом идеи этого подхода создают основы для создания психодиагностических методик нового типа — «операциональ­ных репертуарных методик».

Обсуждая концепцию-компетентности, Л. Первин и О. Джон пишут: «Особенно важно предположение, что компетентности приурочены к конкретным контекстам, т. е. человек, компетентный в одном контексте, может быть, а может и не быть компетентным в другом. Люди, компе­тентные в академической деятельности, могут быть, а могут и не быть компетентными в общественной деятельности или в бизнесе. Таким об­разом, наблюдается сдвиг от черт личности, свободных от контекста, к акценту на функционирование человека в связи с конкретными ситуаци­ями» (Первин, Джон, 2000, с. 440).

В отечественной психологии одной из первых экспериментальных диф­ференциально-психологических работ, основанных на концепции компе­тентности, по-видимому, явилось исследование нашего соавтора А. С. Кон­дратьевой, выявившее недостаток социально-психологической компетент­ности у лиц, занимающихся управленческой деятельностью и страдаю­щих повышенным артериальным давлением из-за повышенного стресса (см. Кондратьева, Шмелев, 1983).

ЧАСТИЧНАЯ СУБЪЕКТНАЯ ПАРАПИГМА: УСТАНОВКИ И ОТНОШЕНИЯ

Сегодня практически все сторонники теории черт согласны с тем, что любое понятие черты на поверку оказывается сопряженным с известным классом ситуаций и абсолютно универсальных черт, относящцхся к пове­дению во всех возможных ситуациях, попросту не бывает. Как написал об этом X. Хекхаузен, «диспозиция направляет деятельность лишь в той си­туации, которая сопряжена с ней, т. е. содержательно ей соответствует, релевантна ей» {Хекхаузен, 198*6, т. 1, с. 95).

Вместо термина «черта» все чаще используются термины «установ­ка» и «отношение». Причем под этими терминами подразумевается явно или неявно предлог (или семантический падеж) «к»: мы говорим об от­ношении не вообще, а к чему-то конкретному. Идеи теории установок в психологии личности были задолго (до вспышки их популярнбсти в за­падной психологии) предвосхищены в работах русского психолога А. Ф. Лазурского (1917), а затем продуктивно развивались в советский период в работах ленинградской школы В. Н. Мясищева (1960). Московские психологи, последователи А. Н. Леонтьева, сравнительно недавно при­ступили к проблеме описания личности в единстве с ее ситуационным окружением. Вот, например, как пишет об этом в своей недавней книге (выполненной в жанре, который мы рискнули бы назвать «конструкти­вистским психоанализом») психолог из МГУ М. Ш. Магомед-Эминов: «... Для преодоления проблемы разрыва между личностью и поведением, с одной стороны, и личностью и ситуацией, с другой, необходимо найти опосредующее звено, сочетающее в себе качества объединяемых сторон» (Магомед-Эминов, 1998, с. 127).

Измерительная парадигма оказалась ассоциированной скорее с поня­тием «установка», клиническая психодиагностическая парадигма — с понятием «отношение», хотя такое разведение следует рассматривать как чисто условное.

Ситуационная обусловленность установок

В этом параграфе мы не ставим перед собой задачу детального обсуж­дения содержательных аспектов этих понятий — «установка» и «отноше­ние», тем более что существует обширная литература по этому вопросу. Мы пытаемся акцентировать внимание на технологическом аспекте, взаи­мосвязанном с этими понятиями, их операционализацией в эксперимен­тальной и прикладной психологии.

Несмотря на различия многообразных концепций«установок», «ат-титьюдов», «диспозиций», «отношений», объективная закономерность их родства, действующая помимо сознания авторов тех или иных психоло­гических теорий, заключается в использовании определенных техноло-

I

гических приемов группировки и анализа данных. В своих средствах эм­пирической работы психолог так же объективно, как и физик (особенно при переходе от классической картины мира к релятивистской), ограни­чен в своих средствах воздействия и измерения экспериментальных эф­фектов: пока относительные скорости движения объектов далеки от ско­рости света, физик просто не в состоянии эмпирически зарегистрировать динамичность таких измерений структуры мира, которые кажутся ему не­зыблемыми — параметров времени, массы и т. п.

Черта личности, пере интерпретированная как ситуационно-зависимая установка (диспозиция), определяется как склонность (готовность) к оп­ределенному поведению в определенном классе ситуаций. Дадим огруб­ленное определение понятию «поведенческая установка»: «установка» — есть некоторый поведенческий стереотип (регулятивный автоматизм), ко­торый обеспечивает приспособительный эффект в рамках определенной ситуации при минимуме познавательной активности (ориентировки). Вы­работанная ранее установка (динамический стереотип в смысле павлов­ской теории ВНД) актуализируется при обнаружении индивидом некого минимального набора «ключевых» категориально-значимых стимульных признаков. Индивидуальные различия черт в этом смысле обнаруживаются в тех непривычных ситуациях, в которых индивиды проявляют различия в способах приспособительного поведения, т. е. различия в установках.

Рассмотрим пример, относящийся к такой хрестоматийной черте, как «склонность к риску — осторожность». Как вырабатывается в ходе жизни повышенная индивидуальная склонность к риску (с точки зрения теории ситуационных установок)? — В результате формирования у инди­вида привычки рисковать, т. е. в результате приобретения им опыта жиз­недеятельности в ситуациях, в которых рискованное поведение было оправдано. Точно так же склонность к осторожности, к минимизации риска формируется у индибидов, помещенных в среду, в которой осто­рожность подкреплялась положительно, а рискованное поведение — от­рицательно. И вот двух таких индивидов, имевших различный опыт жиз­недеятельности в разных классах ситуаций (в разных средах), помещают в одну и ту же ситуацию, в которой выигрыш или проигрыш не зависят от риска (выигрыш или проигрыш наступают с равной вероятностью не­зависимо от количества затрат). Понятно, что от первого, привыкшего рисковать индивида мы ожидаем более рискованного поведения. Такой способ обнаружения индивидуальных различий на базе теории установки схематически изображен на рис. 8. Поведение на основе установки, выра­ботанной предшествующим опытом (но не на основе анализа новых усло­вий в новой ситуации), такое стереотипное, диспозиционное поведение и является эмпирической формой, в которой обнаруживается наличие у ин­дивидов прижизненно сложившихся черт характера; они обусловлены опы­том адаптации к разным классам ситуаций. Механизм влияния установки на поведение, таким образом, неплохо формализован в моделях динамиче­ского уровня адаптации (см. Хекхаузен, 1986, с. 157).

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: