Чёрная метка

Я принес свой рассказ в редакцию популярного журнала. Мне было двадцать шесть лет, и я весь светился от распиравших меня надежд и честолюбия. Я с детства мечтал быть великим писателем, таким, как, например Чарльз Диккенс или Джек Лондон, и поставил себе цель – непременно стать им, несмотря ни на какие препоны. Я поклялся себе не за что не уподобляться какому-нибудь там Мартину Идену и не тратить годы на так называемую «раскрутку». Все, что для этого требовалось, у меня есть – считал я. В детстве я с легкостью строчил заметки в школьную стенгазету, где едко высмеивал недостатки нашей гимназии, стоявшей на берегу Темзы. «Писатели должны быть непризнанными, иначе они – не настоящие писатели» – часто всплывало у меня в голове расхожее мнение, но я не хотел с ним считаться и никак не мог понять: как же так? Ведь я – уже признан?

О, ошибки молодости, о самонадеянная юность и незрелость! «Молодо – зелено! ». Нет, меня не травили, не изгоняли как Бодлера, не заключали за решётку, как Чернышевского или маркиза де Сада, и не отсылали в ссылку, как Пушкина. Я не сидел в ГУЛАГе, как Александр Солженицин. От меня избавились другим, более простым способом.

Учась на юридическом факультете известного на весь мир университета, я продолжал писать статьи и заметки в многотиражную газету и пользовался там немалой популярностью у наших студентов. Я взял себе псевдоним Ник Крисби и уже всерьёз полагал, что смогу прославить это имя. Оно казалось мне звучным и достойным внимания…. Но не тут-то было.

Однажды, будучи уже на третьем курсе, я довольно жёстко прошёлся своим острым пером по одному из наших весьма уважаемых преподавателей. Это был благообразный старичок с седой бородкой, питавший большую слабость к молоденьким студенткам. От их благосклонности к нему зачастую зависела и их оценка по политэкономии в зачетке. Однако руководство университета не оценило моего литературного таланта. И, хотя все студенты весело смеялись надо мной и перешёптывались, меня вызвали в деканат и пригрозили отчислением. Призна’юсь, в мои планы это совершенно не входило. Я решил попридержать свой острый язычок до лучших времен, а там уж – «развернуться» в полную силу.

В то время, пока «виги» продолжали активно бороться с «тори» за власть в Парламенте я продолжал активно писать свои статьи и складывать их «в стол». Я ожидал наступления своего «звёздного часа», когда наконец передо мной откроется широкая литературная дорога и весь мир будет рукоплескать мне… Пару раз я посещал так называемые «литературные кружки», но все, что я там встречал, казалось мне скучным, пресным и неинтересным. То молодая экзальтированная девица в шляпке, размахивая веером и картинно закатывая глаза, завывающим голосом читала свои стихи в подражание Байрону, при этом не имея понятия о стихосложении вообще, а только о простых бытовых истинах – как если бы курица вдруг попыталась взлететь. То уже из убелённый сединами ветеран Первой мировой войны взахлёб упивался своей басней из жизни пресноводных рыб… Я снова решил переждать и отложить свое выступление до лучших времен.

Я уже работал тогда в небольшом юридическом бюро. С девушками мне не везло, я казался им старомодным скучноватым очкариком… Любимым моим времяпрепровождением было молча прогуливаться по набережной Темзы, и, дыша серым городским смогом и глядя на многочисленные лодки, баржи и баркасы, проплывающие под пролетами Тауэр-Бридж, неторопливо обдумывать сюжеты своих будущих произведений и, конечно же умопомрачительного многотомного романа «всех времён и народов», который непременно принесет мне всемирную славу, а возможно, и Нобелевскую премию. Но это было еще далеко впереди…

А в тот день, когда моросил обычный лондонский дождик, я принёс свой рассказ в редакцию, набрал побольше воздуха в лёгкие и с замиранием сердца положил его на стол перед редактором. Много дней я недоедал и недопивал, оплачивая съёмную квартиру и недосыпал, ежедневно сочиняя по два – три коротких рассказика…. Наконец я со всею строгостью беспристрастного судьи выбрал лучший из них, безжалостно забраковав все остальные…. И вот теперь он занял своё законное место, и мой звёздный час настал.

Редактор был тучный человек лет шестидесяти пяти, в потёртом зелёном сюртуке, в круглых очках и с пухлыми руками. Он внимательно ознакомился с титульным листом моего рассказа, медленно, шевеля губами как бы по слогам прочёл мое имя и название и в изумлении поднял на меня глаза.

– Мистер Ник Крисби, я правильно вас понял? Ваш рассказ называется «Гнилое болото»?

– Да, сэр. Это лучший мой рассказ! – смущаясь и теребя концы шейного платка, чуть слышно ответил я.

Редактор с минуту подумал, глядя на муху, севшую на экран его мобильного телефона. Телефон был современной модели, но экран его был слегка надтреснут.

– Видите ли, мистер Крисби, – продолжал редактор, слегка отводя глаза в сторону. – Я конечно же наслышан о вашем творчестве и с удовольствием напечатал бы ваш рассказ, но дело в том, что портфель нашего издательства переполнен. Мы заключили договор с восходящей звездой детектива Джоном Пипом – слыхали о таком? – и пообещали ему печатать по одному рассказу в номер. Кроме того, миссис Дженнифер Мос, которой уже девяносто два года, так долго ждала публикации… Так что советуем вам подождать или лучше сразу обратиться в другое издательство. – И он решительно отложил рукопись, не открывая её.

Я возвращался назад под усилившимся холодным дождём, раскрыв зонт и натянув на голову капюшон своей серой непромокаемой куртки. Сквозь дождь и туман смутно пробивались тусклые фонари. Я решил не сдаваться.

После этого я обращался ещё в шесть издательств – я помнил, что именно такое их количество когда-то отказало начинающей, никому не известной Агате Кристи от экранизации «вневременных» романов которой теперь буквально ломятся все телеэкраны. Всюду я слышу один и тот же ответ: «Извините, но наш портфель полон. У вас ещё всё впереди. Вот Джон Пип, Грэг Мьюл или госпожа Стефани Литтл…

Так проходили годы и годы. Я упорно рассылал свои рассказы по разным издательствам, прибавив к ним ещё двенадцать повестей, четырнадцать пьес и пять небольших романов. Во всем Лондоне и даже во всей Британии не было, казалось, уже такого места, куда я не дошёл бы пешком или не доехал бы на поезде, таща с собой неподъемные чемоданы со своими рукописями. Я полностью сносил шесть пар ботинок, а единственный приличный костюм, которым я поначалу так дорожил и который так берёг, успел уже не только износиться до дыр, но и попросту выйти из моды.

Я был изможден и почти уже впал в отчаяние, а «свет в конце туннеля» все ещё не был виден. Наоборот: казалось, он лишь все более и более удалялся… Несколько раз со мной даже заключали договор крупные издательства, но договор, однако, по тем или иным причинам всякий раз оставался не выполненным.

  В сорок пять лет я завёл семью, оставил работу в юридическом бюро, и решил всецело посвятить себя литературе. Дело в том, что богатый дядюшка в Нью-Йорке умер, оставив мне солидное наследство. У меня появилась возможность не только напечатать всё не изданные ранее но и серьёзно взяться за роман, замысел которого у меня уже окончательно созрел.

  Вчера мне исполнилось 65 лет. Юбилей хоть и не очень крупный, но «отметились» на нем все. Репортёры заполонили прихожую и гостиную и наперебой пытались взять у меня интервью. Известные актеры, знаменитые художники и деятели культуры теснились в проходах и старались пожать мне руку. Моя жена Кэт, которая на двадцать лет моложе меня и невероятно хороша собой, в дорогом ярко-красном платье и бриллиантовом колье, суетилась, расставляя букеты роз по большим вазам, стоящим в разных комнатах особняка. Прибыл даже мэр Лондона, господин Садик Хан. Не было только моих собратьев по перу: Джона Пипа, Дженнифер Мос, Грэга Мьюла и Стефани Литтл… Ну что ж! Как говориться Бог им судья!

Я не хочу забегать вперед, но мне кажется, что дело написания моего главного романа, «романа всех времён и народов», к которому я так долго и упорно шёл через всю свою жизнь, уже скоро подойдет к концу. Я взялся уже за шестой том и к весне намереваюсь уж точно закончить. И, как все вы уже, наверно, догадались, это будет роман «Чёрная метка». Да, он еще не закончен, хотя слухи о нем уже просочились в прессу. Хочу успокоить недоброжелателей: на Нобелевскую премию я больше не претендую. А если и получу, то отдам её в ООН на разработку вакцины от очередного коронавируса.