Защищающая дифференциация

Многие аналитики, по-видимому, согласны с постула­том о наличии динамически важного стремления назад к симбиозу (Mahler et ah, 1975) или о существовании «фан­тазий слияния с материнским объектом» (Jacobson, 1964). Подобные тенденции часто приписываются взрослообраз­ным способом очень маленьким детям {например, Якобсон говорит о «фантазиях желания полного воссоединения с матерью * у трехмесячных младенцев). Но все предположе­ния о раннем стремлении к недифференцированному со­стоянию восприятия или о фантазиях такого рода пред­ставляются логически несостоятельными.

Любые формы стремлений и фантазирования явно предполагают разделение эмпирического мира на Соб­ственное Я и объектный мир. Это функции, принадлежа­щие к системе Собственного Я, и могут лишь иметь отношение к тому, что в психике уже воспринято как Собственное Я. У Собственного Я не может быть каких-либо «воспоминаний » о состоянии, в котором его фраг­менты и фрагменты будущего объекта перемешаны Друг с другом. В недифференцированном опыте еще невоз­можно восприятие Собственного Я, которое после диф­ференциации от объекта воскрешалось бы в памяти как предмет стремлений.

Однако если самое раннее восприятие Собственного Я испытывается как полное удовлетворение и обладание при­носящим полное удовлетворение объектом, то тем самым обеспечивается прототипическое восприятие идеального состояния Собственного Я, эхо которого будет резониро­вать на всем протяжении человеческой жизни как иллю­зорная возможность состояния совершенной гармонии. «Потерянный рай » в этом случае имеет отношение не к недифференцированному симбиозу, а скорее к блаженной заре первой дифференциации. Исходя из тезиса о такой принадлежности к чему-то однажды уже испытанному Собственным Я, можно дать логически более приемлемое объяснение феноменов, обычно описываемых как «симбиотические стремления ».

Именно первичное идеальное состояние Собственного Я представляет вначале саму дифференцированность, которую Собственному Я приходится поддерживать, чтобы уцелеть. Первичная тревога аннигиляции—сепарации возникает, ког­да такое восприятие подвергается угрозе. Это любая угроза всемогуществу Собственного Я как поставщика удовольствия. Возбуждаемая тревога вначале мобилизует и до предела уве­личивает все «конструктивные » средства Собственного Я, пригодные для сохранения восприятия себя. Однако если их оказывается недостаточно, тревога дает выход слепой ярос­ти, разрушающей воспринимаемую дифференцированность эмпирического мира, как это было описано ранее.

Поскольку такое идеальное состояние Собственного Я зависит от воспринимаемого обладания объектом, при­носящим полное удовлетворение, то сохранение эмпири­ческой дифференцированности вначале почти целиком за­висит от реального поведения объекта. Поначалу объект может восприниматься лишь как приносящий удовлетво­рение, и по этой причине малейшая фрустрация имеет тен­денцию разрушать его, а следовательно, и дифференциро­ванность. Полная зависимость дифференцированности от восприятия всецело приносящего удовлетворение объекта может наблюдаться в клинической работе с шизофрени­ческими пациентами сразу же после восстановления диф­ференцированности их восприятия.

Устойчивость восприятия приносящего удовлетворение объекта должна быть сделана менее зависимой от изменяю­щегося поведения объекта. Это достигается посредством расширения представляемого мира и включения в него двух наборов объектных представлений, обычно характеризуе­мых как «абсолютное благо» и «абсолютное зло» (Klein, 1946; Jacobson, 1964). Они представляют собой попытки со­здать постоянные образы приносящих удовлетворение и фрустрацию объектов, делая возможным восприятие реаль­ной матери, которая воспринимается как колебание между абсолютным благом и абсолютным злом в зависимости от того, приносит ли ее функционирование удовлетворение или фрустрацию.

Появление двух наборов противоположных объект­ных представлений с целью защиты идеального состоя­ния Собственного Я и все еще шаткой дифферен­цированности эмпирического мира сопровождается возникновением двух психических операций, называемых «интроекцией » и «проекцией ». Обе они связаны с эмпи­рическими и катектическими переходами между самостными и объектными представлениями, а значит — могут возникать лишь после дифференциации этих сущностей друг от друга (Lichtenstein, 1964).

Использование двух этих терминов в психоаналити­ческой теории не является единообразным. В представля­емой здесь точке зрения интроекция имеет отношение к установлению «интроектов» в эмпирическом мире (Schafer, 1968). Ее первичный мотив, по-видимому, состо­ит в том, чтобы обеспечить восприятие психического при­сутствия приносящего удовлетворение объекта, даже если реальный объект отсутствует или действует фрустрирующим образом. Интроект, таким образом, является на­следником приносящих удовлетворение галлюцинаций, но, в отличие от них, связан с дифференцированным вос­приятием и представляет собой примитивный интернализованный диалог между Собственным Я и объектом. Это имеет основополагающее значение для способности ре­бенка сохранять дифференцированность, продолжая тем самым оставаться психологически живым. Параллель к сказанному опять можно найти в терапии шизофрени­ческих пациентов, когда решающим достижением стано­вится возникновение интроекта терапевта в психике па­циента.

Однако установившийся интроект, конечно, не спосо­бен долго заменять реальный объект на той стадии разви­тия, когда все ключи к удовлетворению по сути еще при­надлежат матери. Если интроект не подкрепляется регулярно повторяющимися восприятиями удовлетворения с реальной матерью, то он раньше или позже будет утерян, как, например, в случае детей, страдающих от анаклитической депрессии (Spitz, 1946).

Проекция связана с возникновением способности психики на определенной стадии развития терпеть и со­здавать представления о фрустрации, необходимые для сохранения эмпирической дифференцированности. Ког­да образ «абсолютно плохого» объекта возникает вдоба­вок к образу «абсолютно хорошего » объекта, фрустрация оказывается психически представленной значительно лучшим и более конструктивным образом по сравнению с первоначальным единообразным ее представлением по­средством деструктивной ярости. Поскольку фрустрация может теперь связываться с психически представленным «абсолютно плохим » объектом, отделенным от своего «аб­солютно хорошего» двойника, то и агрессия становится до некоторой степени психически связанной и менее уг­рожающей дифференцированности эмпирического мира. Создан враг, необходимый для психологического выжи­вания ребенка и для дальнейшей структурализации его психики (Klein, 1946; Modell, 1968).

Проективные и интроективные маневры, а также ран­ние попытки простого отрицания любых расстройств в идеальном состоянии Собственного Я свойственны нор­мальному функционированию примитивной психики и не­обходимы для первоначального сохранения и защиты пси­хической дифференцированности, т. к. делают ее менее зависимой от реального поведения объекта. Действие этих механизмов может быть названо защитным, если сохра­нение дифференцированности требует их патологическо­го усиления. Тогда может оказаться, что спасение диф­ференцированности возможно лишь ценой серьезных искажений первичных воспринимаемых сущностей и даль­нейшего ухудшения структурализации психики.

Такие первичные нарушения, по-видимому, становят­ся регрессивно воскрешаемыми в тех параноидальных, деп­рессивных и маниакальных психозах, где сохраняется дифференцированность между самостными и объектными представлениями, хотя обе эти сущности психотически де­формированы вследствие чрезмерного использования од­ной или более из указанных выше примитивных операций психики, первоначально предназначенных для защиты ее дифференцированности. Однако при шизофрении дифференцированность нельзя спасти и в ядре патологии продол­жается регрессия к субъективно допсихологическому вос­приятию.

Обсуждаемые в последнем разделе данной главы темы связаны уже с феноменологией и процессами интернализа-ции и будут поэтому более детально обсуждаться в следу­ющей главе.

Глава 2

От дифференцированности к константности Собственного Я и объекта[5]

В этой работе мы рассматриваем человеческую психи­ку как полностью субъективную эмпирическую сущность, которая может изучаться и пониматься лишь как таковая. Следовательно, полезными и операбельными считаются лишь те психоаналитические концепции, которые имеют прямое отношение к психическому опыту. Как уже говори­лось в первой главе, психический опыт не приравнивается к переживаниям дифференцированного Собственного Я; он включает также предшествующие переживания недиффе­ренцированного субъекта. Так как этот досамостный опыт не может быть воскрешен в качестве сознательных воспо­минаний или достигнут через эмпатию, к нему можно при­близиться только путем умозаключения и более или менее подходящих предположений. Однако, чтобы быть хоть сколько-нибудь полезными и объясняющими, эти умозак­лючения и предположения могут лишь пытаться сообщить нечто о зарождении первичных движущих сил и развитии наиболее ранних составляющих мира психических переживаний. Концепция психики, рассматриваемая здесь, вклю­чает все, что переживается психически, и исключает все, что не переживается таким образом.

С этой точки зрения такие концепции, как первичное автономное это (Hartmann, 1939) или «врожденные струк­туры » (Rapaport, 1960), не выглядят пригодными. Несом­ненно, можно постулировать существование множества видоспецифичных программ и индивидуальных возможностей у новорожденного человеческого младенца, но эти программы и возможности не являются психикой в ка­ком-либо эмпирическом смысле; они являются абстракт­ными конструктами, которые не способствуют динами­ческому и опытному пониманию раннего формирования и функционирования психики.

Весьма вероятно, что самые ранние процессы сенсор­ной чувствительности не представляют собой психическо­го восприятия до тех пор, пока не становятся связанными с первыми переживаниями организмического напряжения. Мне кажется динамически и феноменологически более подходящим допустить, что эта переживаемая взаимосвязь между примитивными процессами сенсорной чувствитель­ности и жизненно необходимым снижением напряжения побуждает к появлению и катексису видоспецифической готовности младенца к восприятию и накоплению энграмм.

Не существует никаких опытных подтверждений, по­зволяющих рассматривать эти состояния готовности в ка­честве проявлений априори существующей психики с соб­ственными катексисами и мотивационным статусом. Можно предположить, исходя из нормального хода раз­вития человеческой психики, что эти специфически чело­веческие потенциальные возможности способствуют по­явлению психических феноменов только при условии, что будут устанавливаться специфические взаимодействия между ребенком и его окружением. Заботливость матери приводит к снижению напряжения и переживанию орга­низмического облегчения у младенца с известными сопро­вождающими процессами сенсорной чувствительности. Благодаря этой связи, вовлеченные сенсорные пережива­ния приравниваются к переживанию снижения напряже­ния, которое, вероятно, делает их неоднократное пере­живание первой катектированной целью ребенка и таким образом одновременно образует наиболее сильный мотив для появления восприятия и памяти как самых первых реп­резентаций психической деятельности.

Хотя я не отрицаю, что формирующие психику мла­денца потенциальные возможности относятся к потенциа­лу роста в целом и могут как таковые неизвестным образом оказывать давление, стремясь к проявлению, представля­ется вероятным, что они получают свои динамические мо­тивы и свои экономические предпосылки для появления и существования в качестве психических феноменов от та­ких взаимодействий с окружающей средой, которые будут приводить их напрямую к обслуживанию требуемой раз­рядки давления влечения. Таким образом, экономическая и количественная организмическая потребность является необходимой для начала разворачивания психики со свои­ми, по-видимому, бесконечными вариациями качеств и вто­ричных мотивов.

Хотя все видоспецифические возможности психи­ческого функционирования, видимо, зависят от взаимо­действий с окружающей средой, чтобы быть акти­вированными и проявиться в качестве психических фе­номенов, однако, представляется, что некоторые из них являются более фундаментальными (перцепция и память) и требуют лишь относительно простой активации, кото­рая почти наверняка имеет место при нормальном окру­жении у младенца (приносящая облегчение деятельность матери по уходу за ребенком). С другой стороны, суще­ствуют функциональные психические готовности, кото­рые требуют гораздо более сложных и уязвимых взаи­модействий с окружением для их активации и проявления как психических функций; например, те из них, для ко­торых требуется образец и которые обретают форму че­рез идентификацию. Тем не менее, такое положение само по себе не делает первые более «первично-автономны­ми», чем вторые.

Когда формирующие психику младенца потенциаль­ные способности становятся мобилизованными, побуж­денными и катектированными, первые объекты восприя­тия и их регистрация в качестве первых энграмм представляют собой первое содержание психики и обо­значают появление двух ее фундаментальных функций — перцепции и памяти, — которые с этого времени и далее будут принимать активное участие во всех ее дальнейших структурализациях. Это скорее всего будет протекать по существу как собирание недифференцированной воспри­нимаемой информации о сенсорных состояниях удовлет­ворения до тех пор, пока дифференциация воспринимаемого мира на Собственное Я и объект не сделает структурализующие процессы процессами взаимодействий так­же и субъективно (см. главу 1)

С рождением психики простое физиологическое пе­реживание организмического облегчения становится при­митивным психическим переживанием удовольствия; та­ким образом, прототип аффекта, как соответствующий недифференцированной сенсорной, воспринятой и запе­чатленной, информации, представляет собой прототип всех более поздних психических представлений. Однако, дальнейшие дифференциация и развитие аффектов и пред­ставлений не могут иметь место до удовлетворения пред­варительных условий интернализации в эмпирическом мире ребенка.