Россия в структуре международного разделения труда: социально-экономические последствия имитационного капитализма.

Россия всегда была неотъемлемой составной частью мировой экономики и всегда принимала активное участие в развитии мирохозяйственных отношений. Даже в период формирования Советской России, когда таковая находилась в блокадном кольце «капиталистических держав», экономические контакты с разными странами не прекращались. Однако, всякий раз выступая в своей очередной «ипостаси» российское государство начинает искать для себя новую роль в структуре международного разделения труда, в то время как державы, занимающие на определенном этапе истории центральное, доминирующее положение в мировой экономике, всякий раз находят способы и возможности определить единственное и нужное исключительно для их развития место России в системе мирохозяйственных отношений, пытаясь оттеснить ее на периферию этих отношений со всеми вытекающими из этого последствиями для ее социально-экономической системы. Именно поэтому система социально-экономических отношений России всегда имела свою специфику, существенным образом отличавшую и отличающую ее от капитализма стран доминирующих в мирохозяйственных отношениях, и определяющую возможности и ограничения для ее развития (т. е. для движения вверх по лестнице глобальной геосоциальной и геоэкономической иерархии) и интеграции в мировую экономическую систему в ту или иную эпоху. Наличие указанной специфики требует формирования особых подходов к ее изучению, формулированию категориального аппарата и созданию объяснительных конструкций, отражающих не столько универсально-глобалистские черты, присущие процессам развития российского хозяйства и общества, сколько демонстрирующих особенности реакции российского общества, экономики, производственной системы, социальной инфраструктуры на мировые интеграционные процессы, к которым страна активно адаптируется (перестраивая, порой радикально, структуры национального производства, обмена и потребления) уже не одно столетие. Необходимость изучения особенностей этой реакции в последние 25 лет реформ и реализации различных модернизационных проектов подталкивает исследователей к поиску моделей более менее адекватно воплощающих эти особенности и, в то же самое время, учитывающих опыт иных стран, в которых развертывались аналогичные процессы и реализовывались аналогичные меры по осуществлению «догоняющей» модернизации. Как представляется, именно этими причинами вызван возрастающий с 1990-х гг. интерес отечественных исследователей к постижению опыта иных стран, в которых была проведена и проводится модернизация по неолиберальным рецептам [26]. Одной из наиболее подходящих моделей, объясняющих многие аспекты и последствия неолиберальной модернизации в России 1990-х гг., является модель периферийного или имитационного капитализма, которая была сформулирована латиноамериканскими экономистами еще в 1970-80-е гг. Имитационный капитализм представляет собой специфическую систему социально-экономических отношений по поводу перераспределения национального дохода преимущественно в пользу представителей социальной элиты и в целях по возможности беспрепятственного воспроизводства повседневных стратегий имитационного потребления всеми слоями обществ стран периферии и полупериферии мировой экономики, такую систему социальных коммуникаций, которая структурно и институционально отличается от коммуникаций в рамках капитализма стран центра мировой экономики при внешнем сохранении и воспроизводстве большинства атрибутов капиталистической суперструктуры, социально-политической и организационно-управленческой инфраструктуры богатых государств, что и позволяет охарактеризовать эту форму капитализма, как имитационную [19; 20]. Следует отметить, что при использовании данной объяснительной конструкции прямые аналогии с событиями новейшей истории стран Латинской Америки вряд ли будут уместны в силу того, что Россия обладает исторически обусловленной, весьма устойчивой, ярко проявляющейся спецификой процессов социально-экономического развития, в том числе, и на этапе неолиберальной модернизации. Однако ряд черт указанной модели — модели имитационного капитализма — становятся заметны даже при беглом взгляде на социальную историю неолиберальных реформ в России 1990-х гг. Особенно ярко система имитационного капитализма проявляется в динамике производственной системы России за последние 25 лет.

Проблемы и перспективы становления имитационного капитализма в России тесно связаны с ходом экономических реформ. Сама возможность вести дискуссии об особенностях форм капитализма в России во многом обусловлена именно радикальными экономическими изменениями 1980-х – 1990-х гг. Эти изменения потребовали от российских граждан активизации их участия в хозяйственной жизни, а от государства — формирования экономической политики, направленной на поддержку свободы в хозяйственной деятельности граждан и раскрытие экономического потенциала общества.

В связи с этим важным аспектом трансформационных процессов и фактором, влияющим на проведение эффективной экономической политики, является, на наш взгляд, проблема социальной эффективности реформ как проблема адекватности мер макроэкономического регулирования потребностям основной части граждан, большей части общества. Социальная эффективность экономической политики определяется не только достигнутым в тот или иной период уровнем удовлетворенности основных потребностей общества, но и теми возможностями, которые предоставляет экономическая политика государства для адаптации всех граждан к новым экономическим условиям, их включенности в трансформационные процессы и максимальной реализации ими своего потенциала гражданской и экономической активности. Производственная система любого общества является полем реализации этого социального потенциала развития, выполняя функцию адаптации экономической системы к внутренней и внешней среде социальной трансформации. Без достаточно развитой, самостоятельной производственной системы общество будет не в состоянии эффективно приспособиться к изменениям в системе мирохозяйственных отношений, которые оказывают существенное, а порой и определяющее воздействие на место и роль этого общества в структуре международного разделения труда. Главным же социальным последствием отсутствия самостоятельной системы производства становится зависимость от тех обществ и стран, чья производственная система в состоянии не только обеспечить возрастающие потребности своих граждан, но и следующее «в кильватере» подобного роста увеличение потребностей почти автоматически попадающего в зависимость общества со слабой или отсутствующей производственной системой. Причем в качестве идеологического обоснования подобной очевидной (и весьма жесткой) зависимости часто используется риторика, связанная с глобальным научно-техническим и производственным прогрессом, носителем которого (как принято считать) могут выступать лишь наиболее развитые в экономическом плане общества, в связи с этим «по праву» занимающие доминирующее положение в мирохозяйственных отношениях. Следование подобной логике обычно приводит к выводу о том, что место и роль того или иного общества в структуре международного разделения труда определяется возможностями этого общества к (эффективному) восприятию научно-технического прогресса и, главное, к восприятию порождаемого этим прогрессом увеличивающегося числа образцов потребления. Не трудно представить, что монополия на контроль за процессом развертывания научно-технического прогресса, а равно и за распространением (и принятием) разными обществами образцов потребления обеспечивает тому или иному обществу возможность сохранять доминирующее положение в системе мирохозяйственных отношений, тем более, что важнейшей составной частью организации современного производственного процесса (прежде всего в рамках транснациональных корпораций) является управление потреблением.

Последняя четверть XX в. характеризуется как время глубоких перемен в экономике и обществе России, да и многих других стран — стран Латинской Америки, ЮВА, Китая, Индии, в которых радикальные перемены начались раньше, чем в России. В 1980-90-е гг. и в России начались радикальные неолиберальные реформы, фактически изменившие к началу XXI в. социально-экономическую ситуацию и систему социально-экономических отношений.

Рубеж веков стал для отечественных и зарубежных исследователей реформ в бывшем СССР отправной точкой и еще одним поводом для подведения некоторых итогов трансформационных процессов в нашей стране. Все больше в отечественной и зарубежной прессе, научных изданиях появляется публикаций на тему промежуточных итогов российских реформ. Правда, при этом авторы часто не сходятся в определении того, когда же необходимо отмечать очередной «юбилей» «постсоциалистической трансформации». Однако, рассматривая эти «юбилеи» лишь как еще один повод для критических высказываний, предоставляют нам массу весьма интересной обобщающей информации, замечаний, суждений и выводов. Вот на этот материал мы и можем опереться в попытке оценить результаты проведения экономической политики в период радикальной неолиберальной модернизации (1990-е гг.) и определить перспективы сравнительных исследований трансформации в России и иных странах, в которых был реализован ряд модернизационных проектов.

Как это ни странно многие оценки процесса проведения неолиберальных реформ, основных мер экономической политики в России, оценка результатов трансформации в 1990-е гг., как очевидного провала, и у сторонников реформ, и у противников совпала. Различаются лишь идеологические акценты и предпочтения. Неолиберальные экономисты и политики предпочли объяснить причины провала радикальных неолиберальных экономических реформ недолиберализованностью экономики, вынужденной (разумеется, вследствие политического давления антилиберальных сил) медлительностью и непоследовательностью правительств в принятии решений («слишком мало шока»), тактическими ошибками и даже недостаточным знанием ряда положений современной экономической теории (например, неоинституционального подхода). Наиболее радикальные критики неолиберальной экономической политики напротив увидели причины провала в чрезмерно поспешной либерализации всех сфер экономической жизни («шок есть, терапии нет»), в доверчивости иностранным советникам, действовавшим исключительно в интересах правительств стран центра мировой экономической системы и международных финансовых организаций (кредиторов неолиберальных реформ), в очевидной идеологической зашоренности реформаторов-неолибералов и, как следствие, смешении целей и средств реформ, и в конечном итоге превращении реформ вообще в самоцель.

Анализируя результаты реформ в России многие отечественные и зарубежные исследователи при этом обратили внимание на успехи Китая в экономических преобразованиях, правительство которого в 1980 – 1990-е гг. сумело без всяких подсказок из вне и готовых экономических рецептов в виде неолиберальной модели модернизации найти свой путь для весьма сложных экономических преобразований. Как, например, отмечал Дж. Стиглиц «контраст между стратегиями (и результатами развития) двух крупнейших стран — России и Китая, может быть поучительным» [28, с. 5]. Действительно, если опираться в оценке изменений на традиционные экономические показатели, то результаты демонстрируют крайне резкий контраст. Если в начале периода реформ (а Дж. Стиглиц относит его к 1989 г.) ВВП России более чем в два раза превышал ВВП Китая, то через десять лет реформ ВВП России оказался меньше на 1/3. Опираясь на данные официальной статистики многие исследователи пришли к выводу, что, несмотря на огромный производственный потенциал, унаследованный еще от СССР, Россия за годы радикальных неолиберальных реформ не смогла им, к сожалению, воспользоваться должным образом и более того фактически растратила его впустую (см. рис. 1).

Рисунок 1. Динамика ВВП России и Китая в 1990-е гг. (млрд. долл. США)*

700								Китай
600
500
400
300
								Россия

* В ценах 1987 г.

Источник: Statistical Information and Management Analysis (SIMA) database. Цит. по: Стиглиц Дж. Куда ведут реформы? (К десятилетию начала переходных процессов) // Вопросы экономики. 1999. № 7. С. 5.

Каждая страна избрала свой путь преобразований: в России — неолиберальные реформы, в Китае — формирование социалистический рыночной экономики. При, в принципе, общих для наших стран декларируемых целях — экономической модернизации и создании условий для реализации обществом своего потенциала — механизмы осуществления реформ были избраны разные и результаты оказались разными. Следует согласиться со многими отечественными и зарубежными экспертами в том, что производственно-экономическое развитие Китая действительно может служить хорошим фоном для анализа «достижений» развития национального хозяйства России в 1990-е гг. Однако, сравнивая показатели экономического развития России и Китая и делая на основе этого сравнения выводы об итогах социально-экономического развития наших стран в 1980-90 гг., следует обратить внимание на следующие три важных аспекта.

Во-первых, необходимо признать имеющееся расхождение между официальными и фактическими данными о темпах экономического роста, связанное прежде всего с несовершенством методологии и методики расчета основных показателей экономического развития. Статистические учреждения России и Китая в указанный период еще не адаптировались к рыночным условиям. Кроме того, на официальные данные существенное влияние могло оказать умышленное бюрократическое искажение отчетности [5, с.124-126].

Во-вторых, исследователи в основном опирались и опираются на показатели отражающие развитие формальной экономики и не учитывают экономическую деятельность в таких важных секторах как неформальная экономика и домашнее хозяйство. Неформальную экономику большинство экономистов-теоретиков по-прежнему рассматривают как сферу исключительно криминальной хозяйственной деятельности, которую надо не столько изучать, сколько бороться с ней всеми доступными государству способами. Ну а домашнее хозяйство пока еще слишком расплывчатая категория и мало изученная система экономических отношений, влияние которой на экономическое развитие точно определить не представляется возможным. Тем не менее, в период радикальных социально-экономических изменений для многих людей и в России и в Китае занятость в указанных секторах позволила не только дополнить свои крайне невысокие доходы от деятельности в формальном секторе, но и элементарно выжить в сложных условиях реформ.

В-третьих, важный аспект — стартовые условия реформ, являющиеся предметом острой дискуссии между российскими неолибералами и критиками реформ. Являлись ли стартовые условия реформ в Китае более благоприятными или менее благоприятными, чем в России? Критики неолиберальных реформ считают, что стартовые условия в Китае были гораздо менее благоприятными, чем в России, ведь «у Китая было больше трудностей, так как ему пришлось одновременно решать задачи и перехода, и развития» [28, с. 6]. Россия же начала реформы в сравнительно привилегированном положении обладая огромными природными ресурсами, развитой индустрией, производственной базой, наукой, образованием, несомненно, более высоким уровнем жизни населения. У реформаторов в их попытках создания условий для устойчивого экономического роста была возможность опереться на единый народнохозяйственный комплекс национальной экономики, включавшей развитую энергетическую, информационную, транспортную инфраструктуру. Тем не менее, эти благоприятные стартовые условия практически не были использованы для реализации основных декларируемых целей неолиберальных реформ. Неолибералы, в свою очередь, склонны объяснять высокие темпы роста экономики Китая крайне низким уровнем развития его экономики и общества в начальный период реформ по сравнению с аналогичным периодом в России, и, главное, задачами структурной трансформации принципиально иной сложности, чем в России (где необходимо было осуществить преобразование плановой индустриальной экономики с единым народнохозяйственным комплексом в рыночную, да еще к тому же в постиндустриальную инновационную экономику, «экономику знаний») [16, с. 6-9]. Кроме того экономика Китая, в отличие от экономики России, обладала «автономным потенциалом» наращивания трудовых ресурсов, сельское хозяйство и строительство играли роль резервных сфер для увеличения занятости, предприятия негосударственного сектора служили «накопителями» для дополнительных инвестиций в государственный сектор, а отсутствие единой индустриальной базы позволили расширить «рыночные блоки» китайской экономики посредством создания в том числе «свободных экономических зон», способствующих насыщению внутреннего рынка дополнительными внешними инвестициями [10, с. 10].

С дискуссией по стартовым условиям трансформации связан еще один весьма популярный вопрос о мере и необходимости учета опыта китайских реформ в процессе осуществления радикальных преобразований в России. Критики неолиберальных реформ указывали на практически полное игнорирование китайского опыта в процессе их осуществления. Неолибералы напротив заявляли о неуместности китайской модели реформ не только для России 1990-х гг., но и даже для СССР 1980-х гг. Критикам неолиберальных реформ «китайский путь» импонирует прежде всего самостоятельностью и постепенностью преобразований. За использование китайского опыта в трансформационных процессах в России высказывались видные политики и экономисты эпохи «перестройки» (А. Вольский, Л. Абалкин, О. Богомолов, Д. Львов и др.). И как полагают многие сторонники подобной точки зрения до начала 1990-х гг., пока социально-экономическая система не претерпела радикальных изменений, у России (СССР) еще был шанс воспользоваться если не всем спектром мероприятий реализуемых руководством КНР, то хотя бы его частью. Некоторые специалисты считают, что опыт экономической модернизации КНР мог бы быть полезен для выработки курса модернизации экономики России. Этот опыт заключается, например, в эффективной адаптации народного хозяйства к современным условиям конкуренции в мировой экономике, в политике существенного увеличения инвестиций в «экономику знаний»,* в поддержании сбалансированности между темпами маркетизации финансового сектора и реальной экономики, в специфической концепции роли государства в рыночном регулировании (принцип: определять меру государственного регулирования экономики исходя из конкретной ситуации) [18, с. 82]. Неолибералы, которых очевидно раздражали самостоятельность и успехи экономической политики Китая, приводят ряд стандартных доводов против использования в России 1990-х гг. китайского опыта реформирования. При этом первый и, пожалуй, главный довод — политический. Неолибералы считают, что для реализации китайской модели обязательной чертой государственного менеджмента должен быть тоталитарный режим со всеми вытекающими для демократии последствиями. Как только речь заходит о возможностях использования опыта КНР, они тут же пытаются свести всю дискуссию к столкновению идеологий и, что еще проще, к запугиванию коммунистическим реваншем, ведь «единственное к чему могут привести призывы обратиться к китайскому опыту, это — усиление авторитаризма, а то и к неокоммунистическая “охота на ведьм”» в России [16, с. 9]. Другой довод — социально-экономический и социально-исторический. Слишком разными были структуры китайской и советской экономики и общества в начале реформ. И если можно говорить об использовании опыта китайских реформ, то для СССР 1980-х гг. он уже не годился, а скорее подходил к Советской России периода НЭП’а [16, с. 7]. Историки подтверждают эту мысль, обращая внимание на некоторое сходство социально-исторических условий в Советской России в 1920-е гг. и в Китае в 1970-е гг. [12, с. 34-39] Впрочем, на социально-исторические условия обращают внимание и иные специалисты, не настроенные столь негативно к китайской модели экономических преобразований. В качестве основных причин невозможности реализации в СССР в конце 1980-х гг. китайской модели называются: отсутствие компетентной правящей элиты, в которой к тому же уже наметился серьезный раскол (в конечном итоге повлиявший на распад СССР), крайняя слабость государства и партии, уже находившейся в стадии дезинтеграции, отсутствие квалифицированных чиновников, способных реорганизовать систему государственного управления [14, с. 34-36]. Можно сколь угодно еще приводить доводы за и против использования опыта Китая в реформировании российской экономики, но, на наш взгляд, главный вопрос заключается вовсе не в том, могла ли Россия в 1990-е гг. пойти по китайскому пути социальной трансформации и даже не в том, насколько благоприятными были стартовые условия реформ в наших странах. Главный вопрос заключается в том, почему реформы в России к началу 2000-х гг. привели к настолько тяжелым для нашего общества и производственной системы последствиям. Дать ответ и на этот вопрос могут, в том числе, сравнительные исследования экономической политики и процессов реформирования в наших странах.

Принято считать, что в России радикальные экономические реформы начались в 1990-е гг. Хотя серьезные трансформационные процессы в экономике начались задолго до эпохи «тотальной либерализации» и «шоковой терапии». Условно процесс социально-экономических изменений в 1980-е – 1990-е гг. в России можно разделить на три этапа. Первый этап — 1986-1991 гг. — период т. н. «перестройки», второй этап — 1992-1998 гг. — период радикальных неолиберальных реформ, третий — 1998-1999 гг. и по сей день – период «социального неолиберализма» (попытка социальной и государственной переориентации неолиберальных реформ). Каждый период имеет свою специфику, в том числе, и в отношении производственно-экономической политики. Тем не менее, процесс реформирования российской экономики имеет определенную логику, которая просматривается на всех этапах. Первые два этапа можно было бы назвать этапами (окончательного) формирования системы имитационного капитализма, начавшей развиваться еще в советские времена (задолго до «перестройки»), а последний — периодом компенсации социальных и экономических последствий становления указанной системы.

Специфика экономической политики первого этапа реформ, по мнению многих экспертов, заключалась в том, что она осуществлялась в условиях год от года слабеющего государства. Слабость государства отражается и на экономической политике. Прежде всего проявляется эта слабость в непоследовательности принимаемых решений и в отсутствии сильных государственных институтов, способных обеспечить всем действующим на рынке агентам равные условия для реализации стратегий их экономического поведения. Экономические последствия слабости государства могут проявляться в бюджетном кризисе, неспособности собирать налоги, резком росте инфляции, в росте коррупции и увеличении количества экономических преступлений. Все это в конечном итоге приводит к дестабилизации социального порядка, неспособности власти удерживать ситуацию под контролем. Главным результатом экономических реформ горбачевской эпохи стало нарастание экономического, социального и политического кризиса. В экономике кризис проявился в нарастании дефицита товаров (который к 1991 году поставил страну фактически на грань голода), деградации налоговой базы, приближении бюджетного дефицита к 30% ВВП, нарастании внешнего долга и распаде единого экономического пространства [16, с. 38]. Кроме того, кризис государственной власти привел в действие разнообразные спонтанные процессы в экономике, среди которых наиболее существенные — спонтанная приватизация (через аренду, создание кооперативов при государственных предприятиях) и рост теневой экономики. Общество отреагировало на нарастание экономического кризиса ростом социальной напряженности, социальными конфликтами, среди которых наиболее серьезными стали этнонациональные конфликты в конечном итоге выразившиеся в сепаратистских тенденциях республик СССР и ряда регионов России. В политической сфере, несмотря на официально декларируемую правительством политику гласности, открытости, демократизации всех сфер жизни общества и, прежде всего, государственного управления, развивался конфликт внутри партийной элиты. Часть партийного аппарата активно противостояла переменам, другая часть советского политического класса в основном стала ориентироваться на возможность получения дохода от реализации реформ. В стране практически отсутствовали институты гражданского общества, способные повлиять на экономическую политику проводимую партийной элитой, и, таким образом, большая часть граждан с самого начала реформ оказалась практически исключенной из процесса реформирования страны. Реформы первого этапа, в конечном счете, привели к углублению кризиса и распаду СССР. При этом сложились предпосылки для нового этапа реформ, где основным мотивом экономической политики стала либерализация всех сфер хозяйственной жизни общества с декларируемой очередной группой реформаторов целью привлечения основных масс населения к более активному участию в экономической деятельности и постепенному выходу из экономического кризиса.

Были ли неолиберальные реформы неизбежны? Это вопрос для отдельной дискуссии. Сами сторонники неолиберализма объясняют выбор неолиберальной модели реформ прежде всего слабостью государства (которое, судя по такой логике, только и могло в 1991-92 гг. что осуществлять уход из всех сфер экономической жизни под лозунгом их либерализации) и общемировыми тенденциями возрождения интереса к экономическому либерализму (этакому «культурному, интеллектуальному ренессансу либерализма, который происходил тогда в мире») [16, с. 39]. Однако, как представляется, дело вовсе не в мировом «ренессансе либерализма», а в глубинных тенденциях социально-экономического развития России в 1980-х – 1990-х гг., где еще в советские времена начала формироваться принципиально иная социально-экономическая система, нежели та, о которой заявлялось правительством СССР. Система социально-экономических отношений, где главную роль играла партийно-хозяйственная элита, которая фактически приобрела право распоряжения всем экономическим потенциалом страны и в конце 1980-х – начале 1990-х гг. ее главной целью стало юридическое оформление этого права. Неолиберальная модель имитационного капитализма подошла для этой цели как нельзя лучше.

На втором этапе реформ основной задачей правительства стала макроэкономическая стабилизация. Для проведения реформ по неолиберальной модели главное, что необходимо было предпринять — это обуздать инфляцию и создать все условия для финансовой стабилизации. В соответствие с неолиберальной моделью условия для устойчивого экономического роста в стране формируются только тогда, когда государству удается сдержать инфляцию, сформировать бездефицитный бюджет и обеспечить устойчивость национальной валюты. Таким образом, экономическая политика в основном должна ориентироваться на подавление инфляции посредством жесткой денежно-кредитной политики, на мероприятия направленные на поддержание курса рубля относительно конвертируемой валюты, на преодоление бюджетного дефицита путем увеличения налогов, объема внутренних и внешних заимствований и уменьшения государственных расходов (путем сокращения дотаций предприятиям и населению, проведения неолиберальной социальной политики). Также параллельно экономическая политика государства должна ориентироваться на тотальную либерализацию всех сфер экономической деятельности от либерализации ценовой политики (т. н. «шоковая терапия») до либерализации трудовых отношений и внешней торговли. Но макроэкономическая стабилизация и либерализация экономической деятельности должны опираться на достаточно мощную социальную базу реформ. То есть на некий новый и достаточно широкий (как в индустриально развитых странах) класс «эффективных собственников» ради которых (по крайней мере в теории) правительство и предпринимает все выше указанные меры. Таким образом, важнейшее значение в ходе неолиберальных реформ приобрел вопрос о формировании и развитии института частной собственности. На этапе «перестройки» был сделан лишь первый шаг. На втором этапе реформ правительство вплотную подошло к решению вопроса о собственности. Основным механизмом решения этого вопроса стала приватизация.

Приватизация — пожалуй, самая дискуссионная тема в отечественной и зарубежной литературе посвященной неолиберальным реформам в России 1990-х гг. Оценки ее хода и результатов крайне неоднозначны. Однако все они сводятся к тому, что и сторонники неолиберальных реформ и их противники недовольны итогами приватизации, которая, по их мнению, не решила все те задачи, что перед ней ставились первоначально и более того повлияла на ход реформ изменив его совсем в ином направлении от декларируемого правительством в начале 1990-х гг. Неолибералы обращают внимание на три основных задачи приватизации: экономическую — создание т. н. «эффективного собственника» (и эта задача была поставлена еще на первом этапе реформ в ходе «перестройки»); фискальную — возможный механизм пополнения бюджета при одновременном сокращении объема выплеснувшихся на рынок огромных денежных ресурсов в конце 1980-х – начале 1990-х гг.; политическую — укрепление политического положения новой власти пришедшей на смену советскому руководству [16, с. 41]. По началу внимание уделялось реализации всех трех задач, но постепенно в силу ухудшавшейся финансовой ситуации, при резком росте инфляции фискальная задача отошла на второй план. Все меньше внимания стало уделяться задаче создания эффективного собственника. И на первый план выдвинулась политическая задача приватизации. «Формирование широкого слоя частных собственников» превратилось в откровенно декларативную, популистскую задачу приватизации. Этот откровенный популизм воплотился в программу ваучерной (или «народной») приватизации, реализация которой формально и была направлена на формирование «социальной базы реформ», но реально явилась лишь PR-сопровождением процесса перераспределения собственности в интересах узкой группы лиц, на поддержку которой ориентировались в те времена власти. Приватизация советских предприятий (особенно в 1990-е гг.) ярче всех продемонстрировала тот факт, что основная масса граждан с самого начала радикальных реформ оказалась исключенной из трансформационных процессов в силу отсутствия реальных механизмов влияния на власть всех уровней и откровенной незаинтересованности государства, а также новой экономической элиты в усилении такого влияния. Фактическое отсутствие институтов защиты экономических и социальных прав граждан привели к резкому росту трудовых конфликтов (явно не способствующих повышению эффективности управления трудовыми ресурсами в отечественных компаниях), а также породили такие проблемы, как хроническая невыплата заработной платы, пенсий, пособий, распад социальной инфраструктуры. Уже в 1990-е гг. особую остроту приобрела и проблема отсутствия у новых собственников желания модернизировать основные производственные фонды доставшихся им в наследство советских предприятий.

В литературе 1990-х гг. можно отметить следующие направления критики результатов приватизации: во-первых, экономическая неэффективность проведенной приватизации, проявляющаяся прежде всего в том, что подавляющее число приватизированных предприятий не стали работать лучше; во-вторых, не учтена специфика отечественных предприятий и возможные социальные последствия приватизации — советские предприятия никогда не были чисто экономическими образованиями (на них замыкалась социальная инфраструктура многих городов и регионов); в-третьих, недобросовестность управленцев, проводивших приватизацию, получивших собственность за бесценок и использующих приватизированные предприятия только в целях личного обогащения [4, с. 94].

А. И. Лякин отмечает, что под общим названием «приватизация» в 1990-е гг. были объединены три в значительной степени различающихся процесса: «малая» приватизация (продажа собственности на аукционах и конкурсах); большая чековая приватизация, проводимая путем акционирования государственных предприятий; денежная приватизация, включающая в себя как акционирование предприятий, не приватизированных на первом этапе, так и продажу пакетов акций, закрепленных за государством на чековом этапе приватизации. Каждый из них различался по формам проведения и достигнутым результатам [15, с. 153]. При этом наибольшие надежды возлагались на большую чековую приватизацию — акционирование государственных предприятий с последующей продажей акций физическим лицам. Именно на этом этапе возобладал вариант приватизации, при котором наибольший шанс в приобретении акций и контроля над предприятием предоставлялся администрации. По справедливому замечанию А. И. Лякина «приватизационный чек позволил не столько распределить собственность между всеми, сколько быстро, неявно и относительно безболезненно сконцентрировать ее в руках ограниченного круга лиц». По результатам чекового этапа акционирования можно выделить пять основных групп собственников: администрация бывших государственных предприятий; банки; чековые инвестиционные фонды; коммерческие структуры; трудовой коллектив. Оценить эффективность управления корпоративной собственностью каждой из этих групп достаточно трудно, поскольку по-прежнему нет сколько-нибудь достоверной информации о распределении собственности в России [15, с. 159]. В соответствии с данными социологического исследования кафедры социологии и социального управления Академии труда и социальных отношений, проведенного еще в 1993-94 гг., на вопрос о том, как работники относятся к передаче предприятия в руки трудового коллектива 47,6% ответили, что положительно, 7,9% — безразлично, 12,2% — отрицательно, 29,6% — затруднились ответить, 2,7% — не ответили вовсе. Таким образом, основная масса работников с самого начала радикальных неолиберальных реформ проявила заинтересованность в передаче предприятия трудовому коллективу, видя в этом основную цель внедрения «рыночных отношений» и связывая приватизацию с решением таких проблем как повышение эффективности и качества труда. Впрочем, несмотря на то, что приватизация на обследованных предприятиях началась давно, а на некоторых форма собственности на момент