 |
Глава вторая 2 страница
|
|
|
|
— Сергей Владимирович зарекомендовал себя при постройке фортов и батарей и лично известен генералу Кондратенко, — пояснил Рашевский.
— Раз он протеже самого начальника сухопутной обороны, то я, конечно, не смею возражать против мудрых предначертаний его превосходительства, — иронически отозвался Григоренко, опять презрительно прищуриваясь на Звонарева.
Обсудили еще некоторые детали. Генерал закрыл собрание.
— Мы с вами, Сергей Владимирович, и капитаном Рязановым направимся отсюда на форт номер два, — предупредил Рашевский. — На Григоренко вы не обращайте внимания. У него прескверный характер. В любое время он готов наговорить неприятностей младшим офицерам.
Выйдя из блиндажа, Звонарев неожиданно увидел одноногого солдата в фуражке с красным околышем и с набором крестов и медалей на груди. Он узнал в нем машиниста, вместе с которым вел последний состав из Нангалина в Артур.
— Здравствуй, дедушка, — приветствовал его прапорщик.
— Здравия желаю вашему благородию, — сурово ответил старик, видимо, не узнавая его.
— Забыл, как вместе на паровозе из Нангалина ехали четырнадцатого мая?
— А и вправду вы! — обрадовался старик. — Запамятовал было совсем вас, да вы будто и старше с лица стали.
— Что делаешь здесь? — справился прапорщик.
— Состою при их превосходительстве Митрофане Александровиче господине генерале Надеине, — важно ответил солдат. — Мы вместях с ним были в Севастополе, на четвертом бастионе. В те поры они были еще штыкюнкером, затем прапорщиком, а теперь, вишь, до полного генерала дослужились.
— А ты что в чинах отстаешь?
— Даже вроде назад иду. Был о двух ногах, а остался при одной, другую в крушении потерял.
|
|
|
Вскоре Рашевский, Рязанов и Звонарев уже шагали по дороге к форту номер два. День постепенно прояснялся, тучи поредели и поднялись вверх, выглянуло солнце, смоченные туманом и дождем придорожные кустарники блестели. Перестрелка оживилась. Со стороны гавани раздались громовые раскаты двенадцатидюймовых морских орудий броненосцев.
— Стрельба разгорается, — заметил Звонарев. — Хорошо еще, что не все японские снаряды рвутся. Мы их собираем и отправляем в арсенал, там их перезаряжают и вновь стреляют, благо у японских орудий обратная нарезка.
Перевалив через скалистый кряж, офицеры оказались перед Китайской стенкой. Японцы тотчас же заметили их по светло‑ серым шинелям, блестящим пуговицам и погонам. В воздухе запели ружейные пули. Прапорщик невольно ускорил свои шаги. Рашевский продолжал неторопливо объяснять Рязанову план минных работ. Капитан тоже не выказывал признаков волнения. Звонарев устыдился своей нервности и задержался, поджидая их.
— Здесь останавливаться не следует, Сергей Владимирович. Вы служите прекрасной мишенью для противника, — обратился к нему Рашевский. — Пойдемте, господа, поскорее, не стоит искушать свою судьбу.
И все трое поспешили укрыться за бруствером Китайской стенки. Она достигала вместе с наложенными наверху мешками полуторасаженной высоты и вполне прикрывала от взоров и пуль. Вдоль стенки глубоко в земле были устроены блиндажи для стрелков. Несколько обложенных досками ступенек вели в их узенькие двери.
Скоро офицеры добрались до форта номер два. В плане он представлял собой неправильный пятиугольник, расположенный на выдвинутой вперед возвышенности. Передний фас его выходил на северо‑ восток, боковые — на восток и север, а два тыловые, так называемые горжевые фасы, или просто горжа, были обращены к Китайской стенке. Форт со всех сторон был окружен высеченными прямо в скалистом грунте рвами глубиной до трех саженей. Рвы эти простреливались из расположенного тут же бетонного капонира. От последнего вдоль наружной стенки рва шла контрэскарпная галерея, которая при помощи подземного бетонного хода‑ погерны соединялась с задней частью форта и с двухэтажной бетонной казармой. Здесь и помещался гарнизон крепости — две роты стрелков.
|
|
|
Для того чтобы попасть на форт, необходимо было перейти через деревянный мост, расположенный на полторы сажени ниже, во рву. К мосту была проложена стремянка.
— Прошу здесь долго не задерживаться. Сход на мост обстреливается пулеметным и ружейным огнем с редута номер один, — предупредил Рязанов своих спутников.
Как бы в подтверждение его слов, неожиданно в воздухе засвистели пули. Офицеры отскочили назад, выжидая конца стрельбы.
— Заметили. Теперь будут следить, и без риска на мост не попадешь, — нахмурился Рашевский.
— Оп‑ ля! — крикнул весело Звонарев и с размаху прыгнул, минуя стремянку, на мост. Несколько пуль свистнули рядом.
— Целы? — крикнул сверху Рашевский.
— Вполне.
— Мы за вами, к сожалению, последовать не можем, нам не по возрасту такие прыжки, — заметил Рашевский.
— Сходите, прапорщик, в казарму и прикажите выслать сюда человек пять с переносными железными щитами — ими прикроемся и пройдем, — решил Рязанов.
Звонарев перешел через мост, вошел в сводчатые ворота казармы и первому встречному стрелку передал распоряжение капитана.
Через несколько минут солдаты с большими щитами в руках вышли на мост и стали на стремянке.
Заметив этот маневр, японцы открыли учащенный огонь. Пули звонко защелкали по железу. Рашевский и Рязанов быстро спустились вниз, все обошлось благополучно.
— Сегодня же ночью устройте скрытый подход к мосту и прикройте его мешками, — приказал Рашевский.
Офицеры направились к тыловому капониру. В амбразуры его выглядывали тонкие дула скорострельных малокалиберных морских пушек, предназначенных для фланкирования заднего рва.
Через ворота они вошли в казарму. Вдоль стены были расположены двухъярусные нары. В помещении было накурено, душно. Дежурный, громко скомандовав «смирно», подлетел с рапортом.
— Не надо, — остановил его подполковник.
|
|
|
Миновав казарму, спустились вниз в потерну. Здесь было сыро и темно. Впереди чуть светилась небольшая керосиновая лампочка, тускло освещая идущие вниз ступеньки.
— Да тут шею сломишь, — заметил Звонарев. — Надо устроить покатый ровный спуск без ступенек, затем усилить освещение.
— Много надо сделать, Сергей Владимирович, да нет на это ни времени, ни материалов, — возразил Рашевский.
— Готов взять на себя спланирование спуска и устройство на форту электрического освещения. Кстати, установим и прожектор, — предложил Звонарев. — Электрические провода достанем у моряков.
Миновав затем длинную, узкую контрэскарпную галерею, слабо освещаемую лишь через узкие стрелковые бойницы, офицеры наконец попали в капонир.
При входе офицеров стрелки вскочили на ноги.
Поздоровавшись, Рашевский направился к тому месту, где в бетонной стенке были сделаны ниши, из которых намечалось выведение минных галерей в сторону противника.
— Пробьем стену и поведем галерею прямо вперед по направлению к японцам. Работать будем укороченными лопатами и кирками, а скальные, работы придется вести при помощи молотов и долот, — подробно объяснял подполковник Звонареву.
Рашевский с прапорщиком пошли назад. Перед уходом Звонарев решил осмотреть внутренний дворик форта, окруженный двухсаженными валами. В углах имелись площадки для противоштурмовых орудий, обычно укрытых в блиндажах под брустверами. Скалистое дно дворика было лишь спланировано землей, с тыловой стороны он прикрывался невысоким земляным барбетом, являющимся запасной тыловой позицией внутри форта. На брустверах стояло несколько часовых, у пушек сидели артиллеристы.
Прапорщик прошел к площадке для противоштурмовых орудий и осторожно выглянул наружу. Прямо за рвами форта, у самых проволочных заграждений, виднелись линии японских траншей. От них в тыл зигзагами шли ходы сообщений. Вправо, за батареей литеры Б, синело море, влево, внизу, вилось приспособленное к обороне полотно железной дороги. Над ней навис тяжелый массив, увенчанный фортом номер три.
|
|
|
— Вы бы, вашбродь, сховались, — обратился к Звонареву один из часовых. — Не ровен час, японец подстрелит.
В подтверждение этих слов мелкий снарядик с шуршанием, похожим на шелест воробьиных крыльев, упал во дворике и негромко разорвался.
Прапорщик вернулся в каземат Рязанова. Здесь он нашел Рашевского, за стаканом чая беседующего с капитаном и двумя молодыми офицерами.
— Знакомьтесь, Сергей Владимирович, ваши будущие соратники по минной войне — прапорщик Берг и поручик Дебогорий‑ Мокриевич.
Берг, румяный, рыжеватый блондин из немцев, приветливо встал навстречу. Поручик, чуть кивнув своей волосатой головой, ограничился пожатием руки. Он сразу не понравился Звонареву манерой держаться, скрипучим монотонным голосом и неприятно шепелявой, речью. Договорились, что через день артиллеристы с Звонаревым примут участие в рытье минных галерей.
— В таком случае завтра я нанесу визит морякам в порт. Постараюсь повидать самого адмирала Григоровича и с помощью Белого и Кондратенко раздобыть паровой котел, машину, динамо и нужную электрическую аппаратуру, — решил Звонарев, поднимаясь с Рашевским из‑ за стола.
Они благополучно миновали мост и направились вдоль Китайской стенки по направлению к батарее литеры Б.
Пройдя с версту, офицеры оказались на Куропаткинском люнете — батарее шестидюймовых полевых мортир. Пушки стояли совершенно открыто за невысоким бруствером.
— Так ставить мортирную батарею просто преступление! — возмутился Звонарев. — Отчего бы ее не отнести саженей на двадцать в тыл, врыть орудия глубоко в землю и полностью использовать крутизну мортирной траектории?
— Не собираетесь ли вы перетащить и эту батарею, как Саперную? — улыбнулся Рашевский.
— Готов немедленно заняться этим, — пылко ответил прапорщик.
— Жаль, что вы так поздно появились в Артуре. Год тому назад здесь еще ничего не было построено. Тогда ваши фортификационные таланты развернулись бы полностью, — шутил Рашевский, — но переделывать надо чуть ли не всю крепость, что сейчас, конечно, невозможно.
За Куропаткинским люнетом они распрощались.
На следующее утро, под проливным дождем, прапорщик через весь Артур шагал в Управление артиллерии. Пелена дождя закрывала город и гавань от взоров японцев и мешала обстрелу. Каскады воды, низвергаясь с окружающих город сопок, неслись к гавани, заливая тротуары и мостовую. Спасаясь от дождя, Звонарев завернул в Сводный госпиталь. Подойдя к длинному одноэтажному зданию, он спросил в вестибюле о Варе. Ждать пришлось довольно долго.
Наконец Варя появилась. Она была сильно утомлена и без стеснения все время зевала.
|
|
|
— Я не спала две ночи, — объяснила она, — к нам перевели много тяжелораненых из других госпиталей; беспрерывно идут операции и перевязки. Раздам лекарства и уйду. Подождите меня.
Через четверть часа они вместе вышли из госпиталя.
— Зайдем по пути в Мариинскую больницу проведать
Сахарова, — предложила Варя. — Он будет очень рад. Миновав площадь, они подошли к большому двухэтажному зданию готической архитектуры, на главном фронтоне которого красовался большой красный крест. Варя провела Звонарева до просторной светлой палаты на четырех человек. В одном из больных прапорщик узнал Сахарова. Капитан сильно осунулся, пожелтел, лицо заросло густой щетиной полуседых волос. Глубоко ввалившиеся темные глаза лихорадочно горели.
— Весьма рад видеть, — оживился Сахаров. — Не подаю руки, чтобы не передать заразы. Как мило с вашей стороны навестить болящего старика.
— Вы получаете диетическое питание? — сразу приняла докторский тон Варя. — При лечении брюшного тифа главное‑ строгое соблюдение диеты. Это необходимо для поддержания сил.
— Пока что у меня есть все, за исключением хорошего сердца. Оно износилось раньше времени…
Варя взяла скорбный лист, просмотрела температурную кривую, ознакомилась с назначением. Сахаров пытливо следил за выражением ее лица.
— Насколько я понимаю, все идет вполне нормально, даже сердечные лекарства назначаются вам в умеренных дозах, — значит, особой надобности в них нет, — проговорила девушка, заметив взгляд капитана.
Лицо больного просветлело.
— Мне тоже говорили, что тиф в самой легкой форме, авось и мое сердце выдержит.
— Ни минуты в этом не сомневаюсь. Я принесла вам кизилового варенья.
— Не знаю, как и благодарить вас за ваше внимание ко мне, — растроганно ответил больной. — Что нового на фронте?
Звонарев сообщил о положении на фронтах, о планах обороны.
— Электропровод есть у моряков в порту. Я недавно сам им продал. Сейчас черкну Григоровичу записку. По старому знакомству он должен помочь моему другу.
На прощанье Звонарев пожал сухую и горячую руку капитана, а Варя обещала навещать его ежедневно.
— Не знаю, чем и как смогу отблагодарить вас обоих по выздоровлении! Во всяком случае — свадебный подарок за мной, — обещал Сахаров.
— Ой, что вы, мы об этом и не думаем, — за себя и прапорщика ответила девушка.
— Если сейчас не думаете, то скоро додумаетесь. Со стороны‑ то виднее. Я прошу вас, милая Варя, — позвольте мне так называть вас, — зайдите в мою контору, тут напротив, около мельницы, и передайте эту записку господину Шубину. Он у меня является главным доверенным лицом во время моей болезни, — попросил капитан.
— С большим удовольствием, немедленно побываю там, — ответила девушка.
— Врачи говорят, что Сахаров совсем плох, у него никуда не годное сердце, — шепнула она Звонареву, когда они вышли из палаты. — Интересно, что он написал. — И она развернула записку.
На ее лице выразилось полное разочарование. На бумаге было нарисовано несколько иероглифов.
— Надо попросить кого‑ нибудь ее прочитать, — сказала она.
— Этого еще не хватало! — И, отобрав записку, Звонарев спрятал ее.
Шубин оказался пожилым человеком с круглыми черепаховыми очками на носу. Он рассыпался в любезностях и сообщил, что все распоряжения Сахарова будут немедленно исполнены.
— А о чем он пишет? Я все хотела понять, что эти значки обозначают, и не могла! — улыбнулась Варя.
— Господин Сахаров хотел сохранить в секрете свои намерения, и он воспользовался китайской письменностью, тем более что кое‑ что касается непосредственно вас.
— Что именно, скажите, пожалуйста! Василий Васильевич никогда не узнает об этом, — попросила Варя.
— Дело очень щекотливое, и я не имею права ничего сообщить вам при всем моем горячем желании исполнить вашу просьбу, — отказался Шубин.
День прояснился, и японцы начали обычный обстрел города и порта. Снаряды падали у подножья Золотой горы. Батареи Тигровки и броненосцы открыли ответный огонь. Грохот временами доходил до того, что разговаривать на улице было трудно.
— Не придется мне сегодня идти домой, — вздохнула Варя. — Золотая гора своей пальбой так и не даст заснуть целый день. Проводите меня в Пушкинскую школу. Там, забравшись в подвал, я сумею отдохнуть.
У Пушкинской школы они расстались. Звонарев обещал на обратном пути на Залитерную зайти к Варе и направился к Григоровичу.
Командира порта он застал дома и изложил ему свою просьбу от имени Кондратенко.
— Удивительное дело! Вы, сухопутные, все время на чем свет стоит ругаете нас, моряков, и в то же время за всем обращаетесь к нам! Нет у меня электрических проводов. Так и передайте генералу, — стукнул ладонью по столу адмирал.
Звонарев вспомнил о записке Сахарова и передал ее Григоровичу.
— Как здоровье милейшего Василия Васильевича? Не повезло ему, бедняге. Обязательно побываю у него в больнице, — сразу переменил тон адмирал.
Прапорщик подробно сообщил ему все, что знал.
— Жаль, жаль! Такой хороший человек и вдруг может умереть от тифа… Сколько же и чего вам нужно? Только из уважения к просьбе Василия Васильевича в последний раз иду вам навстречу.
Звонарев протянул ему заранее приготовленный список требуемого имущества. Григорович, не просматривая его, положил резолюцию об отпуске. Обрадованный таким исходом дела, прапорщик поспешил откланяться.
В этом районе на берегу моря было тихо, и Звонарев отдыхал от обычного грохота и шума передовых позиций. Электрический Утес, бывший в начале войны самой боевой батареей Артура, теперь обратился в спокойную тыловую позицию, и только задранные вверх дула орудий, повернутых в сторону сухопутного фронта, напоминали о войне.
Батарея была загружена выздоравливающими солдатами самых различных полков. Тут же мелькали черные бушлаты матросов с броненосца «Пересвет», обслуживающих пушки.
В офицерском флигеле Звонарев застал нового командира Электрического Утеса, капитана Николая Николаевича Андреева. Высокого роста, широкоплечий, с расчесанной надвое скобелевской бородой, он имел бы представительный вид, если бы не беспрерывно трясущиеся после контузии голова и руки. Тут же находился командовавший матросами лейтенант Любимов, коренастый шатен, младший врач крепостной артиллерии Зорин и Варина сестра — Катя. Звонарев застал их всех за столом. Хозяйничала Катя.
Отказавшись от обеда, Звонарев вместе с Катей отправился на розыски своих чемоданов. Он не сразу узнал свою бывшую комнату. Заново оклеенная новыми обоями, чистенькая, аккуратно прибранная, она превратилась в очаровательную девичью светелку. Катя осматривала белье.
— Я сейчас заштопаю, — взялась она за иголку.
Звонарев начал смущенно ее благодарить и отказываться.
— Пустяки! Я думаю, Варя давно отучила вас от условностей, называемых приличиями. Она и раньше не очень‑ то соблюдала их, а теперь и вовсе ни с чем не считается. Давно вы ее видели?
Прапорщик рассказал об утренней встрече.
— До вас ей никто не нравился, а вы сразу покорили ее суровое сердце. Сейчас, кроме вас и хирургии, она ничем не интересуется. Не знаю, отвечаете ли вы ей взаимностью, если нет — то придется пожалеть мою взбалмошную, но все же очень милую сестрицу.
— Мы с Варей большие друзья…
Катя внимательно посмотрела на него и чуть заметно улыбнулась.
Выйдя на крыльцо, Звонарев увидел перед казармой странное зрелище. Человек двадцать раненых и перевязанных солдат стояли под винтовками. Один держал костыль под правой рукой, а на левом плече у него лежало ружье, у другого винтовка была на правом плече, так как левая рука была на перевязи, у третьего была забинтована вся голова, и он ее наклонял набок, чтобы не задеть за винтовку. У крайнего были перевязаны обе руки, и все же винтовка каким‑ то образом держалась на плече. Перед наказанными расхаживал Чиж и, площадно ругаясь, тыкал солдат кулаками то в живот, то в лицо.
— Я вас приведу в христианский вид! Не поможет винтовка — испробуете розг, а там — на фронт, коль ноги носят! Фельдфебель, кто у тебя еще значится провинившимся? — обернулся он к подбежавшему к нему рысцой Назаренко.
Вытащив из‑ за обшлага бумагу, фельдфебель зачитал несколько фамилий.
— Всем по десять часов, а эту сволочь завтра через одного перепороть, — распорядился Чиж, отходя от солдат.
Поодаль группа матросов угрюмо следила за происходившим. К Звонареву подошел Любимов и, взяв его под руку, отвел в сторону.
— Чиж, по‑ моему, сумасшедший маньяк, садист, ненавидящий солдат. Добром это не кончится. В один прекрасный день не эти калеки, так мои матросы его прикончат.
— Не думаю, чтобы это многих опечалило.
— Это верно, но ведь пойдет суд, расстрелы, что может вызвать новый бунт, в котором и мы с вами можем пострадать.
Прапорщик пообещал обо всем этом довести до сведения артиллерийского начальства. В это время к нему подошла старая фельдфебельша, мать Шуры, и низко поклонилась.
— До вашей милости, Сергей Владимирович, — проговорила она.
— Здравствуйте, Саввична, как живете?
— Бог грехи терпит, носит еще земля. Хотела я спросить вас о дочке своей: что она — жива, цела? Умом кляну ее, а сердце все же тоскует. Одно ведь дите у меня на свете…
— Жива и здорова, вчера была на Залитерной.
— И не одумается, не бросит его, окаянного!.. Сбил с пути глупую девку, опозорил, а потом бросит. Кому она такая будет нужна? Другой раз думаю, уж лучше бы убило ее… — вздохнула Саввична. — Коль увидите, передайте ей мое родительское благословение.
Простившись с Саввичной, Звонарев зашагал по береговой дороге в Артиллерийский городок. В Управлении он застал Тахателова. Узнав о возможности получить в порту электропровод, Тахателов пришел в восхищение.
— Хитер, как муха, наш прапорщик! Кого хочешь на кривой объедет! Недаром Варю вокруг пальца обвел, — смеялся полковник.
— Эка невидаль, глупой девчонке вскружить голову! — бросил Белый. — Провод достать куда труднее! Загляните, пожалуйста, ко мне, жена вас хотела видеть, — переменил он тон.
Мария Фоминична встретила Звонарева вопросом, где Варя и почему она давно не была дома. Прапорщик поспешил успокоить ее, рассказав и о Варе и о Кате.
— За Катю я никогда не беспокоюсь, она глупостей не наделает, а вот что взбредет в голову Варваре — этого никто предвидеть не может. Вас‑ то она кормит?
Звонарев поблагодарил.
— Пока есть чем, будем вас питать, как можем. Муж считает вас одним из самых нужных офицеров в артиллерии. Увидите Варю, передайте, чтобы она завтра обязательно пришла домой; поди вся грязная! Да и мальчонку с собой пусть приводит.
Звонарев вышел. Вечерело. Стрельба по городу прекратилась, и прапорщик быстро дошел до штаба Кондратенко.
Там он застал подполковника Рашевского, Науменко и Бутусова. Они благодушествовали за чаем. Прапорщику тотчас предложили чай с лимоном, который уже был большой редкостью в Артуре. Звонарев доложил Рашевскому о достигнутых успехах.
— Великий вы мастер говорить с начальством. На что Григорович крепок, как кремень, и того сумели уговорить, — заметил Рашевский.
Звонарев рассказал о магическом действии записки Сахарова. Все трое присутствующих громко расхохотались.
— Ворон ворону глаз не выклюет, рука руку моет, — в один голос проговорили Науменко и Бутусов.
— Умение со всеми ладить — драгоценнейшее свойство человеческого характера, — заметил Науменко.
— Сам Роман Исидорович является образцом такого человека. Даже с нашими артурскими генералами, враждующими друг с другом, он один со всеми сохраняет дружеские отношения.
— Самое главное — он завоевал горячие симпатии Веры Алексеевны, не раболепствуя перед ней и сохраняя чувство собственного достоинства, — произнес Бутусов. — Я когда‑ то служил вместе со Стесселем в Ростовском гренадерском полку. Я был прапором, а он поручиком. Он и тогда не блистал умом, хотя и был прекрасным строевиком, танцором, весельчаком и выпить был не дурак. Там же в полку служил и отец Веры Алексеевны, капитан Иевлев. К пятидесяти годам он едва добрался до капитана, зато обзавелся шестью дочерьми. Одной из них и была Вера Алексеевна.
— Чем же ее прельстил Стессель? — поинтересовался Науменко.
— Не век же ей было сидеть у отца на шее. Девка она была умная, энергичная. Быстро раскусила своего будущего супруга и решила сделать ему карьеру. Заставила держать экзамен в Академию генерального штаба, но он три раза ездил и три раза провалился. Тогда по совету Куропаткина, друга детства Стесселя, он перевелся на Дальний Восток. Служить здесь было спокойнее и легче было выдвинуться. Так с помощью жены Стессель сделал карьеру, получил крест и чин генерала.
— А помните, как в тысяча девятьсот третьем году здесь побывал Куропаткин проездом из Японии? Принимали его с треском и помпой! — проговорил Рашевский. — Тогда на маневрах Фок брал Артур, а Стессель защищал. Фока признали побежденным, а Стессель за особое отличие по службе получил генерал‑ лейтенанта. И тут, конечно, не обошлось без Веры Алексеевны.
— Хорошо жить за спиной такой жены, — улыбнулся
Науменко.
— Сам Стессель временами держится другого мнения. Не раз пытался удрать от нее, но она крепко держала его на привязи, — улыбнулся Бутусов.
— Как ни странно, а несомненно судьба Артура в какой‑ то степени зависит от капризов пусть не глупой, но все же женщины, совершенно не разбирающейся в военном деле, — задумчиво бросил Рашевский.
— Пока ее продовольственные запасы не иссякнут, она не будет настаивать на немедленной капитуляции. Сейчас она загребает большие деньги, продавая свою живность по умопомрачительным ценам, — отозвался Бутусов.
— Мы должны быть готовыми ко всяким случайностям. Никто не знает, о чем думает и о чем не думает госпожа Стессель, — иронически заметил Рашевский.
— Одна надежда на Романа Исидоровича. Он сумеет в нужную минуту повлиять на Стесселя и его жену, — отозвался Науменко.
Денщик пригласил всех на другую половину дома к Кондратенко.
Отдохнувший генерал приветливо поздоровался с ними и выслушал доклад Рашевского. Одобрив намеченные мероприятия по сооружению минных галерей и сделав несколько замечаний, Кондратенко перешел на артурские темы.
— Сегодня видел Анатолия Михайловича. Он клятвенно уверял меня, что в течение октября Куропаткин обязательно перейдет в наступление и к ноябрю, самое позднее к началу декабря, Артур будет освобожден. Эскадра Рожественского уже вышла из Либавы и, следовательно, в январе — феврале будет здесь. Тогда превосходство на море будет на нашей стороне, и к лету будущего года война закончится, — сообщил генерал.
— Значит, надо ждать очередного японского штурма, — резюмировал Науменко.
— Это почему? — удивился Кондратенко.
— Во‑ первых, если правда, что Куропаткин действительно будет наступать, то вполне естественно, что японцы приложат все силы, чтобы возможно скорее освободить свою осадную армию, взяв Артур, и, во‑ вторых, подобные известия исходят из штаба района каждый раз, когда получаются сведения об увеличении осадной армии.
— Пожалуй, вы правы, Евгений Николаевич, — отозвался Рашевский. — В куропаткннскую победу я не верю. После Тюренчена, Вафангоу и Ляояна трудно рассчитывать на быстрый успех. К весне, быть может, и удастся Маньчжурской армии перейти в наступление, но едва ли Артур доживет до того времени.
— Вы, Сергей Александрович, чрезмерный пессимист! Наступление Куропаткина тотчас же заставит японце» оттянуть часть своих сил от Артура, что сделает невозможными новые штурмы, а без них мы сможем протянуть до весны. В этом‑ то и заключается взаимодействие полевой армии и крепости, — пояснил Кондратенко.
— Дотянем до весны, если только Вера Алексеевна не сдрейфит и не капитулирует, — шутливо заметил Науменко.
— В Артуре преувеличивают влияние мадам Стессель на мужа. Дальше распределения наград она не идет, — запротестовал генерал.
— Сильно ошибаетесь, Роман Исидорович, недавно я узнал от самого Рейса, что Вера Алексеевна заступалась за вас перед мужем, когда вы в июле самовольно уехали на передовые позиции на Зеленых горах, — ответил Науменко.
— Все это сплетни, которые я не хочу даже слушать! — рассердился Кондратенко и встал.
Офицеры поспешили откланяться. Звонарев направился к Пушкинской школе. Уже совсем стемнело, лучи японских прожекторов скользили по вершинам гор. На улицах началось обычное ночное движение по направлению к фортам и обратно.
Выспавшаяся за день Варя с распущенными волосами расхаживала по небольшой гостиной. В углу, в качалке, с рукоделием в руках сидела Мария Петровна, на диване примостилась Леля, за роялем наигрывала чтото Оля.
— Вы мне прожужжали уши, твердя о женском равноправии, — кипятилась Варя, — почему же я должна ждать, пока мне сделают предложение, а не могу сама предложить жениться на мне?
— Это будет нескромно с твоей стороны, — возразила Мария Петровна. — Как ты будешь чувствовать себя, если получишь отказ? Скажут, что ты вешалась на шею и была отвергнута?
— И что же из того? Раз мужчинам не стыдно получать отказы, то, значит, и мне этого нечего стыдиться, — не уступала Варя.
— Одним словом, ты собираешься объясниться в любви Сереже Звонареву? — заметила Оля.
— Я ему на шею не вешаюсь, как ты Борейко.
— Что за вульгарный тон у тебя, Варя! Я просто люблю этого большого младенца и не скрываю этого от него. Быть может, со временем мы и поженимся, а может, и разойдемся, — задумчиво ответила маленькая учительница.
Стук в наружную дверь прервал разговор. Варя поспешила скрыться в другую комнату. Вошел Борейко со свертком.
— Привет честной компании! Разжился ослятиной и занес вам, — положил он сверток на стол.
— И совершенно напрасно. Вам самому надо питаться, — возразила Мария Петровна.
— Мы на позициях изредка постреляем, а вы тут в тылу работаете не покладая рук, вам поэтому и есть надо больше, — уверял поручик. — Не был у вас сегодня Звонарев?
— Варя, где твой Сережа? — крикнула Леля в соседнюю комнату.
— Мой он не больше, чем твой, — появилась Варя, заплетая на ходу косу, — обещал вечером зайти из штаба. А вы почему, господин Медведь, удрали с батареи?
— Там остался Жуковский, а меня отпустил в город.
— Какие новости, Борис Дмитриевич? — справилась Мария Петровна.
— Простите, я еще не успел их придумать, — с невозмутимым видом отозвался поручик.
— Вот и Сережа, легок на помине, — вскочила с места Леля и пошла открывать дверь Звонареву.
Борейко поместился около Оли у рояля. Она открыла ноты с романсами и стала наигрывать одной рукой.
— Спойте что‑ нибудь дуэтом, — попросила Мария Петровна. — После целого дня тяжелой работы в госпитале приятно послушать пение.
Когда прапорщик со всеми поздоровался и уселся на диване между Варей и Лелей, Оля взяла несколько аккордов и запела:
|
|
|
