Любовь холера. “Одесса” Валерия Тодоровского (2019)

Любовь холера

“Одесса” Валерия Тодоровского (2019)

У Габриеля Гарсиа Маркеса есть роман “Любовь во время холеры”; эта формула идеально описывает сюжет “Одессы” Валерия Тодоровского. Впрочем, заимствования исключены. Каждый кадр, с расслабленной виртуозностью снятый голливудским резидентом Романом Васьяновым, каждый диалог, тщательно сконструированный сценаристом Максимом Белозором, кричит о том, что для родившегося в Одессе режиссера эта история – глубоко личная. Это ключевое свойство и важнейшее достоинство камерного эпоса, в котором фигурирует мальчик, приехавший из Москвы на жаркое черноморское побережье и неслучайно названный Валериком.

Один из ключевых авторов российского кино за последние четверть века, двукратный лауреат Гран‑ при “Кинотавра” (за “Любовника” и “Моего сводного брата Франкенштейна”), чей новый фильм показали на открытии юбилейного, 30‑ го сочинского фестиваля, давно не называется Тодоровским‑ младшим. И всё же в самых пронзительных и личных своих картинах отдает долг отцу, символу предыдущей эпохи. Это подарило живой нерв “Оттепели”, так сильно – невзирая на мастерскую ремесленную выделку – отличавшейся от декоративных “Стиляг”. Из этого же персонального, интимного прошлого вылеплена “Одесса”, так явно контрастирующая с искусственным (и, надо признать, коммерчески успешным) “Большим”, предыдущим фильмом Тодоровского. Более того, в известной степени “Одесса” выглядит как прямое продолжение “Оттепели”.

На дворе 1970 год. В Одессе приземляется самолет из столицы, с него сходит, держа за руку Валерика, герой фильма. На этот раз не оператор, а журналист‑ международник из “Известий”, не Виктор, а Борис, но вновь обобщенный образ отца: немногословного, красивого, молодого. Евгений Цыганов с привычной невозмутимостью и сдержанностью играет здесь первую скрипку, но камерный ансамбль слишком многоголос и разнообразен (кстати, как и в “Оттепели”), чтобы внимание концентрировалось на нем одном.

Глава клана, тесть Бориса – ветеран войны Григорий Иосифович (Леонид Ярмольник в своей первой возрастной роли – и лучшей как минимум лет за десять) – патриарх, рассудительный и за годы научившийся подавлять тревогу за близких. За время фильма ему предстоит ненадолго превратиться и в шекспировского Лира (недаром же у него три дочери, одна из которых хочет предать отца, подав документы на эмиграцию в Израиль), и в биндюжника Менделя Крика из бабелевского “Заката”. Матриарх – Рая (поначалу вовсе неузнаваемая Ирина Розанова), удачно прячущая темперамент за домовитостью. Старшая дочь Лора (Ксения Раппопорт – красавица даже в нарочитом амплуа женщины, махнувшей на себя рукой) всем пожертвовала ради русского алкоголика, композитора‑ неудачника Володи; ее сестра Мира (Евгения Брик, в кои веки в живой характерной роли) привычно препирается с мужем‑ шлимазлом, спекулянтом Ариком. Живут они все, разумеется, вместе, в одном маленьком, но необъятном дворике‑ лабиринте, вместе с соседями, чья дочь – досрочно созревшая тинейджер Ира – окажется для заезжего супермена Бориса необоримо сильным соблазном: ведь он застрял в Одессе, а его жена, еще одна дочь Григория Иосифовича, Алла, застряла в Москве. В Одессе холера, объявлен карантин, город закрыт на неопределенное время.

Фильм Тодоровского с его перфекционизмом и странным сновидческим флером (многие сцены происходят ночью, на закате или, наоборот, на рассвете, картина и начинается с того, как пробуждается семья) обречен на то, чтобы получать комплименты на предмет точности воссозданной обстановки и речи – и одновременно попреки по той же части: “так не одевались”, “так не говорили”, “такого не было”. Снимался он в основном в павильоне и уж точно не в Одессе – трагический парадокс наших дней состоит в том, что в ближайшее время эту картину на месте событий и не покажут. С одной стороны, “Одесса” – расширенная карта памяти, и документальность ей противопоказана. Иначе и оператора надо было брать другого, а не визионера Васьянова, рисующего на экране какой‑ то собственный воображаемый СССР. С другой стороны, Одесса всегда была особенным, отдельным городом: пограничным, многоязыким, распахнутым навстречу всему миру космополитическим портом. Из этого осознания создана вся ее легенда, мифология, фольклор. Этот вольный дух в фильме Тодоровского веет, где хочет.

Совсем другое дело – драматургия и жанр. Играя со зрительскими ожиданиями по этой части, автор выигрывает далеко не всегда. Тема эпидемии холеры требует какого‑ никакого саспенса – если не фильма‑ катастрофы, то хотя бы детектива, а не только картинной сцены чужих похорон под марш Шопена, звучание которого впервые в жизни наводит Валерика на мысль о конечности всего сущего. Из истории с эмиграцией могла бы вырасти мощная драма (в этом месте жалеешь, что “Одесса” – не сериал эпизодов эдак на десять‑ двенадцать, героев и сюжетных линий‑ то хватило б) на интересную тему внутреннего антисемитизма: периодически срывающееся на идиш старшее поколение отказывается считать себя евреями, а желающих податься в Тель‑ Авив почитает за предателей родины. Но, заявив об этом в двух‑ трех неподдельно сильных эпизодах, Тодоровский тут же сдает назад, в область безопасной love story. Она разыграна превосходно, как по нотам, однако немного жаль, что из всех составляющих фильма эта – самая привычная и предсказуемая.

Тем не менее “Одесса” не преследует цели увлечь сюжетом. Она берет свое атмосферой, духом места, одновременно подлинного и воображаемого. Необычный город для очередного (и не сосчитать какого в новейшей истории отечественного кино) влюбленного погружения в советское прошлое. Воплощая в миниатюре все ограничения и условности, весь блеск и нищету рухнувшей империи, Одесса, как венецианская республика, своим свободолюбием и юмором высмеивает и отрицает имперский проект. Так же, как холера, заражая воздух чувством вездесущей смертельной опасности, обостряет желание жить и любить, совершать неосмотрительные и отважные поступки, перечеркивать привычные с детства правила и надеяться на то, что совсем в скором времени вековой уклад пошатнется, и простым человеческим усилием удастся что‑ то изменить навсегда.