Какой самый бредовый вопрос вам задавали о “Чернобыле”?

Какой самый бредовый вопрос вам задавали о “Чернобыле”?

В Америке меня постоянно спрашивают об одном: “Вы сделали такой потрясающий фильм – а можете еще один такой сделать? Может, сиквел? ” Они просто не могут понять, что “Чернобыль” получился таким именно потому, что он уникален, и повторить его или продолжить нельзя.

Это не “Кино”

“Цой” Алексея Учителя (2020)

“Цой жив”, – небрежно бросает один из бесчисленных будущих двойников погибшего рок‑ певца фразу, привычную уже сегодня, а тогда только родившуюся на свет. Это последние кадры фильма Алексея Учителя, который так и называется – “Цой”. Единственный свидетель и слушатель пророческой реплики – водитель Шелест, тот самый, чей “Икарус” в роковой аварии оборвал жизнь кумира позднего СССР. Этот же немногословный мужчина доставил гроб с телом звезды к месту похорон, в Ленинград. Главный герой фильма – именно он, Шелест, а не Цой.

Цоя в картине под названием “Цой” как бы и нет. Заимствуется прием из “Последних дней” Булгакова – пьесы о смерти Пушкина, в которой сам Пушкин на сцене так и не появится. В самом начале Цой, увиденный со спины, мчится навстречу гибели. Весь остальной фильм – уже после катастрофы. Суммируется не жизненный путь Виктора Цоя, а его призрачное экранное бытие, невольно предопределенное выбранным случайно (если верить “Лету” Кирилла Серебренникова) названием группы “Кино”. Цой пришел к нам не в последнюю очередь благодаря кинематографу. Вспоминается визионерский финал “Ассы” Сергея Соловьёва: пробное выступление какого‑ то чудака в пустынном зимнем ресторане черноморского санатория вдруг летит к безбрежному морю голов на опен‑ эйре; все они ждут перемен. Или год спустя – романтическая мрачная “Игла” Рашида Нугманова и вдруг присвоенное Цою звание лучшего киноартиста 1989 года по опросу журнала “Советский экран”…

Именно молодой документалист Учитель первым в 1987‑ м подарил Цою экранное присутствие в фильме “Рок”, он же пропел ему эпитафию в “Последнем герое” (1992). “Цой” – завершение своеобразной трилогии, где автор счел уместным использовать хронику из двух своих неигровых картин. Мы видим Цоя только таким – настоящим. Дальнейшее – легенда. Незримое присутствие, музыка за кадром; слышная или только подразумеваемая.

Из нее и складывалась эта история. Первое название сценария – “47”» апокрифические цифры на последней демо‑ кассете Цоя, которую безуспешно ищут все герои фильма Учителя. Той самой кассете, которая, по предположению близких (в частности, матери Цоя), могла стать невольной причиной аварии: возможно, переставляя ее на другую сторону в магнитоле, водитель не заметил несущийся навстречу автобус.

К посмертному мифу Цоя, который возник почти сразу и вскоре принял характер эпидемии, в своем фильме Учитель относится с должной деликатностью. Возможно, она рождена растерянностью от размеров феномена, роста которого режиссер не заметил вовремя, находясь на слишком малой от него дистанции. Так Шелест и его возлюбленная, по счастью для него, расследующая дело об аварии миловидная следовательница‑ латышка (Инга Тропа), оторопело смотрят на масштаб всенародной трагедии, порожденной несчастным случаем на дороге. Для постижения потери необходимо проделать немалую дистанцию. Она и передана как метафора последнего пути – причудливого road movie, путешествия в автобусе с мертвецом. А Шелест – Харон, управляющий ладьей. Кстати, перевозящий гроб автобус в буквальном смысле уподобляется этой барке, раз за разом съезжая в воду и преодолевая последний участок пути на пароме, по воде. Как всегда филигранно поэтичный взгляд Юрия Клименко, одного из лучших современных операторов, подчеркивает каждый этап мистического, при всей кажущейся прозаичности, путешествия.

В автобусе и сопровождающем его автомобиле – несколько пассажиров. Есть мужчины (малолетний сын погибшего; коллега; продюсер), но прежде всего трое женщин, три Эвридики наоборот. Вдова (Марьяна Спивак, тезка своего прототипа), сдержанная и язвительная, проживающая горе стоически спокойно в компании своего неуместно шутливого и неумеренно пьющего сожителя. Возлюбленная (Паулина Андреева), вечно молчащая, скрывающая глаза за темными очками. И фанатка – фотограф (рядом с двумя звездами дебютантка Надежда Калеганова), перед началом пути предпринимающая попытку суицида: это стало уделом многих экзальтированных поклонников Цоя после известия о его смерти. Каждая – прообраз будущей памяти о таинственном погибшем, его след в пространстве, уже кричащем новые песни.

Об этом – самая выразительная из нескольких остановок автобуса: в странном сюрреалистическом санатории, моментально отсылающем к позднесоветским притчам Абдрашитова – Миндадзе (снималась сцена в знаменитом Доме творчества кинематографистов в Репине). Там похоронная команда застревает на ночь. Ключевая сцена дискотеки, на которой толпа хором горланит “Белые розы” – даже тогда, когда им отключают электричество, – запоминается отчаянной попыткой перекричать отдыхающих, спеть им песню Цоя. Разумеется, безуспешно.

Но “Цой” – не рефлексия на пошлую, да и неточную тему о народных массах, не оценивших самопожертвования поэта. Ведь напротив, песни “Кино” после смерти Цоя становились слышнее и слышнее – трибьютов не счесть, успел пройтись по этой эксплуатации и кинематограф в новелле о Цое‑ двойнике саркастического “Шапито‑ шоу”. Но у Учителя речь не о хоровом исполнении, а только о заветной кассете с мифической прощальной записью, за которой напрасно охотится алчный продюсер, тот самый Айзен (выразительная, даже, возможно, через край, роль Игоря Верника). А та, как заветный цветок на Ивана Купалу или как Грааль из старинной легенды, дастся не каждому.

Услышать замолкнувшую песню ты можешь лишь собственным слухом, настроив его на определенную волну Так настраивается у нас на глазах поначалу отрешенный и невозмутимый человек с музыкальной фамилией Шелест. Роль Евгения Цыганова в “Цое” – лучшая и, пожалуй, самая точная, хоть и самая сдержанная из череды его актерских работ в фильмах Учителя. Он – тот самый проходящий мимо случайный слушатель, под чьим обличьем к певцу явилась его смерть, который не способен в конечном счете остаться равнодушным к умолкнувшей музыке: тихо, наедине с собой, он пытается ее услышать и разобрать. Это еще помехи или уже ритм? Может, Цой и правда жив?