Я: думаю, что этот эффект связан с работой сенсоров, которые реагируют на движение, на относительные изменения параметров механизма восприятия при воздействии на него объекта.

В 1935 г. Дж. Струп описал простое, но удивительное явление. Возникающий эффект можно легко почувствовать на самом себе.

Возьмите фломастеры красного, зеленого, желтого и синего цвета и, пользуясь этими фломастерами в случайной последовательности, напишите несколько раз в произвольном порядке слова: красный, синий, зеленый, желтый. А затем попробуйте, не читая самих слов, назвать цвет фломастера, которым эти слова написаны. Пример: если слово "красный" написано зеленым цветом, то надо говорить: "зеленый". Поразительное ощущение: несмотря на все желание не читать слов, написанные слова лезут нам в голову и мешают делать не слишком мудреную вещь: распознавать цвета! Оказывается, время называния цвета (в рассмотренном примере – зеленый), которым написано слово, обозначающее цвет (красный), почти едва раза больше, чем время называния цвета зеленого пятна. Но это снова значит, что сознание не может помешать осознанию той информации, которую оно стремится не осознавать. Как же тогда оно вообще влияет на процесс осознания?

Дальше – больше. Мы осознаем нечто только в результате неосознаваемой переработки информации! Даже когда мы разговариваем, мы не осознаем, как мы это делаем. Люди не знают причин, почему они избирают именно это слово, а не иное, эту грамматическую конструкцию, а не другую. Билингвы (люди, свободно говорящие на двух языках), беседуя на одном языке, не думают о том, на каком языке им следует говорить, но при этом обычно не сбиваются с одного языка на другой. В беглой речи с друзьями мы не подбираем слова – они произносятся как бы сами собой. Психологи не случайно любят так называемый ассоциативный эксперимент, когда испытуемых просят назвать в ответ на предъявленное слово "первое слово, которое придет в голову". Предполагается, что эти первые слова испытуемых отражают их неосознаваемые установки и желания. Ведь их ответ, утверждают глубинные психологи, чем-то предопределен, но поскольку сам человек не осознает причины появления именно этой ассоциации, то, следовательно, за это ответственно нечто неосознаваемое.

Прочитайте фразу:

Мужчина уронил хрустальный бокал на стол, и он разбился.

К чему или к кому относится местоимение "он" в этом предложении? Кто разбился: мужчина, бокал или стол? Встречаясь с подобными двусмысленными предложениями, мы зачастую вообще не осознаем их двусмысленности. Мы заранее считаем, опираясь на жизненный опыт, что разбиться в такой ситуации может хрупкий бокал, но не осознаем ни самого процесса принятия решения, ни того, что для понимания предложения мы совершали весьма сложную переработку информации, опирающуюся на накопленный жизненный опыт. Мы осознаем лишь результат – однозначный смысл прочитанного. Требуется неожиданное продолжение, чтобы внезапно понять, что у текста был иной смысл. Подобный прием часто используется в лингвистических анекдотах, героем которых ироничная молодежь почему-то сделала Штирлица – героя популярного советского телесериала. Например: "Штирлиц всю ночь топил печь. К утру печь затонула". Требуется время, чтобы концовка этого анекдота заставила нас пересмотреть его начало. Но это значит, что у нас заведомо было более одной интерпретации смысла первой фразы. Если бы у нас изначально не было возможности иного понимания, мы бы никогда не смогли понять продолжение. Воспринимая речь, мы всегда делаем выбор. Другое дело, что сам процесс выбора остается неосознанным.

Хорошо известно, что человек воспринимает, хранит и перерабатывает гораздо больше информации, чем осознает. Мы узнаем об этом, потому что неосознаваемая информация оказывает воздействие на то, что мы делаем или осознаем. Из этого снова следует, что неосознаваемая детерминация самого процесса осознания обязательно происходит. И снова мы приходим к тому, что принимается решение, что осознавать, а что – нет. Но в связи с этим также возникает еще один страшный вопрос: зачем вообще нужно сознание, если осознается крайне малый объем воспринятой информации? Рассмотрим несколько примеров.

Способность наших органов чувств воспринимать информацию оценивают как близкую к теоретическим пределам¹⁹. Глаз реагирует на 2-3 кванта света, т. е. темной ясной ночью он должен заметить горящую спичку на расстоянии в десятки километров. Если бы глаз видел лучше, он реагировал бы на собственное свечение. Ухо способно слышать соударение больших молекул. Если бы оно слышало лучше, то должно было бы слышать соударение молекул в самом себе, а потому не было бы способно вообще что-либо воспринимать. Мозг, по-видимому, всю эту информацию перерабатывает. Во всяком случае, можно зарегистрировать наблюдаемые (в том числе и физиологические) реакции на чрезвычайно слабые сигналы, которые человек, тем не менее, не видит и не слышит. А мы всего этого колоссального потока информации не осознаем.

Человек воспринимает и перерабатывает информацию, предъявляемую с такой скоростью, что в сознании от нее, казалось бы, вообще ничего не остается. Известно, например, что человек быстрее опознает цвет стимула, если ему предварительно будет предъявлено словесное обозначение этого цвета. И наоборот, время опознания цвета увеличится, если предварительно будет предъявлено название другого цвета. Самое поразительное, что подобные эффекты наблюдаются даже тогда, когда предваряющее слово предъявляется всего на 10 мс!²⁰ Результат поразительный: ведь предъявленное на такое короткое время слово не может быть осознанно и, казалось бы, не может быть прочитано. Следовательно, и в сознании от него не должно быть никакого следа. Однако это неосознаваемое слово каким-то непонятным образом осмысливается и влияет на последующий процесс переработки информации. Я: эффект «25-го кадра». Другой пример. Если слово движется по экрану дисплея с угловой скоростью 80° в секунду, то человек видит лишь "смазанный" текст, который невозможно осознанно прочитать. Но, оказывается, и при таких условиях смысл слова воспринимается и влияет на выполнение последующих заданий²¹.

Похоже, что и задачи вначале решаются неосознанно, а уже потом происходит осознание найденного ответа. Считается, что увлажнение ладони (регистрируемое как изменение электрокожного потенциала) является реакцией на эмоциональное переживание. Так вот, оказывается, что в процессе решения шахматных задач испытуемые на несколько секунд раньше называния решающего хода, еще не осознавая найденное решение, уже выдают выраженную эмоциональную реакцию. Поэтому, например, О. К. Тихомиров прямо говорит об эмоциональном предвосхищении решения²².

Психологи конца XIX – начала XX вв. любили изучать неосознаваемую детерминацию в процессе решения задач, используя технику гипноза. Немецкий психолог Н. Ах давал одному из загипнотизированных испытуемых следующую инструкцию: "Будут показаны две карточки с двумя цифрами. При предъявлении первой карточки вы должны назвать сумму чисел, при предъявлении второй – разность". Затем испытуемого будят и показывают карточку с цифрами 6 и 2. Испытуемый говорит "восемь". Следующая карточка с цифрами 4 и 2 вызывает у него ответ "два". На вопрос, почему в первом случае он произнес "восемь", испытуемый ясно ответить не может, но сообщает, что испытывал "настоятельную потребность сказать именно это слово"²³. А вот испытуемому, погруженному в гипнотический сон, внушается, что в ряду карточек, на которых изображены числа, он не увидит ту, на которой изображена формула, дающая после выполнения указанных в ней действий число 6. Карточку, на которой дано выражение:

√16×3:2

(или даже нечто еще более сложное), испытуемый перестает после этого воспринимать²⁴. Для того чтобы не увидеть предъявленную карточку, то есть чтобы принять решение о невосприятии того, что стоит перед глазами, испытуемый должен за время, отведенное на узнавание, выполнить следующие действия: прочитать формулу, написанную на карточке; провести соответствующие вычисления и получить ответ; затем сравнить этот ответ с заданным в инструкции числом и только после этого принять решение о том, вводить ли информацию о данной карточке в сознание. И все это делается почти мгновенно!

Француз И. Бернгейм внушил однажды испытуемому, что после того, как тот будет выведен из состояния гипнотического транса, он должен взять зонтик одного из гостей, открыть его и дважды пройтись вперед и назад по веранде. А о самой инструкции должен забыть. Когда этот человек проснулся, то взял, как ему и внушили, зонтик. Затем (хотя он все-таки не открыл этот зонтик) он вышел на веранду и дважды прошелся по ней вперед и назад. Когда его спросили, что он делал, он объяснил, что вышел "подышать воздухом". Он настаивал на том, что имеет привычку иногда так прогуливаться. Когда же его спросили, почему у него чужой зонтик, он был крайне изумлен и поспешно возвратил зонт на вешалку²⁵. Отсюда следовал вывод: человек может делать нечто по причине, ему совершенно неизвестной, но при этом он обязательно должен придумать вполне правдоподобное объяснение своим поступкам. Иначе говоря, осознаваемое объяснение собственного поведения порождается неосознанно.

А уж неосознаваемость работы нашей памяти вроде бы и доказывать не надо. Само хранение информации явно неосознанно. Что именно происходит в нашей памяти, мы толком сами не знаем. Для человека инструкция "Запомни!" в каком-то смысле сродни телеграмме: "Волнуйся. Подробности письмом!", ибо он не имеет ясного алгоритма, определяющего, что именно он при этом должен делать. Человек не способен осознанно управлять ни запечатлением информации в памяти, ни извлечением из нее этой информации. Мы забываем, не зная, почему мы это делаем. Забывание явно протекает иначе, чем в современном компьютере, – человек не пользуется кнопкой "Стереть информацию". Как, впрочем, не пользуется и кнопкой "Сохранить информацию" – никто не умеет осознанно управлять физико-химическими процессами. А ведь не бывает сознательного процесса без памяти. Память, как обычно любят говорить психологи, – сквозной процесс, пронизывающий всю психическую деятельность. Ну действительно, что бы человек ни делал, о чем бы ни думал, он должен хотя бы помнить о том, что это делает он, а не кто-либо другой, помнить язык, на котором он выражает свои мысли, помнить людей и предметы, о которых он думает, помнить, что он думал о них раньше, чтобы не думать о них все время одно и то же, и т. д. А поскольку способы извлечения той или иной информации из памяти не осознаются, то мы снова приходим к сделанному ранее выводу: причины хода мыслительной деятельности, невозможной без процесса извлечения из памяти, не могут полностью осознаваться.

Вообще сама работа памяти выглядит парадоксально. Поразительно, например, что человек способен осознавать факт забывания чего-либо. Иначе говоря, человек способен помнить о том, что он нечто забыл. Но что это значит? Еще много веков назад Августин Аврелий (признанный католиками святым, а православной церковью блаженным) изумлялся по этому поводу: "Каким образом я могу вспомнить то, при наличии чего я вообще не могу помнить?" Нелепо же считать, уверяет он, что в памяти моей нет того, о чем я помню. "Когда мы забываем и силимся припомнить, то где мы производим наши поиски, как не в самой памяти?" Его изумление по этому поводу было весьма велико. "Кто сможет это исследовать? Кто поймет, как это происходит?" – вопрошает он. И констатирует, не находя ответа: "Каким-то образом – хотя это непонятно и необъяснимо – я твердо знаю, что я помню о своей забывчивости, которая погребает то, что мы помним"²⁶. Единственный способ вырваться из противоречия – признать: в памяти хранится информация, которую человек не осознает, но тем не менее как-то учитывает в своем поведении.

Теперь сравним это признание с собственными переживаниями в процессе припоминания чего-либо. Допустим, вы хотите вспомнить стихотворение, которое когда-то давным-давно знали наизусть, но давно уже к нему не возвращались. Прежде всего, пока вы не начнете вспоминать, вы не можете уверенно утверждать, какие куски этого стихотворения помните, а какие – нет. Даже если несколько строк всплывут в памяти, то вы, как правило, не осознаете, почему именно эти строки пришли вам на ум. Более того, вы чувствуете, что помните гораздо больше, чем можете вспомнить. Пробел в памяти от забытых слов – это вроде бы некое отсутствующее в сознании содержание, но тем не менее этот пробел каким-то невыразимым образом все же воспринимается сознанием. Отдельные слова как бы "вертятся на кончике языка". Вы, например, иногда можете сказать: здесь было какое-то длинное (или, наоборот, короткое) слово, а здесь оно начиналось (или заканчивалось) на такую-то букву и т. п. Как заметил великий американский психолог У. Джеймс, забытая фамилия "Спалдинг" – совсем не то же самое, что забытая фамилия "Бауле". Пробел от одного забытого имени переживается иначе, чем пробел от другого²⁷. Парадоксально, но в нашей осознанной памяти существуют не только элементы, которые мы осознаем ясно и отчетливо, но и элементы, которые мы вообще не осознаем.

Многие психологи вообще утверждают: человек помнит всю когда-либо поступившую информацию. Конечно, подобное утверждение нельзя доказать – ни в одном эксперименте нельзя иметь дело со всей информацией. Но разве нельзя опровергнуть? Разве, дорогой читатель, вы помните все, например, что с вами происходило в младенческом возрасте? Однако оказывается, что при гипнотическом внушении человеку детского возраста он начинает вести себя как в детстве: говорить с такими же интонациями, писать таким же почерком, делать в письме такие же ошибки, какие он делал в детстве²⁸. Иногда, конечно, загипнотизированный испытуемый просто пытается угодить гипнотизеру и не столько вспоминает, сколько придумывает свои воспоминания на основе собственного знания о том, как дети рисуют и пишут²⁹. Но иногда испытуемые действительно вспоминают то, что в их сознании совершенно не содержится. Так, у взрослых людей при внушении им возраста новорожденности появляются физиологические реакции, которые никто не может сознательно имитировать (например, плавающие несинхронные движения глазных яблок или соответствующая возрасту электрическая активность мозга)³⁰. В.Л. Райков, проводивший подобные опыты, рассказывает (личное сообщение), что, когда он внушил испытуемому, что тот еще находится в утробе матери, испытуемый вообще перестал дышать, и его пришлось срочно выводить из гипнотического состояния.

И без внушения люди иногда способны вспоминать поразительные вещи. Одна неграмотная немка еще в XVIII в. поразила наблюдателей тем, что во время болезни в горячке заговорила на древнееврейском, древнегреческом и латинском языках. Позднее выяснилось, что в возрасте девяти лет она жила в доме пастора. Пастор же любил расхаживать по коридору возле кухни, где жила девочка, читая ислух свои любимые тексты древних авторов. Когда женщина выздоровела, она не смогла вспомнить ни одного слова из того, что бормотала в бреду.

В качестве еще одного аргумента, характеризующего возможности человека хранить огромные массивы информации, часто приводят случаи феноменальной памяти. Оказывается, существуют люди, обладающие способностью к воспроизведению практически неограниченных массивов информации. Предъявленная информация воспроизводится ими без видимых усилий – с такой же легкостью, с какой мы, глядя на дом или дерево, без каких-либо осознанных усилий вспоминаем, что это именно дом, дерево. Пожалуй, самый яркий пример человека с феноменальной памятью подробно описан А. Р. Лурия³¹. Психологи не обнаружили у героя книжки Лурия – С. Д. Шерешевского – никаких ограничений ни на объем запоминания, ни на время хранения информации в памяти. Шерешевский, например, с первого предъявления безошибочно запомнил длинную строфу из "Божественной комедии" Данте на незнакомом ему итальянском языке, которую легко повторил при неожиданной проверке через 15 лет. При подобном феноменальном хранении информации, судя по всему, не проводится никакая работа сознания над подлежащим запоминанию материалом. Когда на одном из публичных выступлений Шерешевскому предложили запомнить ряд цифр: 3 6 9 12 15 и т. д. до 57, он это сделал, даже не увидев простой закономерности, лежащей в основе этого числового ряда³². "Если бы мне дали просто алфавит, я бы не заметил этого и стал бы честно заучивать", – признавался сам Шерешевский.

Может быть, еще более неожиданный случай описал Ч. Стромейер. Он сконструировал на компьютере два стереоскопических изображения, каждое из которых состояло из 10 тысяч точек. Если на эти изображения смотреть через стереоскоп, когда одно изображение предъявляется правому глазу, а другое – левому, то можно увидеть трехмерную фигуру. Если же смотреть на эти изображения без стереоскопа, то они выглядят совершенно бессмысленными. Испытуемая Стромейера – художница – обладала феноменальной зрительной памятью. Она была способна, посмотрев в течение минуты вначале правым глазом на одно изображение, потом – спустя 10 секунд! – левым глазом на другое, наложить их в памяти друг на друга и увидеть изображенную трехмерную фигуру. Для этого она должна была помнить расположение 20 тысяч точек!³³

Поразительно: почти ничем не ограниченная возможность воспроизведения предъявленной информации хотя и встречается у людей гениальных (математик Гаусс, шахматист Алехин, композитор Рахманинов и пр.), но чаще наблюдается у представителей нецивилизованных племен, у детей и у лиц с выраженной умственной отсталостью. Если чудеса памяти чаще обычного демонстрируют люди с менее развитым сознанием, то разве удивительно сделанное выше утверждение, что каждый человек обладает феноменальными способностями хранения информации в памяти. Просто следует признать, что именно развитое сознание обычно мешает этим способностям проявляться.

Люди демонстрируют чудеса силы и ловкости, когда их действия не контролируются сознанием. У младенцев нескольких дней от роду наблюдается хватательный рефлекс (бессознательный акт подкоркового уровня регуляции) такой силы, что можно даже поднять ребенка, схватившегося за пальцы взрослого. Потом ребенку придется еще долго развиваться, чтобы уже на уровне сознательной регуляции научиться тому, что он от рождения умел делать бессознательно. Лунатики демонстрируют чудеса ловкости, недоступные им в сознательном состоянии: ходят по карнизам крыш, вскарабкиваются по веревке на башню и т. д. И не следует сознанию вмешиваться в хорошо автоматизированные действия бегуна или гимнаста, пианиста или скрипача – как правило, такое вмешательство сразу же приводит к сбою.

Считается, что сознание предназначено для отражения реальности и регуляции деятельности. Но, как мы убедились, и то и другое без осознания зачастую делается лучше. Может быть, сознание способствует приспособлению к среде и выживанию? Отнюдь нет. Для непосредственного решения задачи жизнеобеспечения сознание не только не нужно, оно может мешать, нарушая спасительные автоматизмы организма. Гораздо проще пройти по бревну, лежащему на земле, чем пройти по точно такому же бревну, осознавая, что это бревно положено над пропастью. Люди, попав в катастрофу, чаще погибают не от реального физического воздействия, а от ужаса, охватывающего их сознание. Вообще именно сознание побуждает якобы стремящегося к выживанию человека рисковать своей жизнью и здоровьем. Ведь геройство и мужество – это все-таки проявления величия, а не слабости сознания. Сознание даже включает в себя и свое отсутствие – неосознаваемое, оказывается, тоже каким-то образом осознается. В своих исследованиях я обнаружил, что то, что однажды не было осознано, имеет тенденцию при следующем предъявлении снова не осознаваться³⁴. Так, то, что было не воспроизведено или не опознано, при следующем предъявлении имеет тенденцию снова не воспроизводиться или не опознаваться. Это удивительно: ведь для того, чтобы некий знак повторно не воспроизвести (или не опознать), надо помнить, что именно этот знак не следует воспроизводить (или опознавать), узнать его при повторном предъявлении и не воспроизвести (или не опознать). Еще пример: три неопытные машинистки печатали текст (примерно 16 тысяч слов) и сделали ошибки в среднем примерно в 4% слов. Вероятность совершить повторную ошибку в тех же самых словах составляет уже около 35%. Но ведь для того, чтобы в том же самом слове сделать новую ошибку (впрочем, и старую тоже), как-то надо помнить, что именно в этом слове ранее была сделана опечатка! Зачем? (Один мой коллега, знакомый с этими результатами, после работы на компьютере ворчал на меня, как будто я в чем-то виноват: колдун несчастный, я при наборе текста все время делаю одни и те же ошибки.) А вот в другом моем исследовании испытуемые читают вслух слова и выделяют те из них, в которых содержатся заранее указанные буквосочетания (например, "лес" и "лос"). Вероятность пропуска слов с этими буквосочетаниями в реальном эксперименте составила всего 7%. Однако через месяц при повторном испытании вероятность повторения той же самой ошибки намного увеличивается – 33%. А ведь речь идет о повторении ошибки в столь простом задании, как обнаружение буквосочетания "лос" в слове "полоса" или "лес" в слове "пылесос". И этакую-то ошибку человек, разумеется, никак того не осознавая, склонен повторять через месяц. Следовательно, однажды принятое решение о неосознании имеет тенденцию повторяться.

В. Ф. Петренко и В. В. Кучеренко в экспериментах совершенно другого типа демонстрируют, что человек действительно может целенаправленно не осознавать то, что хорошо воспринимает. "Испытуемым, которые находились в третьей стадии гипноза, характеризуемой, в частности, последующей амнезией, внушалось, что по выходе из гипноза они не будут видеть некоторые предметы. По выходе из гипнотического состояния испытуемых просили перечислить предметы, лежащие перед ними на столе, среди которых находились и "запрещенные". Испытуемые действительно не указывали на запрещенные предметы, но "не видели" также и другие предметы, семантически с ними связанные. Например, если испытуемым внушалось, что они не будут видеть сигареты, то они не замечали при перечислении не только лежащую на столе пачку сигарет, но и пепельницу с окурками и т. п. Некоторые предметы, семантически связанные с запрещенными, могли быть указаны испытуемым, но в этом случае он забывал их функцию. Например, один из участников эксперимента, указав на лежащую на столе зажигалку, назвал ее "цилиндриком", другой именовал "тюбиком для валидола", третий с недоумением разглядывал зажигалку, пытаясь понять, что это за предмет³⁵.

Но зачем вообще нужно сознание, которое побуждает нас быть субъективными и совершать столько ошибок? Психологи в растерянности оставляют сознанию невнятно прописанную площадку: то ли оно – не очень понятно, с какой стати – специально миркирует некую информацию, то ли накладывает ничем не объяснимые ограничения на ее прием и переработку, то ли вообще служит помехой для полноценного функционирования человека. Сознание активно вмешивается в любой психический процесс, но как узнать, что же именно оно при этом делает? Наверное, у людей, размышлявших над подобными проблемами, были основания прийти в отчаяние.

На фоне этой полной неясности постоянно появляются люди, рассказывающие о совершенно фантастических вещах, которые вроде бы умеет делать сознание. Психологи относят подобные явления к категории паранормальных, обычно не любят даже вспоминать о них. Действительно, неоправданно жгучий интерес к разговорам о них среди обывателей и студентов-первокурсников, обилие аферистов, спекулирующих на жажде соприкосновения с таинственным, а также полное отсутствие каких-либо научных объяснений этих якобы наблюдаемых явлений мешает отнестись к ним всерьез.

Но все же о загадочных явлениях человеческой психики писали и звезды психологии первой величины. Вот В. М. Бехтерев рассказывает о мысленном внушении различных заданий собачкам В. Л. Дурова. Экспериментатор охватывал ладонями голову собаки и мысленно (иногда даже с завязанными глазами) – в течение полминуты – внушал ей, что она должна, например, забраться на диван и достать лежащую на мягкой спинке дивана кружевную салфетку, или снять зубами книгу с этажерки, стоявшей у стены комнаты, или еще что-нибудь подобное. И собака все это делала! Сам Бехтерев не дает этим опытам объяснения, но предлагает скептикам задуматься³⁶. В1990 г. Ч. Хонортон с соавторами провел эксперимент по мысленному внушению. В нем использовалось компьютерное управление выбором и показом целевых изображений, звукоизолированные помещения, "слепое" судейство и автоматизированное хранение данных. В 355 опытах 241 получатель сигнала показал 34% попаданий при вероятности случайного угадывания – 25%. Вероятность случайного получения подобного результата – менее 0,00005!! Г. Айзенк и К. Сарджент уверяют, что эти исследования "настолько убедительны и выводы настолько близки к окончательным, насколько можно пожелать"³⁷.

Но как решить, действительно ли подобное возможно, если мы вообще не понимаем, что в этом мире делает сознание? В общем, как пишут в учебнике, "таинственность, окружающая сознание, ставила в тупик величайшие умы в истории человечества"³⁸.