Искусство практических (технических) наук

В практической жизни нас обычно волнует не истинность наших взглядов на мир, а эффективность нашей деятельности. В конце концов, из того, что некто знает истинное положение дел, еще не следует, что он знает, как ему добиться того, чего он хочет. В. П. Зинченко выразил эту мысль так: "Одно дело – теория, другое – практика, для которой не бывает готовых теорий"⁵⁶. Зачастую люди действуют даже успешнее, когда не знают всех обстоятельств дела и тем самым, что называется, не усложняют себе жизнь. Даже мосты чаще рассчитывают, исходя из заведомо ложного предположения, что Земля – плоская. Но этот ложный взгляд на форму Земли не играет никакой роли в оценке качества построенных мостов. Ведь важно, чтобы мост выполнял свою функцию, т.е. чтобы по нему могли ходить люди, ездить машины и поезда, а не истинность теории, положенной в основания расчета. Колумб полагал, что Земля имеет форму груши, что на ее узком конце находится вход в рай и что от Канарских островов до Японии – не более 4,5-5 тысяч километров. Кто сегодня склонен обвинить Колумба в невежестве? Он преуменьшил расстояние в четыре раза, но это была, по выражению географа Ж. Анвиля, "величайшая ошибка, которая привела к величайшему открытию"⁵⁷.

Теории, созданные в лоне естественных наук, построены не для реальных, а для идеализированных объектов, а значит, как правило, не могут непосредственно применяться. Практические (технические) науки обычно заняты тем, что конструируют заведомо неверные упрощения теории, заведомо "ложные" следствия этих теорий, грязные, с точки зрения "чистых" теоретиков, методы решения. Главное – чтобы приближенное решение, получаемое в результате всех этих упрощений, следствий и методов, оказалось достаточно точным для конкретной практической задачи. Так, если не удается решить систему уравнений в общем виде, то ее можно решить при каких-то ничем не оправданных допущениях, а при заданной точности – даже методом подбора. Важно лишь, чтобы полученный в итоге результат работал. Так, психологи нередко используют аппарат математической статистики вне условий его применимости. И при этом не только прекрасно себя чувствуют, но иногда и получают с его помощью первоклассные результаты, которые позднее могут с успехом подтверждаться и при более корректном использовании этого аппарата.

В случае отсутствия общепринятых естественнонаучных теорий – такая ситуация типична и для психологии, и для социологии, и для психиатрии – ориентированные на практику ученые обычно вообще не знают, как применять имеющиеся теории, они лишь стараются обобщить накопленный практический опыт и найти способ классифицировать используемые практические приемы. Так появляется новый тип эмпирических исследований, который, в свою очередь, может способствовать появлению новых принципов классификации, новых естественнонаучных гипотез и новых психологических техник. Но, разумеется, как и в любом эмпирическом исследовании, какими бы тонкими методами ни пользовались психологи, надежность и реальная применимость получаемых таким путем данных не слишком высока. Однако сами подобные изыскания крайне важны.

Вспомните слова Леонардо о том, что практик без науки не знает, куда плывет. К этим словам стоит добавить – если даже он случайно пристал к берегу, то все равно не способен самостоятельно узнать, куда на самом деле приплыл. В развитых естественных науках теории должны задавать практикам направление движения. Достигнутые за последнее столетие успехи настолько впечатляют, что многое в самих естественных науках начинает восприниматься как достоверное знание. Правда, исторически это произошло, по-видимому, не ранее конца XIX в., до этого практические разработки всегда опережали теоретические построения⁵⁸. В психологии так продолжается до сих пор. Как отмечает А. Ш. Тхостов, за последние двадцать лет "жалкое состояние теории стало еще более очевидным на фоне бурного развития инструментальных технологий"⁵⁹. Г. С. Абрамова неточна, когда заявляет, что "практика оказания психологической помощи начинает опережать теоретические знания в области психотерапии"⁶⁰. Так было всегда. А иначе придется признать, что античные греки или средневековые крестьяне никак психологически не помогали друг другу. В России традиционные доверительные беседы на кухне, несомненно, исполняли роль психотерапевтических сеансов задолго до появления теоретической психотерапии (а если в процессе такого сеанса не просто поговорить, а "выпить и поговорить", то, как замечает В. В. Макаров, это даже становилось похоже на наркопсихотерапию⁶¹). И не важно, что доморощенные психотерапевты не знали при этом никакой теории (существенно хуже, что они не владели соответствующими психологическими техниками и совершали иногда непоправимые ошибки). Безусловно прав В. А. Лекторский: практическое психологическое воздействие возможно и вне науки, и вне теории⁶².

Практическая наука направлена на разработку полезных алгоритмов деятельности: делай так, и ты добьешься успеха. В отсутствие "хороших" естественнонаучных теорий практические науки хоть и не указывают, куда плыть дальше, но все же помогают ориентироваться "здесь и сейчас", т.е. помогают практику хотя бы понять, приплыл ли он вообще куда-нибудь. Обычно невозможно, а чаще просто бессмысленно обосновывать при этом истинность концепций, определяющих выбор алгоритма действий. Практическая психология не является исключением. Это – ремесло, которое и исполнении великих Маэстро иногда достигает вершин подлинного искусства. Но, хотя мастера зачастую объясняют используемые ими алгоритмы некими теоретическими изысканиями, их объяснения – это, скорее, рационализация собственной деятельности, чем реальное теоретическое построение.

С таким взглядом на роль объяснения техник солидаризируются Дж. Гриндер и Р. Бендлер – создатели психологической концепции, именуемой нейролингвистическим программированием. Вот что они говорили своим ученикам: "Все, что мы собираемся вам сказать, – это ложь. Поскольку у нас нет требований к истинности и точности, мы постоянно будем вам лгать. Но если вы будете вести себя так, как будто наши утверждения действительно истинны, то убедитесь, что они работают"⁶³. По сути, аналогично высказывается и Д. Мейхенбаум: психотерапевт должен дать клиенту концептуальную схему, которая необязательно должна быть истинной, главное – она должна казаться самому клиенту правдоподобной⁶⁴. Принцип Мейхенбаума эквивалентен так называемой теореме У. Томаса: "Если люди определяют ситуации как реальные, то они реальны по своим последствиям"⁶⁵. А вот как об этом же еще на заре психотерапии говорил В. М. Бехтерев: наиболее существенным условием лечебного воздействия психотерапевтического внушения является вера больного в эффективность воздействия⁶⁶. И чем сильнее клиент верит в то, что ему может быть оказана помощь, тем мощнее эффект помощи. Поэтому, кстати, и психоаналитики, и экстрасенсы предпочитают брать с клиентов большие деньги. И дело здесь не только в решении финансовых проблем самих психотерапевтов или целителей. Ведь чем больше денег готов платить клиент, тем, следовательно, больше он верит в успех лечения и, соответственно, тем обычно эффективнее само лечение.

И все же без какого-либо логического объяснения эффективности применяемой технологии она никогда не будет всерьез рассматриваться коллегами. Теории, что очень важно, вселяют в самих психологов уверенность, что они действуют эффективно. А самое главное – они вдохновляют психологов-практиков на разработку новых алгоритмов, хотя, конечно же, сами по себе эти новые алгоритмы не порождают. Новые теоретические соображения лишь помогают находить новые неожиданные принципы для работы психолога-практика. Кому, например, до создания 3. Фрейдом психоанализа могла прийти в голову мысль изучать эротические устремления клиентов, направленных в младенческие годы на собственную мать? И все же алгоритмы не выводимы из теорий непосредственно. А. В. Курпатов и А. Н. Алехин, говоря о психоанализе, справедливо полагают, что причина практической успешности этой доктрины лежала совсем "не там, где 3. Фрейд расчерчивал карту своей теории"⁶⁷.

В. Ф. Петренко удачно называет идеи психоанализа "психотерапевтическим мифом"⁶⁸. Добавлю, что знаменитая фрейдовская кушетка, на которую он укладывал своих пациентов, а сам садился сзади, никак логически не вытекает из теории психоанализа. По-видимому, как отмечают некоторые психотерапевты, эта идея заимствована из процедуры католической исповеди, где отец-исповедник скрыт завесой от исповедующегося⁶⁹, Р. Вудвортс даже назвал теорию Фрейда "опасной религией, удушающей науку изнутри"⁷⁰. К. Ясперсуже в 1953 г. отнес теорию Фрейда к заслуженно забытым теориям⁷¹. Величайший философ и методолог науки XX в. К. Поппер приводит психоанализ в качестве примера принципиально не опровергаемых, а потому заведомо ненаучных, теорий⁷². Любопытно, что в эту же компанию, по мнению К. Поппера, попадают марксизм, столь любезный в прошлом сердцу многих советских психологов, и еще одна околонаучная разновидность психологии – астрология (популярность последней в России в среде обывателей, политиков, спецслужб и теле ведущих до сих пор весьма велика – и, кстати, не только в России: астрологические прогнозы сейчас печатают свыше 90% американских газет⁷³). Ну и разве все это помешало в России принять президентский указ о развитии психоанализа в стране, а психоаналитикам иметь весьма эффективную практику?

Я однажды организовал дискуссию о психоанализе на факультете психологии СПбГУ и во вступительном слове заявил, что это учение – не наука, а мифология, в лучшем случае – мировоззрение. Я был обескуражен реакцией весьма уважаемых мной ученых – ведущих психоаналитиков города. Конечно, повторили они вслед за мной, психоанализ – это не наука, а мифология. Но какая замечательная мифология, даже есть эксперименты, которые ее подтверждают. И вообще, обратились они ко мне, о психоанализе можно было бы высказаться гораздо круче, так что не беспокойтесь, у вас нет особых поводов для переживаний, все замечательно, а после дискуссии будет еще лучше. Честно признаюсь, не был готов, что на научной дискуссии со мной станут говорить, как с имеющим проблемы и пришедшим за помощью клиентом, но оценил практический профессионализм оппонентов, умеющих снимать напряжение. Впрочем, коль скоро они согласились (или сделали вид, будто согласились), что психоаналитическая теория не является научной теорией, мне более не с чем было дискутировать.

Когнитивная психотерапия построена на убеждении, что не ситуация вызывает эмоциональные переживания, а интерпретация этой ситуации. Но при этом практикующие психотерапевты, как им и положено, упрощают свою технологию до теоретического (но отнюдь не практического!) абсурда. Р. Мак-Маллин, например, пишет: "Большинство клиентов могут винить генетику, плохое обращение родителей, невезение, травматический опыт детства, жестокие намерения других, больное общество или некомпетентное правительство. В своей эмоциональной боли они обвиняют всех и вся, за исключением собственных мыслительных процессов". И призывает: старайтесь изменить свои мысли о событиях. Дело, мол, не в обстоятельствах, а в мыслях⁷⁴. Но разве, спрошу я, наши мысли вообще никак не связаны с обстоятельствами? Конечно, любое событие можно интерпретировать тысячью разными способами, и дать клиенту возможность иначе увидеть ситуацию – вполне эффективный прием, но речь все-таки идет об интерпретации познаваемых человеком событий, а не о галлюцинировании.

В работе практического психолога (психотерапевта или психолога-консультанта) применяются достаточно сложные алгоритмы. Их как раз и называют психологическими техниками. Рассмотрим в качестве примера простейший из рекомендуемых психологами алгоритмов деятельности – считается, что он в начальной фазе взаимодействия вселяет надежду на удачную коммуникацию. Допустим, постоялец в гостинице (или посетитель ресторана, пассажир в поезде, клиент на психотерапевтическом приеме) обращается к портье (метрдотелю, проводнику, психотерапевту) с какой-то жалобой или просьбой. Практические психологи утверждают, что часто (но, конечно, отнюдь не всегда!) эффективным началом разговора может быть такая последовательность действий. Представитель сферы обслуживания (да не обидятся на меня за отнесение к этой категории и психотерапевтов) должен на первом шаге уточнить, правильно ли он понял проблему, которая беспокоит клиента. Этот шаг объясняется тем, что люди, особенно в состоянии волнения, могут неудачно формулировать свои мысли, впрочем, даже и при их корректной формулировке сам слушатель зачастую понимает сказанное не всегда адекватно. Поэтому вначале стоит спросить: "Правильно ли я понял, что вас волнует... " и пересказать, как была понята проблема.

Если клиент отвечает: "Да, именно это меня тревожит", – то происходит переход к следующему шагу. Если ответ клиента: "Нет, вы меня неправильно поняли", – то возвращаемся к началу: "Уточните, пожалуйста, еще раз, чем я могу вам помочь". После уточнения снова первый шаг: "Правильно ли я теперь понял, что вас волнует...?" И только после ответа "да" происходит переход на второй шаг. На этом втором шаге рекомендуется вначале очертить полный круг проблем, волнующих клиента. Действительно, вдруг клиент обрисовал попутно возникшую в данный момент мелкую проблему, а на самом деле его волнует что-то гораздо более серьезное? Ведь не очень удачно, если портье (или метрдотель, а тем более психотерапевт) вначале потратят много времени на пустяки, а в итоге выяснится, что дело совсем в другом. Поэтому задается новый вопрос: "Это все проблемы, которые вас волнуют?" Если ответ "нет", возвращаемся к началу: "А что еще вас волнует?", затем снова повторение первого и второго шага. И лишь при ответе "да" происходит переход к следующему:

Понятно, что подобные алгоритмы должны быть однозначными и непротиворечивыми (т.е. отвечать логическим требованиям). Однако вряд ли осмысленно оценивать психологические техники с позиции истинности или называть теорией объяснение роли каждого шага алгоритма. Ведь с какой-то иной точки зрения вроде бы ничем не хуже был бы и строго противоположный совет: не теряйте времени на лишние разговоры, а потому никогда не переспрашивайте; постепенно по ходу беседы вы все равно уточните суть проблемы, волнующей вашего клиента, но при этом не вызовете у него раздражения и недоверия вашим первоначальным непониманием. Не думаю, что на основе одних логических соображений можно сделать правильный выбор из этих принципиально разных подходов. Просто первый успешен почти всегда, второй же – чрезвычайно редко. Стоит, конечно, также учитывать, что в руках Мастера любая техника – не более чем эвристика.

Беда для психологов, что клиент может признать правдоподобной любую, даже самую сумасбродную идею. А основанная на ней психологическая техника в итоге может быть весьма эффективной. В этом – успех шаманов, колдунов, целителей и прочих шарлатанов, коих так, по крайней мере, воспринимают в университетских психологических кругах. Как отличить мошенничество от реальной помощи? Нельзя же всерьез считать достаточным критерием для признания грамотности профессиональной деятельности наличие у занимающегося этой деятельностью человека диплома о высшем психологическом образовании, как это иногда предлагается. В таком случае любой психолог-шарлатан (а такие, к сожалению, тоже встречаются) уже заведомо защищен от профессиональной критики. В то же время талантливые самородки заранее предаются анафеме, хотя самые первые психологи (и У. Джеймс, и 3. Фрейд) просто не имели возможности обучаться на факультетах психологии – их тогда еще на свете не было. А.Ш. Тхостов справедливо видит в требовании запретить терапевтическую практику лицам, не имеющим особого сертификата-диплома, кроме очевидной финансовой подоплеки и разумного отчуждения от некомпетентных лиц, своеобразную сакрализацию профессии, увеличивающую внушающий характер воздействия терапевта, наделяя его особыми неведомыми клиентам знаниями⁷⁵.

Задачу отделения зерен настоящих психологических техник от плевел шарлатанства как раз и призвана решать психология как наука. Типичная исследовательская работа в области практической психологии – проведение эмпирических исследований, в которых ученые пытаются диагностировать эффективность тех или иных психологических техник и определить границы их применимости. Но и в таких исследованиях можно лишь более-менее удачно оценить, произвело ли воздействие ожидаемый эффект, но далеко не всегда можно выяснить, что именно этот эффект вызвало, что в данной технике было эффективным: сама техника, тот или иной отдельный технический прием, невежество клиента, верящего в чудодейственность зачастую бессмысленного приема, или личностные качества психотерапевта, просто его вызывающий доверие вид или сложившийся у этого психотерапевта высокий рейтинг (например, как автора популярных книг) и пр. Прав А. Ш. Тхостов: "Истинные качества продаваемого продукта или конкретные умения данного продавца, как правило, куда менее весомы, чем его способности внушить доверие предполагаемому клиенту. Эта сфера работы практикующего психолога мало отличается от продажи мифов в любой другой человеческой деятельности... Самые дикие и абсурдные лечебные практики обладают терапевтическим эффектом", а "идея изучения совершенно очевидно мифологического телевизионного лечения А. М. Кашпировского объективными методами напоминает попытку объяснить действие Библии на верующих химическими свойствами бумаги, на которой она напечатана"⁷⁶. И поэтому не стоит удивляться мнению А. С. Сосланда: "Мы не располагаем возможностями проверить ни справедливость предлагаемых объясняющих концепций, ни адекватность методик, удостоверяющих эффективность психотерапевтических техник"⁷⁷. И не стоит удивляться, что в некоторых школах психотерапии, особенно в тех, где любят феноменологические рассуждения, оценка эффективности зачастую сводится непосредственно к самоощущению психотерапевта. В итоге в психологической практике наблюдается такой расцвет эклектики, который не снился даже эмпирикам, здесь вообще "никто не работает в рамках какой-то одной психологической теории"⁷⁸.

Важную роль в оценке эффективности метода играет теоретическое (логическое) обоснование применимости метода. Метод, не имеющий логического обоснования, всегда вызывает сомнения, а его применение оценивается научными кругами как опасное. Н. А. Носов, рассматривая различные концепции возникновения ошибок в деятельности человека, прав, когда пишет: "Практический опыт достаточно "мягок", чтобы свидетельствовать в пользу той или иной концепции... любая концепция может объяснить любую ситуацию"⁷⁹. Это справедливо для оценки научной обоснованности практически любых психологических техник. Теоретическое построение само по себе, как правило, не может подтвердить корректность того или иного технического приема, хотя и может повышать оценку его надежности. Но все же оно может запретить применение некоторых заведомо негодных средств. Если психологическая техника опирается на очевидно ложный посыл, противоречит всему теоретическому знанию, то такая техника все-таки не должна использоваться, как бы эффективна она ни была. Например, экзорцизм (метод изгнания дьявола), хотя он и был одно время успешен при лечении истерии, не может считаться удачным методом и не должен применяться, поскольку в корне "противоречит рациональной структуре психологического знания"⁸⁰. Однако для того, чтобы наложить запрет на эффективную технику, в зону практической деятельности необходимо вводить этические нормы. Должна действовать заповедь "Не навреди": если практический метод способен многим помочь, но при этом может также оказаться заведомо вредным для некоторых (и нельзя до его использования установить, для кого именно), его применение этически не допустимо.

Развитие техники, как известно, может приводить к самым разным последствиям и способствовать как созиданию, так и разрушению. Отцы-основатели не только естественных, но и технических наук – Леонардо и Галилей – получали государственные субсидии, прежде всего, за достижения в совершенствовании военной техники. Однако, по мудрому выражению Б. Рассела, техника "вселяет в людей уверенность в том, что они в состоянии творить чудеса, но не указывает им, какие чудеса следует творить"⁸¹. Это тем более справедливо для разнообразных техник манипулирования сознанием. Такое манипулирование, наверное иногда неизбежное в воспитательных и лечебных целях, превращается в руках циников в ужасающее оружие оболванивания людей.

Некоторые практические теории возводят манипулирование сознанием в неизбежный принцип жизнедеятельности. Одним из наиболее ярких достижений эпохи Возрождения становится "Государь" Н. Макиавелли, напрямую призывающий правителей к лицемерию как к самому эффективному способу политической деятельности. В современную эпоху в один ряд с этим замечательным произведением можно поставить те экономические теории, которые провозглашают, что товар стоит ровно столько, сколько за него готовы платить. В той мере, в какой эта абстрактная теоретическая позиция принимается за практическую рекомендацию, она становится безнравственной. Ведь из нее с очевидностью следует (и это, кстати, весьма успешно воспринято многими практиками): цену товара следует повышать не улучшением его качества, а гораздо более дешевым путем – путем манипулирования сознанием с помощью любых, пусть даже весьма сомнительных с этической точки зрения способов, например, с помощью недоброкачественной рекламы. Поэтому в практической деятельности чрезвычайно важны этические требования, выполнение которых может контролировать, прежде всего, само профессиональное сообщество. Потому же так велика роль различных этических кодексов, принятых в разных психологических ассоциациях мира.

Ученый в области практической деятельности тогда приобретает известность, когда создает некую новую технологию и способен логически обосновать ее эффективность. В психологии это труднее всего, потому что не существует признанных критериев эффективности, а значит, любая технология всегда может быть подвергнута критике. Но есть и более легкий путь: взял существующую технологию, поменял в ней кое-что, не очень существенное, провел сравнение по ряду показателей – от ситуации "до применения технологии" к ситуации "после" (вообще-то говоря, надо бы доказывать, что используемая техника имеет преимущества над плацебо-эффектом, но, признаемся честно, обычно так не делается), обнаружил некоторые статистически значимые различия и сделал вывод: полученные данные позволяют утверждать, что предложенные усовершенствования стандартной технологии эффективны. Важно лишь не делать существенных изменений (потому что тогда научное сообщество может вообще не принять новую технологию) и не претендовать на построение объяснительной теории (ибо тогда научное сообщество может с ней не согласиться). Почти все, кто добился признанных успехов в области практической психологии, подчеркивают, что то, чем они занимаются, более напоминает искусство (я бы назвал это иначе – магию), а не науку. И все-таки все великие практики строили объяснительные концепции. Правда, в большинстве случаев эти концепции трудно всерьез считать теориями.

ЛУКАВАЯ ПОПЫТКА ПСИХОЛОГОВ УБЕЖАТЬ ОТ "ЕСТЕСТВЕННОНАУЧНОСТИ" ПСИХОЛОГИИ

Гений Галилея, Кеплера и Ньютона заставил многих осознать величие естественных наук и их преимущество в постижении реальности в сравнении с другими путями познания. Восхищенные потомки, потрясенные достигнутыми победами естественнонаучной мысли, признали физику матерью естествознания и царицей наук. Только естественные науки, решили они, способны познавать Истину. Поэтому неудивительно, что отцы-основатели психологии стали строить новую созидаемую ими науку по образцу великих естественных наук. Однако первые психологи находились в сложном положении. Вечные "проклятые" вопросы философии сознания не имели ответа. А можно ли строить науку, не представляя, как могут решаться ее главнейшие проблемы? Возможна ли реальная теория, когда само существование сознания парадоксально и логически противоречиво?

У естествоиспытателей тоже были свои проклятые вопросы. Как же они их решали? Великий И. Ньютон однажды предложил чудовищную с логической точки зрения теорию тяготения – говорят даже, будто он заимствовал ее у астрологов. Оказывается: два тела, никак не связанные между собой, притягиваются тем не менее друг к другу с силой, определяемой по известной формуле. Между этими телами нет никакого взаимодействия, нет даже обмена информацией, т.е. они, условно говоря, "не знают" ни о существовании друг друга, ни о расстоянии между ними. Но при этом притягиваются с силой, обратно пропорциональной квадрату этого неведомого им расстояния. Нелепость теории сразу бросалась в глаза и вызывала неприкрытое изумление и отвержение у многих мудрых современников (в частности, у Дж. Беркли, X. Гюйгенса, М. В. Ломоносова). Да и сам Ньютон признавался в личном письме: "Предполагать, что тяготение является существенным, неразрывным и врожденным свойством материи, так что тело может действовать на другое на любом расстоянии в пустом пространстве, без посредства чего-либо передавая действие и силу, – это, по-моему, такой абсурд, который немыслим ни для кого, умеющего достаточно разбираться в философских предметах"⁸². И все-таки, сэр Исаак, объясните, как же это может быть?

Прислушаемся к ответу, который Ньютон дает с присущей ему определенностью: "Причину свойств силы тяготения я до сих пор не мог вывести из явлений, гипотез же я не измышляю. Все, что не выводится из явлений, должно называться гипотезою, гипотезам же метафизическим, физическим, механическим, скрытым свойствам не место в экспериментальной философии... Довольно того, что тяготение на самом деле существует и действует согласно изложенным нами законам и вполне достаточно для объяснения всех движений небесных тел и моря"⁸³. Вы не знаете, почему тела притягиваются друг к другу? И я не знаю, отвечает Ньютон. Ну и что? Довольно и того, что мной открыты законы тяготения, которые любой может проверить в опыте. Зато я не придумываю ни на чем не основанных гипотез (hypotheses nonfingo) о неведомой природе тяготения. "Гипотезы не должны рассматриваться в экспериментальной философии. И хотя аргументация на основании опытов и наблюдений посредством индукции не является доказательством общих заключений, однако это – лучший путь аргументации, допускаемой природой вещей"⁸⁴.

Новая физика объясняет природу рассматриваемых ею явлений отнюдь не лучше, чем Ньютон – природу тяготения. Физик Р. Пенроуз отмечает три важных момента квантовой механики: "Первое: в ее пользу говорят все потрясающие совпадения, которые эта теория дает с каждым экспериментальным результатом. Второе: это теория удивительного и глубокого математического совершенства и красоты. А единственное, что можно сказать против нее, – это то, что она полностью абсурдна"⁸⁵. По сути, об этом же говорит Ф. Дайсон, рассматривая стадии обучения квантовой механике. Студент, по Дайсону, вначале учится делать вычисления и получать правильные результаты (например, вычисляет сечение рассеяния нейтронов протонами). Это первая стадия, и она проходит сравнительно безболезненно. "Затем наступает вторая, когда студент начинает терзаться, потому что не понимает, что же он делает. Он страдает из-за того, что у него в голове нет ясной физической картины. Он совершенно теряется в попытках найти физическое объяснение каждому математическому приему, которому он обучился. Он усиленно работает и все больше приходит в отчаяние, так как он ему кажется, что он не способен мыслить ясно.... Потом совершенно неожиданно наступает третья стадия. Студент говорит самому себе: "Я понимаю квантовую механику", или, скорее, он говорит: "Я теперь понял, что здесь особенно нечего понимать""⁸⁶.

Первые психологи во главе с В. Вундтом тоже решили пойти по такому пути. Мы не знаем, что такое сознание? Ну и что? Химики же не знают, что такое вещество, но это не мешает им его исследовать, разлагать на элементы и строить Периодическую систему. Так вперед! Давайте строить науку психологию и открывать законы психической жизни. Эта программа многих заведомо смущала. Задолго до В. Вундта, провозгласившего такой подход, некоторые мыслители – среди них И. Кант – пытались определить границы естественных наук. И утверждали, что такие важные, с их точки зрения, понятия, как Бог, свобода и душа, принципиально не подлежат естественнонаучному исследованию. Но тогда, следовал вывод, психология как естественная наука невозможна, потому что она не способна отвечать на самые главные вопросы. Мыслители менее изощренные – например, Т. Гоббс, – считали, что психология просто не нужна, рассматривая не только все понятия, но и всю человеческую историю как объект для изучения экспериментальной физики. Если принять такую точку зрения, то психологические проблемы должны решать физики (или, в более поздней версии И. М. Сеченова, – физиологи). Мыслители, ориентированные на постижение мира более сердцем, чем умом, – наподобие Ф. Шлейермахера, – видели в посленьютоновской науке лишь "убогое однообразие, которое мнит постичь высшую человеческую жизнь в единой мертвой формуле"⁸⁷. С этой точки зрения естественнонаучная психология бессмысленна.

В. Вундт задумался: а не обманули ли Ньютон и его коллеги сами себя? Ведь физики узнают о мире и строят свои теории, опираясь не на непосредственный опыт взаимодействия с природой, а на данные сознания. Следовательно, отнюдь не физики, а психологи имеют дело с непосредственным опытом, поскольку они-то именно сознание и изучают. Это значит, что не Ньютон со своими коллегами, а психологи не измышляют гипотез. Из всего этого он выводит заключение: "Психология имеет то важное преимущество перед физическими науками, что ее теории совершенно не нуждаются в метафизических гипотезах. Психология все более и более будет становиться чисто опытной наукой, тогда как физика в известном смысле получает характер гипотетичности"⁸⁸. Таким образом, по Вундту, психология – не просто естественная наука, а самая естественная из всех наук.

Однако основоположники естествознания по своему мировоззрению мало походили на своих позитивистски ориентированных последователей XIX и тем более XX вв. Сами-то они изучали материю, но для реализации своих гуманистических устремлений искали отнюдь не естественнонаучные пути. (Р. Декарт далеко не случайно объявил разделение материи и сознания принципиальным и развел их в две разные субстанции. Он хорошо чувствовал дух эпохи Нового времени.) Так, Леонардо прославился, прежде всего, своими художественными шедеврами. Да и сам Галилей в начале жизненного пути собирался стать художником, но при этом он еще и играл на музыкальных инструментах, писал стихи, комедии и литературную критику. Кеплер и Ньютон до конца своих дней были глубочайшими мистиками. В частности, создатель механики считал самым важным из сделанного им комментарий к "Апокалипсису". Что же было делать отцам-основателям психологии, которые взялись изучать сознание методами естественной науки? Как это ни удивительно, но они заранее чувствовали безнадежность предлагаемой программы и придумывали для себя специальные способы оправдания.

По Вундту, естественнонаучная психология призвана находить такие законы душевной жизни, которые можно уподобить законам грамматики – они важны, без них нельзя построить высказывание, но не они определяют звучание и содержание этого высказывания⁸⁹. Для понимания последнего, был уверен Вундт, необходимо рассматривать духовные процессы не как подчиненные каким-то законам, а в их историческом развитии. Поэтому он считал, что одной естественнонаучной психологии недостаточно, и без особых сомнений разбил психологию на две малосогласующиеся между собой части: естественнонаучную (он называл ее физиологической) и гуманитарную (последнюю он несколько высокопарно именовал психологией народов).

Еще более показателен пример Г. Т. Фехнера. В своей ранней "Книжечке о жизни после смерти" (согласитесь, в названии прямо-таки просвечивает позитивист-естествоиспытатель!) он пишет о трех ступенях жизни человека: "В одиночестве и темноте пребывает человек на первой ступени, на второй же живет, хотя и общаясь с другими, но отдельно от них, при свете, не отражающем всей глубины сущего. На третьей ступени сплетается его жизнь с жизнями прочих душ в одну общую жизнь высочайшего Духа, и проникает он в сущность конечных вещей"⁹⁰. Читая подобные тексты, трудно поверить в естественнонаучные намерения основателя психофизики. Впрочем, и некоторые тексты основателей естественной науки также весьма мало напоминают естественнонаучные трактаты (чего, например, стоит убеждение Кеплера, что Земля – это животное, или такой пассаж Ньютона: "Бог не есть вечность или бесконечность, но он вечен и бесконечен, он не есть продолжительность или пространство, но продолжает быть и всюду пребывает"⁹¹). Однако у Фехнера даже противоположные взгляды соединяются в присущей ему внутренней гармонии. Наука занимается только тем, утверждает он, что доступно опыту, всеобщая же связь явлений, их единство, а также вечное и всеобъемлющее сознание – это необходимые внеэмпирические допущения, без которых наука не существует, без которых нельзя познать Истину. Именно поэтому он и решает исследовать естественнонаучными методами внеэмпирически заданную связь психического и физического.

Парадоксальный У. Джеймс тоже призывал строить психологию как естественную науку, заведомо признавая, что так построенная наука будет "абстрактной и страдающей неполнотой". Психологии, писал он, "должна быть предоставлена полная свобода двигаться в этом направлении даже теми, кто уверен, что она никогда не достигнет цели". Но нужно это лишь для достижения временного успеха, для того, чтобы затем, "возвратившись вспять", слиться с философией в ее целом. Вот только тогда найденные за это время "психологические формулы" приобретут подлинное значение⁹². Он тоже публикует книгу под названием, не слишком соответствующим естественнонаучному подходу: "Возможно ли сообщение с умершими", где описал 75 сеансов с медиумом, вызывавшим дух умершего коллеги⁹³.

При такой изначальной обреченности естественнонаучного подхода в глазах основателей вряд ли удивительно, что и радости от первых итогов его применения в психологии не было. В общем, как сказал Господь устами библейского пророка Иеремии (31; 29): "Отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина". Ничего похожего по мощи ни на законы ньютоновской механики, ни на Периодическую систему элементов психологам создать не удалось. Единственное, чем психологам можно было гордиться: стало понятно, что старые спекулятивные схемы, на протяжении веков разрабатываемые философами, весьма мало похожи на правду. Но это была пиррова победа. Старые схемы опровергнуты, но ведь и новые построены не были. Ага, завопили критики, мы же говорили: язык математического естествознания бессилен описать величие человеческого духа. Подождите! – защищались психологи, ориентированные на канон естественной науки. – Мы же еще очень млады. У психологии, конечно, длинное философское прошлое, но уж очень краткая история экспериментальных исследований. Мы еще скажем свое слов