Сюрреалистическое остроумие терминологии

О, вы, любители чудес, внемлите произнесенному вами слову, и удивление ваше будет нечрезмерно.

А. Н. Радищев

Мудрый Л. Витгенштейн сказал: у психологии имеются экспериментальный метод и путаница в понятиях¹²⁸. Раз вечные проблемы психологии остаются нерешенными, то неудивительно, что и основные психологические термины не могут иметь хоть сколь-нибудь удовлетворительных определений. Привычной стала ситуация, когда сосуществуют сотни противоречащих друг другу определений одного и того же понятия. Как ни странно, отсутствие хорошего терминологического аппарата зачастую объявляется вполне нормальным ввиду исключительной сложности объекта изучения. Например, как иронизирует В. И. Искрин, некоторые психологи в принципе отказываются определять, что такое личность, поскольку, мол, личность многогранна¹²⁹.

Ключевое слово психологии – сознание. Однако в одних определениях (чаще в философии) оно как нечто идеальное противостоит материальному, в других (прежде всего, в психологии) – как нечто осознаваемое противостоит неосознаваемому (которое, заметим, само по себе тоже идеально), в третьих (например, в социологии) – как нечто рациональное выступает антонимом стихийному¹³⁰ (хотя и стихийное поведение может быть осознанным). К тому же как нечто вербализуемое сознание часто противопоставляется невербальному (но при этом одновременно признается, что осознаваться может и нечто невербализуемое). В другой группе определений (особенно в физиологии) сознание характеризует одно определенное состояние – уровень бодрствования, иногда – разные состояния, называемые "особыми состояниями сознания". В следующей группе сознание выступает или как нечто качественное (и тогда говорится о "луче сознания"), или как нечто количественное (и тогда говорится об "объеме сознания"). Одни авторы пишут о сознании как о чем-то едином, другие – о множестве разных сознаний (один из самых ярких представителей этой точки зрения – В. Л. Райков¹³¹). Ряд исследователей склонны рассматривать сознание как некий механизм в процессах переработки или оценки информации, но многие относят к сознанию только полученное в итоге содержание информации (тогда говорят о сознании как об осведомленности или о насыщенности сознания смыслами). И т. д. и т. п. А поскольку все эти определения так или иначе противоречат друг другу, то не может существовать ни одного явления, соответствующего всем встречающимся определениям сознания.

Если ученые не знают, о чем они говорят, когда говорят о сознании, то, может быть, об этом знают остальные люди, использующие это слово в обычной жизни? Эта странная идея вдохновила не одно поколение теоретиков проводить этимологический анализ психологических терминов. И не важно, что естественный язык заведомо отражает не научную, а "наивную картину мира"¹³². Из книги в книгу нам сообщается, что сознание – это совместное знание. Сила этого аргумента примерно такая же, как этимологическое доказательство того, что спина – это то, на чем спят, или что со -мнение – это совместное мнение, а собака – это совместный бак женского рода. Вывод же из всего этого, если, конечно, не видеть в аргументации просто поэтическую игру слов, крайне загадочен. Следует ли это понимать так: все, что я осознаю, есть совместное знание? Вряд ли. Может быть, речь идет о том, что сознание возникает только тогда, когда люди начинают каким-то образом обмениваться знанием? В последнем случае возможно несколько вариантов интерпретации. Или самый первый обмен знаниями служит основанием для возникновения сознания – но это значит, что сам обмен знаниями начинается бессознательно. А если он может происходить без сознания, то зачем же тогда нужно сознание? Или же наличие сознания – необходимое условие обмена знаниями, но тогда надо предварительно определить, что же сознание все-таки такое?

Разумеется, не лучше определены и все остальные основные термины. Ключевые понятия "психика" и "сознание" разведены очень плохо. Как отмечает Г. В. Акопов, "явное или неявное отождествление сознания и психики устойчиво воспроизводится на протяжении всей истории отечественной психологии"¹³³. Обычное утверждение, что у животных нет сознания, но есть психика, ничем ни логически, ни экспериментально не обосновано. Дж. Серл, например, не без основания полагает, что "если только мы не ослеплены плохой философией или некоторыми формами академической психологии, то на самом деле у нас нет никаких сомнений, что собаки, кошки, обезьяны и маленькие дети сознательны и что их сознание столь же субъективно, как и наше"¹³⁴. Поэтому с равным успехом можно предположить, что у животных сознание-то как раз есть, но у них, напротив, плохо с психикой.

Такое "перевернутое" предположение ничем не хуже общепринятого. Его можно даже некоторым образом эмпирически подтвердить. Например, обычно считается, что животные видят сны. Существуют описания того, как охотничьи собаки во сне "охотятся": лают, двигают ногами и т. д. Так, Г. Эрхард утверждал, что его собака "охотится" всегда после того, как ее водили в лес, а если она не была в лесу, то ее можно побудить охотиться во сне запахом сосновых игл¹³⁵. И кошки, по-видимому, тоже видят сновидения. Во всяком случае, если у них на стадии быстрого сна снять систему торможения мотонейронов, то они начинают двигаться и совершать поисковые движения¹³⁶. Очевидно, что нужна какая-то внутренняя сцена для просмотра этих сновидений. Можно ли назвать эту внутреннюю сцену сознанием и утверждать, что животные обладают субъективным переживанием? Или стоит ограничиться представлением, что во время сна сознание не функционирует?

Впрочем, эмпирические подтверждения наличия сознания без четких критериев и ясных определений ничего не доказывают – в частности, сделанное высказывание об осознании сновидений не будет всерьез принято ни физиологами, связывающими сознание с уровнем бодрствования, ни аналитическими философами, которые скажут о лингвистически неправильном использовании словосочетания "видеть сны". Кстати, мыслят ли животные? Если мыслят, то осознают ли они результат своих мыслительных операций? Может быть, у них есть только некое допонятийное мышление (еще один загадочный термин)? Но как же тогда шимпанзе или горилла, обученные языку глухонемых, умудряются создавать новые понятия (о чем ранее уже говорилось)? При неопределенности используемых терминов на эти вопросы нельзя дать вразумительных ответов.

Как выйти из столь неудобного положения с терминологией? Как изучать то, что даже не имеет ясного определения? Подобные проблемы часто возникают в науке. Когда люди стали изучать различные вещества, сами эти вещества были для них так же таинственны, как для первых психологов оказались таинственны явления сознания. Хотя каждый человек всегда имел дело с какими-нибудь веществами, никто не знал ни что такое вещество, ни откуда оно появилось. Первые специалисты в этой области назывались алхимиками, и они в исходе были скорее мистиками, чем учеными. Их труд, однако, не пропал даром – появилась наука химия. Химики стали раскладывать вещества на элементы и, в конце концов, нашли в этих элементах порядок – Периодическую систему.

Аналогично решили поступить и психологи. Они не знали, что такое сознание, но решили разложить его на отдельные процессы и пытаться найти в этих процессах какие-либо закономерности. Психологи начинают классифицировать неведомое, надеясь, что, стоит, например, расчленить загадочную психику на более мелкие и более понятные психические процессы, и загадочность психического станет меньше. Так нам и рассказывается во всех учебниках: псе психические процессы делятся на... Студентам ставят ужасные оценки, если они путаются в определениях и не могут различать между собой ощущение и восприятие, память и представление, мышление и воображение. Пусть деление на психические процессы условно, пусть оно не имеет теоретического обоснования, однако оно помогает в описании экспериментов и разработке объяснительных схем. Так же, как первым химикам помогало описывать их опыты указание на такие наблюдаемые процессы, как смешивание, горение, выпадение осадка и пр. Теоретические процессы, описывающие непосредственно не наблюдаемые явления (как, например, окисление), стали известны химикам гораздо позже. (Правда, они при этом не создавали лабораторий выпадения в осадок, в отличие от психологов, легко порождавших лаборатории психологии восприятия или мышления.)

С появлением компьютеров познавательные процессы стали описывать по аналогии с процессами, протекающими в компьютере. Эти аналогия вначале только укрепила традиционное деление психических процессов. Стали говорить о приеме информации (то, что традиционно обычно называлось восприятием), переработке информации (что, по аналогии, связывалось с мышлением) и хранении информации (память). Разумеется, и такое деление не является четким. Когнитивисты, в конце концов, заговорили вообще только об одном процессе – процессе переработки информации, включающем в себя все то, что обычно называют и вниманием, и восприятием, и памятью¹³⁷.

Классификация психических процессов теоретически никак не обоснована и является типичным примером эмпирической классификации. Представляется ли она естественной, т. е. выделяющей принципиально различающиеся между собой процессы, хотя бы самим же психологам? Вряд ли. Все признают, что процессы тесно взаимосвязаны и в чистом виде не существуют. Нельзя что-либо воспринять и осознавать при этом, что именно воспринято, без памяти. Но и нельзя ничего запомнить, если то, что подлежит запоминанию, не было воспринято. Внимание и мышление также невозможны друг без друга. Даже изучение того, что человек ощущает, предполагает, что испытуемый понимает, о чем его просит экспериментатор, умеет принимать решение о своих переживаниях, обладает речью, дабы сообщить об этом экспериментатору и т.п. К существующей классификации как описывающей реально существующие разные процессы с подозрением относятся почти все, даже авторы учебников и разработчики госстандартов подготовки психологов. Правда, они признают, что ничего лучшего у них нет, а данное членение хотя бы опирается на давнюю традицию.

Автор самого известного советского учебника по общей психологии, С. Л. Рубинштейн писал (правда, не в учебнике!): "Функциональное построение психологии искусственно разрывает и разносит по разным рубрикам (восприятие, память и т.п.) явления, по существу, совершенно однородные, выражающие одни и те же закономерности". (Впрочем, он с взращенной Гегелем и присущей многим психологам советской эпохи диалектической прямотой умудряется заодно утверждать строго обратное: ощущение и восприятие, "взятые так, как они существуют в действительности", – это реальные и разные процессы¹³⁸.) "Бее виды психической деятельности функционируют в ансамбле, т. е. такие психические процессы, как мышление, речь, память, восприятие и др., онтологически вообще не существуют как отдельные обособленные акты, они искусственно разграничиваются в целях научного анализа, хотя в жизнедеятельности человека "все состоит из всего"", – пишет специалист в области психолингвистики А. А. Залевская¹³⁹.

Многие признают дидактическую неправильность предлагаемого членения, когда за деревьями психических процессов студенты не замечают леса целостной психики! И в реальных исследованиях то один, то другой психолог приравнивают между собой, например, восприятие и мышление (некоторые даже предупреждают: теоретическое разделение восприятия и мышления небезопасно¹⁴⁰), даже восприятие и познание¹⁴¹. Ряд психотерапевтов уже не видят разницы между мышлением и эмоциями¹⁴². А.В. Брушлинский не различает репродуктивное мышление и память¹⁴³. А специалист по исследованию воли В.А. Иванников прямо уверяет, что такого процесса, как воля, реально не существует¹⁴⁴. М. А. Холодная говорит, что в конкретных исследованиях эмпирические границы между разными процессами, функциями и уровнями всегда оказывались размытыми вплоть до их полного исчезновения: изучение понятийного мышления оборачивается описанием семантической долговременной памяти, исследование логических умозаключений неожиданно предстает как исследование воображения и т. д. Холодная называет это явление "эффектом перевертыша" и резюмирует: "Так называемые "познавательные процессы" – это не более чем плод нашего несовершенного профессионального ума"¹⁴⁵. Не счесть примеров критики обсуждаемой классификации. И абсолютно все согласны: мыслит и воспринимает не мышление или восприятие, а личность. Обсуждаемая классификация к тому же обладает нулевым или даже отрицательным эвристическим потенциалом. Ведь как только психологи обнаруживают какое-то реальное психическое явление, будь то вытеснение по Фрейду, дифференциация фигуры и фона у гештальтистов, установка в школе Д. Н. Узнадзе, конформизм, обнаруженный в экспериментах С. Эша и его последователей, когнитивный диссонанс Л. Фестингера, да хоть павловский условный рефлекс или обнаруженный мной феномен неосознанного негативного выбора, так сразу выяснялось: любое из этих явлений находит свое выражение во всем диапазоне психического. Бессмысленно относить подобные психические феномены только к восприятию, мышлению или эмоциям. Даже в патопсихологии, где диагностическая важность определения у больных отдельных функциональных нарушений не вызывает сомнений, отмечается условность выявления нарушений той или иной функции. "Большинство методик, – пишет О. Ю. Щелкова, – свидетельствует своими результатами о состоянии нескольких функций....Нельзя ограниченно исследовать только память, только внимание, только мышление"¹⁴⁶. Наконец, все выделенные процессы распадаются на ряд совершенно одинаковых подпроцессов: поступление информации, принятие решения, контроль, оценка и т. д.

Существующая классификация психических процессов нарушает элементарные логические требования. Она, очевидно, построена по разным основаниям. В качестве позитивного примера классификации психических процессов по одному основанию укажу на классификацию Сенеки, не обсуждая здесь ее пользу и осмысленность. Он делит все процессы на относящиеся к прошлому (memoria), к настоящему (presentia) или к будущему (providentia). Основание для деления, по крайней мере, понятно. Спустя тысячелетия эту классификацию повторит Б. Уорф (правда, тут же подчеркнув ее искусственность): "В нашем сознании соединены чувственная и нечувственная стороны восприятия. Чувственную сторону – то, что мы видим, слышим, осязаем, – мы можем назвать the present (настоящее), другую сторону – обширную, воображаемую область памяти – обозначить the past (прошедшее), а область веры, интуиции и неопределенности – the future (будущее)"¹⁴⁷. Ничего подобного в общепринятой классификации нет. Практически не найти одинаковых оснований для разделения, например, восприятия и воображения, речи и внимания, мышления и представления, памяти и воли.

Данная классификация неоднозначна. Одни и те же явления можно с равным успехом отнести к разным классам. Попробуем, для примера, выявить критерии, по которым те или иные явления мы должны отнести к классу ощущений. В западной психологии (когнитивизме и позднем бихевиоризме) ощущение трактуется (цитирую по разным словарям) как обнаружение стимуляции, как осведомленность (стыдливое название осознанности) о каких-то состояниях внутри или вне тела, вызванных возбуждением системы рецепторов. А заодно некоторые западные словари относят к ощущениям такие вещи, как ощущение субъективной уверенности или чувство (т. е. ощущение) юмора. Ну прямо как в Средние века, когда в справочнике о змеях обязательно должны были присутствовать не только сведения о ползучих гадах, но и разделы о змеях воздушных, змеях геральдических, змеях сказочных и пр. – ведь надо же изложить все о змеях. Поскольку, впрочем, ни когнитивисты, ни бихевиористы не знают, что такое "сознание", они в итоге (хотя и не в словарях) признаются, что им неведомо, как происходит процесс приобретения осведомленности. Потому же, наверное, предпочитают и не трактовать ощущение как самостоятельный психический процесс.

В советской психологии, так уж повелось, взгляд на ощущение всегда пояснялся тремя цитатами из В. И. Ленина (см. любые психологические словари того времени): 1) ощущение "есть действительно непосредственная связь сознания с внешним миром, есть превращение внешнего раздражителя в факт сознания"; 2) "Самым первым и самым первоначальным является ощущение, а в нем неизбежно и качество"; 3) материя "фотографируется, отображается нашими ощущениями". Заметим, между прочим, что Ленин – с присущей ему диалектической гибкостью – с одной стороны, как известно, постоянно критиковал сенсуализм, но с другой – выступал как пламенный сенсуалист, полагая, что все содержание наших знаний может быть выведено из ощущений. В итоге советские психологи, которые вынужденно (но иногда и по любви) объявили ленинское учение гениальным, оказались в ловушке.

С одной стороны, из приведенных цитат вроде бы предполагается обязательная представленность ощущений в сознании (не могли же психологи в советское время заявить, что Ленин понимал слово "сознание" как философский термин, т. е. иначе, чем это делают они сами). А с другой – признается наличие ощущений (если они первоначальны вообще, то, значит, и филогенетически первоначальны тоже) у животных, но в то же время отрицается у них же сознание. Советская психология красиво именовала эту путаницу плодотворными диалектическими противоречиями. В итоге из процитированной ленинской многозначительной ничевоки советские психологи выводили взгляд на ощущение, во-первых, как на отражение отдельных свойств (качеств) предметов внешнего мира при их непосредственном воздействии на рецепторы. (То, что это отражение при этом осознается, обычно в определении не упоминалось, но иногда подразумевалось.) А во-вторых, большинство советских психологов описывали ощущение как первую ступень познавательной деятельности человека, как филогенетически и онтогенетически первичный процесс.

Конечно, многие прикрывались цитатами Ленина и классиков марксизма лишь как черепашьим панцирем для защиты от идеологического прессинга, но при этом большинство из них искренне думало, что ощущение первично и отражает, в отличие от восприятия, отдельные свойства предметов. (N.B. О черепашьем панцире диалектического материализма на теле здоровой советской психологии прямо заявили А.В. Петровский и М. Г. Ярошевский¹⁴⁸. Правда, признаюсь, когда читаешь работы указанных авторов и некоторых их коллег, писанные ими в советское время, то создается впечатление, что, сознательно прикрываясь панцирем, они несколько перестарались – их панцирь иногда становился такого гигантского размера, что под ним уже никакой черепахи не было видно. А. А. Крылов приводит пример еще весьма этически сдержанного высказывания, характерного для того времени: "Имея на вооружении гениальное ленинское произведение, советские психологи до конца разгромят растленную психологию современного империализма"¹⁴⁹.) Но вернемся к ощущениям и проанализируем предложенные советскими психологами определения.

Прежде всего, какие именно свойства являются отдельными? То, что мы ощущаем, как доказали сами же психологи, зависит не только от раздражителя, но также от опыта, ситуации, установки, других раздражителей, состояния воспринимающего и пр. Что же тогда есть отдельное свойство вообще? Тембральные характеристики одного и того же звука (например, звучание "ля" первой октавы в исполнении флейты, или скрипки, или камертона) – это отдельное свойство, вызывающее ощущение, это много свойств, вызывающих много ощущений, или уже целый объект, подлежащий восприятию? Пишет В. А. Лекторский: "Мы ощущаем данное цветовое пятно не только как абсолютно единичное, но и как индивидуальное выражение цветовой универсалии ("красного вообще")....Непонятно, каким образом ощущения, для которых характерна абсолютная непосредственность (т. е. отсутствие в них составных частей, признаков), могут иметь не только уникальный, но и обобщенный характер"¹⁵⁰.

Все время также подчеркивается, что первым в онтогенезе развивается ощущение, и его необходимым свойством является модальность. Но при этом принимаются эмпирические свидетельства того, что существуют врожденные зрительно-тактильные координации (что это такое – ощущения или нет?) и лишь к шести месяцам жизни дети способны по модальности отличать друг от друга зрение и осязание¹⁵¹. Не известно даже количество модальностей. Аристотель говорил о пяти видах чувств. Как полагает Н.В. Васильева, эта точка зрения уже принадлежит истории: "существует от восьми до двух десятков (по разным классификациям) видов сенсорных чувств и три вида перцептивных чувств"¹⁵². Наверное, не так много коллег согласятся с выделением Васильевой зрения, слуха и осязания в качестве именно "перцептивных чувств". Впрочем, вообще не известно, всели люди способны даже эти чувства воспринимать как отдельное свойство (не говоря уже о других сенсорных качествах). У людей с цветомузыкальным слухом (таким слухом, как известно, обладали композиторы Н.А. Римский-Корсаков и А.Н. Скрябин, поэт Г. Гейне и др.) звук вызывает непосредственные цветовые ассоциации. Звук для них – это отдельное свойство (и тогда еще можно говорить об ощущении) или это уже сочетание двух свойств: звука и цвета, а потому звук уж точно перцептивное чувство?

Беда с обсуждаемым определением еще и в том, что само ощущение модальности, по-видимому, возможно, даже тогда, когда нет непосредственного воздействия предметов внешнего мира на рецепторы. Разве фантомная боль в отсутствующей конечности – не ощущение? А ведь еще у человека может звенеть в ушах или стынуть кровь, у него могут сыпаться искры из глаз – как оценить, ощущения ли это? Добавлю в этот список цветовое воздействие зеленых чертиков или белых мышей на людей, находящихся в алкогольном психозе. А вкус л имена, переживаемый во сне или вызванный искусственным раздражением нервных центров, – это ощущение? Ну а если в тренинге саморегуляции человек получает инструкцию о том, что его правая рука теплеет, и он чувствует (осознает), что она действительно теплеет, – это чувство является ощущением?

Неосознаваемый ультразвук способен вызвать у людей панику, а значит, как-то воздействует на рецепторы. Тем самым под данное выше определение ощущения подходит. Можно ли считать, что ультразвук – это отдельное свойство объекта, вызывающее ощущение? Регистрируемое в экспериментах субсенсорное восприятие раздражителей – это тоже ощущение? Б.Г. Ананьев не случайно называл ощущение "самым элементарным фактом сознания"¹⁵³. Так, может, ощущение связано только с осознанием? Правда, задумаемся: всегда ли возможно осознать отдельное свойство предмета без осознания самого предмета? Шершавость ткани – это еще ощущение или уже предметное восприятие? Некоторые "отдельные чувственные качества" и выразить нельзя иначе, кроме как через свойства предмета. Запах мяты, клубники или горячего металла – это ощущения? А вкус кокосового молока, банана или черного кофе? А малиновый (изумрудный, малахитовый и пр.) цвет? Это ощущения?

Определение местоположения источника звука обычно относят к характеристикам слухового ощущения. Но повторю ранее сказанное: если один и тот же по физическим параметрам звук длительностью в 1 мс приходит в левое ухо на одну тысячную секунды раньше его появления в правом ухе, мы определяем, что слышим только один звук, который как бы идет с левой стороны. Нужно различие в три-пять миллисекунд, чтобы услышать два звука¹⁵⁴. На каком основании мы можем решить, что различия в тысячные доли секунды, позволяющие нам определять местоположение источника звука, мы ощущаем, а не, скажем, мыслим ("бессознательно умозаключаем", как говаривал Г. Гельмгольц)? Вообще время – это отдельное свойство бытия предметов и личности? Мы его ощущаем, воспринимаем или вычисляем? Переживание одновременности, длительности, временной последовательности, длящегося настоящего, равно как чувство приближения времени наступающего события, – это все ощущения или что-то иное? С помощью какого критерия это можно решить? Надеюсь, сказанного достаточно, чтобы признать: нельзя однозначно определить, отражает ли данный процесс некое отдельное свойство или нет.

И кто скажет, почему, например, простота объекта, или симметричность, или его осмысленность не являются отдельным свойством? Например, для того, чтобы понять произнесенное слово, его надо услышать. Но услышанное слово – это уже восприятие данного слова. Допустим. А восприятие отдельной фонемы и этом слове – это ощущение или восприятие? Осознание того, что предъявленное слово связано с речью, а не просто какой-то случайный звук – это ощущение? В общем, не представляю, как можно в принципе решить, что мы имеем дело именно с ощущением, а не чем-либо иным.

Утверждение о первичности ощущений вводит вроде бы в принятую классификацию элемент иерархии. Но этим лишь еще более все запутывает. Для последователей такого взгляда не важно, что еще А. А. Ухтомский уверял: простые ощущения, о которых стали говорить только после Д. Юма, "есть, в сущности, абстракция, более или менее полезная аналитическая фикция, тогда как реальный и живой опыт имеет дело всегда с интегральными образами"¹⁵⁵. А У. Джеймс писал: "Ни у кого не может быть элементарных ощущений самих по себе. С самого рождения наше сознание битком набито множеством разнообразных объектов и связей, а то, что мы называем простыми ощущениями, есть результат разборчивости внимания, которая часто достигает высочайшего уровня"¹⁵⁶. И не важно, что гештальтисты, представители школы Д. Н. Узнадзе и многие другие исследователи экспериментально опровергали первичность ощущения в чувственном опыте человека. Пусть А. Ш. Тхостов провел блестящий анализ, доказывающий, что "порождение отдельного конкретного соматического ощущения не выводимо из наличной ситуации" и что "телесные" ощущения человека во многом зависят от сложившихся у него мифологических представлений¹⁵⁷. Ну и что? Раз ощущение первично, значит, оно действительно первично.

Не принимается в расчет даже то, что в онтогенезе ребенок еще не умеет выделять некоторые простейшие отдельные свойства, а уже выделяет предметы. К. Коффка подчеркивал: младенец на втором месяце жизни еще не воспринимает синий цвет, но ему уже знакомо лицо матери¹⁵⁸ (хотя лицо непрерывно меняется в зависимости от освещения, используемой косметики, движений как матери, так и самого ребенка и пр.). Более поздние и более строгие исследования говорят о том, что уже пятидневные младенцы зрительно отличают лицо матери от лица похожей на нее незнакомки, а голос матери опознается сразу с момента рождения¹⁵⁹. Трехмесячные дети способны каким-то образом различать пол одетых в белые халаты незнакомцев, о чем свидетельствует различие их голосовых реакций на мужчин и женщин¹⁶⁰.

Приверженцам обсуждаемой позиции столь же не важно, что более сложные восприятия осуществляются обычно лучше и легче, чем выделяются простые ощущения. Так, Н. А. Бернштейн отмечал, что наши представления о работе слухового аппарата таковы, что определение абсолютной высоты звука – более простая операция, чем определение соотношения высот. Однако людей с развитым относительным слухом гораздо больше, чем с абсолютным. Более того, пишет Бернштейн, известны случаи, когда люди, напрочь лишенные даже относительного слуха, т. е. вообще вроде бы не способные отличить высокий звук от низкого, обладают гораздо более сложным речевым слухом: прекрасно воспроизводят все оттенки речи и даже недурно подражают провинциальным говорам, рассказывая анекдоты¹⁶¹.

Да, конечно, у психологов были свои основания говорить о первичности ощущения. Ведь младенцы, еще, находясь в утробе матери, получают сенсорные впечатления, хотя высшие функции у них еще явно не развиты. Действительно, можно доказать, что мозг таких младенцев уже принимает сенсорную информацию и на нее реагирует. Но как узнать, что они при этом действительно нечто ощущают, а не просто их организм автоматически реагирует на сенсорные раздражения? (Вот, например, мнение X. Дельгадо: "новорожденные человеческие существа лишены сознания"¹⁶².) Почему именно ощущают, а не воспринимают? Может, они при этом еще и мыслят, пусть по-младенчески? Первичность ощущения подтверждается, например, и существованием таких нарушений зрения, когда человек способен различать свет и тени, но не способен различать форму предметов. Предметное зрение (восприятие) первым нарушается и последним восстанавливается. Однако подобные рассуждения ровным счетом ничего не доказывают. Например, если у телевизора отключить антенну, то нарушается передача осмысленного изображения, хотя на экране телевизора могут появляться какие-то световые пятна. Ну и что? Нельзя же из этого делать какие-то выводы о различии ощущений и восприятий у телевизора или телезрителя! Может, ощущение – это просто категориальная ошибка, как считал, например, Г. Райл?¹⁶³

Думаю, сказанного достаточно, чтобы, по крайней мере, усомниться, что мы имеем критерий отнесения того или иного явления к классу ощущений. С другими процессами дело обстоит не лучше. Ограничусь лишь короткой ремаркой по поводу такого психического процесса, как внимание. Внимание характеризуется в учебниках рядом противоречащих друг другу свойств, например, распределенностью, переключаемостью и концентрированностыо. Вряд ли кому-нибудь известно, на каком основании эти противоречащие свойства объявляются принадлежащими одному процессу, а не представляют собой три самостоятельных и независимых процесса. Но этого мало. Произвольное внимание практически отождествляется с сознанием. Животные, по предположению, лишены сознания. Представьте, однако, с какой концентрацией собака смотрит на совершенно не нужную ей палку, которую хозяин сейчас кинет в море, какую проявляет готовность броситься за ней и принести ее снова к ногам хозяина. Как решить, существует ли на самом деле у собаки произвольное внимание?

Иногда говорят, что внимание и память – это особые сквозные процессы, пронизывающие все остальные психические процессы. Еще одна загадочная классификация внутри существующей! Как мы можем определить в реальности, что имеем дело со вниманием, а не с чем-нибудь иным, если внимание всегда присутствует? И кстати, а почему восприятие – не сквозной процесс? В реальном опыте оно тоже никогда не может быть отключено. А если человек нечто воспринимает, то это не может не повлиять на другие идущие одновременно процессы. Легко убедиться, что и мышление невозможно исключить из категории сквозных процессов – попробуйте лишь ни о чем не думать.

Очевидно, также, что классификация психических процессов не полна. Существует множество явлений, которые не втиснуть в предложенные классы. Как, например, должны быть классифицированы такие феномены, как понимание, вчувствование, переживание, научение, интерференция, стресс и многие другие? Вот пишет блестящий культуролог М.С. Каган: "Достаточно сравнить различные обобщающие описания человеческой психики, которые даются в учебниках... чтобы убедиться, как эмпиричны, произвольны и бессистемны выделяемые авторами способности и свойства психики: иногда современные психологи придерживаются восходящей к античной традиции и "узаконенного" в школе Лейбница деления духовных сил человека на мыслительную, эмоциональную и волевую, но чаще всего расширяют этот набор, добавляя те или иные дополнительные психические механизмы, по произвольному выбору автора – например, ощущение, память, воображение или какие-то другие; некоторые ученые разделяют эмотивную сферу на эмоции и чувства, другие выделяют бессознательное, а третьи – и сверхсознательное. Вместе с тем в этих простых перечнях рядополагаемых психических явлений оказываются "забытыми"... то фантазия, то любовь, почти всегда вера и всегда вкус, и эстетический, и художественный"¹⁶⁴.

В общем, нет никаких оснований видеть за существующей классификацией описание реально существующих самостоятельных процессов. Это утверждение зачастую вызывает взрыв негодования. Б. Г. Ананьев, – говорят мне, например, – написал замечательную книгу "Теория ощущений", а теперь, мол, утверждается, что ощущений как таковых вообще нет?! И выходит, зря многие другие психологи писали работы по психологии мышления – предмет их исследования тоже не существует. Сразу отвечу: я не это имею в виду. Замечательные психологи писали действительно замечательные и очень полезные книги. Они исследовали вполне реальные феномены. Дело в том, что критикуемая классификация имеет определенную пользу, например, как классификация экспериментальных процедур, которыми пользуются психологи. Сами испытуемые – участники экспериментов – всегда способны различить мнемические задачи, когда требуется что-либо вспомнить (в таких случаях говорят, что в эксперименте изучают процессы памяти: запоминание, воспроизведение, забывание), сенсорные задачи, когда они должны сообщить, почувствовали ли они, что они что-то, видят ли, слышат, ощущают (в таких случаях обычно говорят, что в эксперименте изучается процесс ощущении), перцептивные задачи, когда испытуемые стараются отчетливо осознать, что именно им предъявлено (тогда речь идет о восприятии), или когда они решают логические задачи или задачи на понимание предъявленного текста (тогда говорят о мышлении), или они просто должны на чем-то сконцентрироваться и сосредоточенно наблюдать (концентрация внимания) и т. п. Поэтому работы психологов, посвященные той или иной экспериментальной процедуре, способам решения людьми тех или иных задач, могут иметь непреходящее значение. Не их работы, а принятая классификация психических процессов лишена какого-либо реально понимаемого теоретического смысла.

Если чехарда и путаница присутствует в базовой терминологии, то все остальные психологические термины заведомо определены еще хуже. Как, например, определить, что такое характер или самоактуализация, если мы не знаем, что такое личность? Впрочем, некоторые термины определяются операционально и потому вполне однозначно. Но, к сожалению, и это мало что дает, потому что тогда они определенны, но во многом бессмысленны. Характерный пример – известное определение А. Бине: "Интеллект – это то, что измеряет мой тест". Бине шутил, но более внятного определения интеллекта до сих пор не существует. В.В. Никандров вообще считает, что "для психологии терминологическая неясность и неразбериха – норма" и полагает, что "субъективность терминов предопределена предметом науки"¹⁶⁵. Думается, однако, что дело не в предмете, а в нерешенности вечных проблем и, как следствие, в отсутствии хорошей теории.

Надеюсь, читатель не пал духом от терминологической невнятности и у него все-таки возникло желание перейти от обсуждения загадок к самостоятельным попыткам их решения. Поэтому я завершаю обзор головоломок, нерешенность которых во многом определяет то состояние современной психологии, в каком она реально находится.

Глава III

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: