Конкретные психологические ужастики

Ученый, который не знает, что он ищет, никогда не поймет, что он нашел.

Клод Бернар

ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ ТУМАН В ОБЪЯСНЕНИИ ПРОСТЫХ ЯВЛЕНИЙ

Количество головоломок в психологии столь велико, что даже перечислить их невозможно. Но если мы не понимаем, что такое сознание – самое очевидное из всех психических явлений, всегда присутствующее даже в самом процессе нашего понимания, то разве можно понять другие, менее очевидные явления? В итоге, за что ни возьмись, все выглядит загадочным. Ниже мы рассмотрим некоторые из головоломок – без особого выбора, лишь для примера, чтобы только посмаковать возникающие трудности. В конце концов, как пишут А. Эйнштейн и Л. Инфельд, "формирование проблемы часто более существенно, чем ее решение"¹. Самое удивительное, что многие, казалось бы, бросающиеся в глаза загадки и, что особенно странно, вопиющие нелепости в их объяснении зачастую даже не замечались исследователями, обычно спешившими или как можно быстрее окунуться в бесконечную эмпирическую трясину и выдавать на-гора ни о чем не говорящие цифры, или, наоборот, погрузиться в тонкую паутину самоускользающих рассуждений, лишь бы избежать ужаса полного непонимания. Неудивительно, что при этом очевидные логические парадоксы часто вообще не обсуждались. И уж соответственно, мало кто пытался их разрешать.

МАГИЧЕСКАЯ КОНСТАНТА

В 1956 г. блистательный Дж. Миллер опубликовал статью о магическом числе семь, отметив удивительную роль этого числа в разнообразных процессах переработки информации². Впрочем, о загадочной семерке было известно давно, о ней уже писали В. Вундт и другие пионеры экспериментальной психологии. Само это число называлось разными авторами по-разному: объемом внимания, объемом сознания, объемом непосредственного восприятия и т. д. Когда мы воспринимаем отдельные элементы изолированно, замечает Вундт, мы не можем ясно различать и сохранять в памяти более семи элементов. И эта граница, по Вундту, справедлива для слуха, зрения и осязания. Не случайно, полагает Вундт, буквы алфавита для слепых, созданного Л. Брайлем, содержат всего шесть точек: если бы было использовано больше точек, слепые не могли бы быстро и уверенно различать буквы этого алфавита. Хотя, добавляет Вундт, в поле сознания может поступать гораздо большее число элементов, если эти элементы поступают не изолированно.

Г. Эббингауз экспериментально обнаруживает, что он сам может с первого предъявления безошибочно запомнить не более семи цифр, слогов или названий предметов. (Дж. Миллер обобщил множество данных: у разных испытуемых в зависимости от сложности элементов это число колеблется от 5 до 9.) Память как бы обладает ограниченной емкостью, позволяющей вмещать не весь предъявляемый для запоминания материал, а лишь малую его толику. Найденный предельный объем запоминаемого получил название объема кратковременной памяти (КП). Гипотеза о предельном значении объема КП является обобщением многовековых наблюдений и накопленных с конца XIX в. экспериментальных данных. "Эти эксперименты, – пишет Р. Солсо, – проводились на протяжении всего этого (двадцатого. – В. А.) века с применением самых разных мелких предметов, включая бобы, бессмысленные слоги, числа, слова и буквы, но результат был неизменен"³. Все они показывают, что после однократного (кратковременного) предъявления ряда знаков испытуемый способен воспроизводить семь или около того знаков.

Почему же наше сознание столь немощно? Было высказано естественное предположение: ограничение на объем КП вызвано тем, что так устроен мозг. Подобные "теории" хороши, прежде всего, тем, что одно неизвестное объясняют другим неизвестным. Е.А. Климов остроумно замечает: психолог считает дело объяснения сделанным, когда ссылается на "то, что он сам уже мало понимает, полагая, что зато понимают другие, а именно физиологи"⁴. Эти теории замечательны также тем, что нечто подобное можно сказать о чем угодно. Как пишет Р. М. Фрумкина, "обращение к данным физиологии, т. е. к чему-то материальному, регистрируемому, порождает иллюзию объяснения"⁵. Когда, например, в концентрации внимания видят "очаг оптимального возбуждения", то разве этим хоть что-нибудь объясняется? Правда, таким способом можно ответить на любой вопрос, не боясь никаких опровержений. Почему, например, объем внимания равен семи знакам? А потому, что таково оптимальное возбуждение очага. Разумеется, этот ответ ничем не обосновывается, а опирается на те же самые измерения объема внимания, которые призван объяснить. Однако если в силлогизме верны и посылка, и следствие, то этого еще недостаточно, чтобы считать, будто следствие вытекает из посылки. Так ошибаются дети, когда, например, объясняют, что Луна не падает на Землю, потому что ночью темно.

Замечательный исследователь А. Н. Лебедев выводит число семь из природы волновых колебаний электрической активности мозга. Однако как установить, что именно волновая природа определяет процессы, происходящие в сознании? В лучшем случае можно установить какие-либо связи физиологических параметров с психологическими, но нет никакой понятной гипотезы о причинах, приводящих к возникновению этих связей. Работа мозга описывается в химических, физических и физиологических терминах, а влияние этой работы на осознаваемое содержание всегда является лишь более-менее правдоподобной интерпретацией. Почему в ограничениях, наложенных на сознание, следует видеть ограничения, наложенные на мозг? Ведь мозг – и это хорошо экспериментально изучено – воспринимает и перерабатывает существенно больше информации, чем мы осознаем. Неудивительно, что физиологическое обоснование ограниченности объема КП сразу сталкивается и с логическими, и с эмпирическими затруднениями.

Начнем с логических трудностей. Во-первых, когда измеряют объем КП в знаках, то о каких знаках, собственно, идет речь? В среднем, по Миллеру, человек запоминает примерно семь десятичных и девять двоичных цифр, а также пять односложных слов. Но, например, достаточно научиться перекодировать двоичные цифры в восьмеричные – и запоминание шести восьмеричных цифр даст возможность воспроизвести 18 двоичных. Объем памяти в пять односложных слов может быть с таким же правом назван объемом памяти в 15 и более фонем, поскольку каждое слово образовано не менее чем тремя фонемами. А если слова образуют осмысленный текст, то объем запоминания вообще резко возрастает. В итоге чрезвычайно трудно операционально сформулировать, в каких единицах выражается структурное ограничение на объем кратковременной памяти. Дж. Миллер потому и говорит о чанках (chunks, кусках) информации, не давая им никакого определения. Как же разбиение информации на смысловые куски могут решать волны электроактивности?

Можно, конечно, не замечать этой проблемы, но тогда возникают сплошные недоразумения. О. В. Лаврова, например, уверяет: "Десять колебаний в секунду альфа-ритма задают предел объему кратковременной памяти (семь плюс минус два бита информации)"⁶. Если бы это высказывание было верным, то еще как-то его можно было бы понять: десять колебаний в секунду выделяют не семь смысловых кусков, что заведомо нелепо, а сугубо формально рассчитываемое количество информации. Но последнее неверно: объемные ограничения, наложенные на КП в битах, полностью противоречат любой эмпирике и заведомо ошибочны. Так, в семи словах содержится во много раз больше бит информации, чем в семи буквах. Если бы люди обладали предельным объемом памяти в девять бит информации, то никто бы вообще не смог запомнить ни одного слова.

Во-вторых, даже если мы как-либо все-таки смогли бы ясно определить, о каких знаках идет речь, то мы все равно не измерим реальный предел возможностей запоминания. Дело в том, что испытуемый по ходу воспроизведения предъявленных ему знаков должен помнить не только те знаки, которые ему были предъявлены, но и (хотя бы частично) те, которые он уже до этого воспроизвел. В противном случае он бы все время воспроизводил первый знак, каждый раз забывая, что до этого он его уже воспроизвел. Это уже значит, что объем воспроизведения всегда меньше объема запоминания. Более того, измеряя в эксперименте у испытуемого объем памяти на знаки, предъявленные для запоминания, необходимо предполагать, что испытуемый помнит в этот же краткий момент времени еще многое другое: в частности, он должен помнить, что должен нечто воспроизводить, а не, скажем, плакать или объяснять экспериментатору, как надо удить рыбу; он должен помнить, что это именно он должен нечто воспроизводить, а не кто-нибудь другой; он должен помнить, что ему следует воспроизводить предъявленные знаки, а не детали костюма экспериментатора; он должен помнить язык, на котором он разговаривает с экспериментатором, и т. д. до бесконечности...⁷ В чем тогда состоит измеренное предельное значение объема памяти?

Из сказанного видно: гипотеза об ограниченности измеряемых в эксперименте объемов кратковременной памяти логически весьма сомнительна, что, однако, напрочь игнорируется ее приверженцами. Но этого мало. Опытные данные никак не соответствуют следствиям, которые из этой гипотезы можно вывести. Правда, гипотезы отвергаются только при наличии других гипотез, а не под лавиной опровергающих фактов. Стоит помнить: спасти гипотезу от опровержения можно всегда, если, конечно, очень хочется. Поэтому гипотеза о структурной ограниченности как единственная гипотеза о природе ограничений упорно защищается от всех опровержений. Несоответствие опыта и предсказаний побуждает исследователей к коррекции гипотезы, к изменениям формулировок, к новым дополнительным гипотезам, хотя в отсутствии другого объяснения не приводит к отказу от нее. Но все-таки тотальное несоответствие теории ее следствиям – любые проверяемые в эксперименте выводы из гипотезы о структурной ограниченности памяти постоянно опровергаются – должно настораживать ученых и предупреждать их о сомнительности (методологической дефектности) выдвинутой гипотезы.

Первое возможное следствие: не существует людей, которые могут запомнить более девяти знаков. Это следствие неверно. Такие люди существуют. Например, среди моих испытуемых, отнюдь не обладавших феноменальной памятью, встречались люди, способные с первого раза запомнить и 10, и 12 знаков. В связи с этим гипотезу обычно корректируют за счет ослабленных требований к точности: объем кратковременной памяти составляет в среднем около семи знаков, но иногда и в два раза больше. Или формулируют условие, что существует особая группа испытуемых, не подпадающая под общее правило. Скажем, они могут быть отнесены к категории людей с исключительным объемом кратковременной памяти. Поэтому данные, полученные у испытуемых такой особой группы, вполне можно рассматривать как нехарактерные. Еще фантастичнее для объяснения с помощью гипотезы структурной ограниченности выглядит группа людей с феноменальной памятью, не имеющих вообще никаких регистрируемых ограничений на объем запоминаемого материала. У них не все в порядке с мозгом или только с альфа-ритмом? Аналогично, при встрече с испытуемыми, которые не могут запомнить ни одного знака и даже уверяют, что им вообще ничего не предъявлялось, гипотеза будет сохранена: эти испытуемые, скажет ученый, страдают амнезией, а потому эти данные никакого отношения к объему кратковременной памяти не имеют.

Второе возможное следствие: один и тот же испытуемый всегда воспроизводит фиксированный объем разных знаков. Это следствие легко опровергается в экспериментах. Измеренный одним и тем же способом у одного и того же испытуемого объем КП всегда сильно зависит от запоминаемого материала. Более того, объемы КП различаются у одного и того же испытуемого в зависимости от способа предъявления информации. Одни лучше запоминают на слух, другие – при зрительном предъявлении. А при совместном предъявлении и зрительной, и слуховой информации объем воспроизведения возрастает у всех. Так, например, объем КП испытуемых О. Ф. Потемкиной – шесть-семь знаков (букв и цифр) как при зрительном предъявлении, так и при предъявлении только на слух. Этот объем вырос при предъявлении одновременно на слух и на зрение одной и той же информации до семи-восьми знаков, а при предъявлении различающейся информации даже до десяти – одиннадцати букв и цифр⁸. Разумеется, и такие данные не опровергают гипотезу. Достаточно ввести новые допущения: существует не один блок кратковременной памяти, а ненесколько: зрительный, слуховой и т. д. Мол, различные соотношения объемов слуховой и зрительной КП объясняются существованием ст руктурных индивидуальных различий в воспроизведении знаков разной модальности. А при бимодальном предъявлении знаков задействован не один объем КП, а два. (Правда, не совсем ясно, почему общий объем не увеличивается вдвое, но и это можно легко объяснить...)

Третье возможное следствие: один и тот же испытуемый воспроизводит фиксированный объем более-менее одинаковых знаков. Это тоже неверно. Объем КП вообще всегда несколько варьирует у одного и того же испытуемого даже при заучивании однотипных знаков. Ко для опровержения этого следствия страшнее другой результат. Оказывается, число правильно воспроизведенных слов из списка в 10,20 или 40 слов последовательно увеличивается, в итоге заметно превосходя якобы предельные возможности запоминания. Но даже от такой экспериментальной критики можно легко защититься. Достаточно безо всякого обоснования сказать, например, что при запоминании длинных списков самые первые знаки в списке уже переходят из кратковременной памяти в долговременную!⁹ Однако такое утверждение – не более чем игра терминами. Ведь гипотеза о существовании объема КП эмпирически выведена из невозможности для испытуемого хранить в сознании более семи – девяти однократно предъявленных знаков. Методически однократность предъявления зачастую обеспечивается кратковременным предъявлением стимульной информации. Гипотеза о кратковременном ее хранении – очередное ни на чем не основанное допущение. Неужели одно слово мы всегда храним только очень короткое время, а вот десять уже сможем хранить долго? Необходимо специальное объяснение, почему при одноразовом предъявлении информации короткого ряда удается запомнить меньше слов, чем при предъявлении более длинных рядов.

Четвертое возможное следствие: разные способы проверки объема запоминания дают примерно одинаковые результаты. Это неверно. Различные способы проверки всегда дают разные результаты, и многие из них показывают, что человек способен запомнить существенно больше чем семь знаков. Предъявим испытуемому двузначные числа от 12 до 24 включительно, но предъявим их в случайном порядке, одно число опустив (метод отсутствующего члена Г. Бушке). После небольшой тренировки испытуемый обычно способен безошибочно назвать, какое число не было предъявлено. Но для этого он, по-видимому, должен помнить все 12 предъявленных двузначных чисел. Какой же у него объем КП на числа? Также хорошо известно, что человек способен опознать больше знаков, чем воспроизвести. Неужели частота альфа – ритма или иная характеристика работы мозга влияет только на воспроизведение, но не на опознание?

В одном из исследований испытуемому однократно предъявляли 11 тысяч слайдов с задачей их последующего опознания. Результат – испытуемые дают свыше 90% правильных ответов. Б. М. Величковский комментирует эти данные так: "Не удалось установить пределов зрительной долговременной памяти"¹⁰. Почему долговременной? Сам Величковский предъявляет испытуемым 940 цветных слайдов с видами новостроек в различных городах. Время предъявления – 1 и 4 с. При тестировании даже спустя пять недель "успешность опознания достоверно превышала нулевое значение"¹¹. Таким образом, испытуемому однократно и на короткое время (1с!) предъявляются слайды с достаточно сложным изображением, испытуемый сохраняет их в памяти в большом количестве, но исследователи считают, что они изучают не кратковременную, а долговременную память, поскольку, мол, хранится эта информация долго. Но ведь в модели, предполагаемой Величковским, информация должна была вначале попасть в КП. И каком объеме?

Пятое возможное следствие: семь знаков (точнее, семь знаков плюс или минус два) является характеристикой именно кратковременной памяти, а не каких-либо иных процессов. И это следствие противоречит опыту. Прежде всего, заметим, что само существование кратковременной памяти как особого блока в системе переработки информации именно опытными данными было поставлено под сомнение. Хотя разработка теории кратковременной памяти в конце 50-х и начале 60-х гг. XX в. – одно из самых ярких событий в становлении когнитивной психологии, тем не менее сегодня в учебниках по когнитивной психологии появляются разделы под названием "Возвышение и падение теории КП", где нам сообщается, что, по-видимому, никакой кратковременной памяти вообще не существует¹². Но если нет КП как таковой, то что означает объем КП?

Но самое главное – во всех процессах переработки информации фиксируются сходные константы. Так, время реакции, как и время опознания, возрастает с увеличением числа альтернатив до тех пор, пока число этих альтернатив не возрастет до 6-10. В других экспериментах обнаружилось, что если предъявлять на экране беспорядочно составленные из точек изображения на время 200 мс, то испытуемые не способны без ошибок определять число точек, если это число больше семи. Лингвисты подвергли анализу звуки человеческой речи и выяснили, что существует не более 8-10 отличительных признаков, позволяющих различать фонемы. И т. д. Итак, во всех случаях, когда удается установить некую верхнюю границу возможностей сознания по переработке информации, эта граница лежит в пределах от пяти до десяти знаков со средним значением около семи. Следовательно, гипотеза об ограниченном объеме кратковременной памяти, казалось бы, должна была быть заменена на другую: существует универсальная психологическая константа, предопределенная логикой работы сознания по переработке информации. Это понимал уже В. Вундт.

Он писал: "Шесть простых впечатлений представляют собой границу объема внимания. Так как эта величина одинакова для слуховых и для зрительных впечатлений, данных как последовательно, так и одновременно, то можно заключить, что она означает независимую от специальной области чувств психическую постоянную"¹³.

Тем не менее даже блистательный Дж. Миллер, как никто другой привлекший внимание к этой константе, уходит от ее серьезного обсуждения. Вот его текст: "Как же обстоит дело с магическим числом 7? Что можно сказать о 7 чудесах света, о 7 морях, о 7 смертных грехах, о 7 дочерях Атланта – Плеядах, о 7 возрастах человека, 7 уровнях ада, 7 основных цветах, 7 тонах музыкальной шкалы или о 7 днях недели? Что можно сказать о семизначной оценочной шкале, о 7 категориях абсолютной оценки, о 7 объектах в объеме внимания и о 7 единицах в объеме непосредственной памяти?.. Вероятно, за всеми этими семерками скрывается нечто очень важное и глубокое, призывающее нас открыть его тайну. Но я подозреваю, что это только злое пифагорейское совпадение"¹⁴. Вот так. Если вы видите за этими цифрами нечто большее, чем случайное совпадение, то вы – поклонник числовой мистики. И, чтобы было ближе к Пифагору, Миллер свалил в одну кучу и семь чудес света, и дочерей Атланта, и объем внимания.

Таким образом, существует замечательная константа, которая обнаруживается в океане исследований, характеризует некий объем актуально представленных в сознании знаков, но ее природа неизвестна. Более того, не удается даже логически внятно описать, в каких единицах эта константа может быть измерена. Единственное, что очевидно: она не может быть непосредственно определена принципами работы мозга. Эта константа явно характеризует работу сознания. Но, поскольку мы не знаем, что сознание, собственно, делает, то нет ни одной вразумительной идеи, объясняющей ее природу.

ПАМЯТЬ И ЗАУЧИВАНИЕ ИНФОРМАЦИИ¹⁵

Всем хорошо известно: для безошибочного воспроизведения большого по объему текста (набора чисел, слогов, слов, предложений и пр.) необходимо заучивание, т. е. запоминаемый текст должен многократно предъявляться, а после каждого предъявления должна осуществляться попытка его вспомнить. Этот процесс всем хорошо знаком со школьной скамьи, где именно таким образом каждый из нас заучивал стихи или таблицу умножения. Но за обыденностью этого явления мало кто отмечал логическую странность этой операции.

Пусть испытуемый заучивает ряд из N знаков. Допустим также, что после /-го предъявления он правильно воспроизводит только р₁ из них – назовем их р -знаками. Знаки, которые он оказался не способным воспроизвести, будем обозначать как q -знаки. Соответственно

N = p_i + q_i

Если в памяти испытуемого из заучиваемого ряда содержатся только воспроизведенные p -знаки, то при i + 1-м предъявления он должен воспринимать q -знаки, до этого уже i раз предъявленные ему, как субъективно совершенно новые для него. Но это же, разумеется, не так! Когда человек заучивает ряд, он мгновенно отреагирует, если этот ряд изменится, даже если изменятся только до этого не воспроизведенные им знаки. В противном случае, собственно, никакого заучивания как последовательности связанных между собой актов вообще не могло бы существовать! Значит, на каждом шагу заучивания человек обязательно должен помнить больше, чем может вспомнить. Так возникает море головоломок, которые любая теория памяти обязана объяснить. Почему человек не может вспомнить то, что и так хранит в памяти? Чем при этом ему помогают повторные предъявления? Каким образом человек узнает знаки, которые тем не менее не может воспроизвести? С чего вдруг в процессе заучивания человек может начать ухудшать свои результаты?

Все серьезные результаты исследований в области заучивания – один другого страннее. Задумаемся: если человек запоминает с первого предъявления 6-7 знаков, то сколько предъявлений ему нужно, чтобы запомнить 12 таких знаков? Казалось бы, из общих соображений, достаточно двух-трех предъявлений: мол, в первый раз запомнит шесть знаков, во второй раз – еще шесть и разве что потребуется еще одно предъявление на всякий случай. Ответ совершенно неверен! Еще Г. Эббингауз в опытах над собой показал, что требуется во много раз больше – 14-16 предъявлений. Закон Эббингауза гласит: число предъявлений, необходимых для заучивания ряда, растет гораздо быстрее, чем объем этого ряда. Оценим загадочность этого закона по достоинству.

Начнем с того, что р -знаки имеют явно выраженную тенденцию вновь воспроизводиться при следующих предъявлениях. Допустим, испытуемый должен запомнить ряд из 12 слогов, и, скажем, после первого предъявления он правильно воспроизвел шесть слогов. Что же он воспроизведет после второго предъявления? Как правило, пять-шесть тех же слогов, которые он только что воспроизвел и в лучшем случае, один-два новых слога (а может быть, еще и наделает ошибок). После следующего повторения он воспроизведет шесть-семь слогов, как правило, ранее уже воспроизведенных. И значит, снова практически не вспомнит почти ничего нового (хотя будет упорно повторять сделанные ошибки). Вот что поразительно: если шесть впервые предъявленных слога испытуемый запоминает с первого предъявления, то для воспроизведения шести оставшихся слогов (q -знаков) ему требуется почти 15 предъявлений! Отсюда следует: не воспроизведенные ранее знаки имеют выраженную тенденцию вновь не воспроизводиться при следующих предъявлениях, т. е. q -знаки – это такие элементы, которые испытуемый хранит в памяти для того, чтобы упорно их не осознавать!

Этот вывод был многократно подтвержден в моих исследованиях: испытуемому предъявлялись каждый раз новые последовательности знаков, но если в очередную последовательность включались q -знаки, то они воспроизводились существенно хуже, чем ранее не предъявлявшиеся знаки. Более того, оказалось, что q- знаки с трудом воспроизводятся, только если их повторно предъявлять. Если же их более уже не предъявлять, то при воспроизведении следующего же ряда знаков они чаще случайного попадают в ответ испытуемого в качестве ошибки. Зачем же испытуемый упорно хранит в памяти то, что или столь же упорно не воспроизводит, либо воспроизводит не вовремя?

При всем при этом испытуемый обычно еще способен оценить степень уверенности в правильности своего ответа. Очередная головоломка: как ему удается знать, какой из его ответов был правильным? И почему он все-таки иногда ошибается в этой оценке? Как вообще возникают мнемические ошибки? Эта же проблема повергает в изумление А. Ю. Агафонова: "Как содержанием воспоминания становится то, что не хранилось в памяти?"¹⁶

Ни одна теория заучивания не только толком не ответила на все эти вопросы, но обычно их даже не ставила.

Сохранение информации (или, как говорят, запечатление ее в памяти) – процесс физиологический. Человек не умеет сознательно что-то впечатывать в свою память. Сохранение – обязательный компонент всякой деятельности, столь же неустранимый, как и любой другой (Цитологический процесс: дыхание, тремор рук, автоматическая работа сенсорных систем и пр. Сохранение, иными словами, происходит автоматически. Физиологи открыли и блестяще описал и многие механизмы запечатления в нервной системе. Но только никто из них ничего не знает о том, как с этим автоматически запомненным материалом работает сознание. Обычно они даже не обращают внимания на то, что слово "память" – омоним. Память как автоматический отпечаток в нервном субстрате (т. е. память физиологическая) – совершенно иной процесс в сравнении с памятью, дарованной сознанию (психологическая память). Память как психологический процесс, разумеется, не может существовать, если нет физиологических отпечатков (следов), но она работает с этими отпечатками по своим законам, а не просто считывает информацию с носителя, как это делает, скажем, компьютер. Л. Джорди справедливо критикует любые версии теории отпечатком за их абсолютную невероятность: если бы воспоминание представляло собой только активизацию следа (и совершенно не паж по, где этот след образуется – в нейронах, синапсах или РНК), тогда само это воспоминание осознавалось бы как настоящее. Но ведь оно с очевидностью переживается как относящееся к прошлому¹⁷. Даже при принудительном вызове спонтанных воспоминаний (путем электростимуляции мозга или применения ЛСД) люди чувствуют, что они как бы находятся в двух состояниях: одно воспринимает реальность данного момента, во втором переживается опыт прошлого чуть ли не во всей первоначальной полноте¹⁸.

Работа психологической памяти более похожа на работу археолога, старающегося восстановить прошедшее по сохранившимся разрозненным обрывкам и совершающего на этом пути как удивительные открытия, так и не менее показательные ошибки. Аналогичную метафору использует Ж. Пиаже: "Память работает по тому же принципу, что и историк, когда он дедуктивно реконструирует прошлое по неполным историческим свидетельствам"¹⁹. Об этом же говорит Ф. Джонсон – Лэрд: "Возможно, что воспроизведение текста по памяти в большой мере является активной реконструкцией"²⁰. Для социальных психологов, никогда, по счастью, не интересовавшихся процессами следообразования и не упоминающих о них, это утверждение настолько банально и настолько хорошо экспериментально подтверждено, что входит почти во все учебники. Вот, например, пишет Э. Аронсон: "Человеческая память по своей природе является прежде всего (ре)кон-струирующей... Мы не записываем буквальную трансляцию прошлых событий, подобно магнитофону или видеомагнитофону (словечком "мы" Аронсон, по сути, противопоставляет нашу психологическую память памяти физиологической. – В. А.), а вместо этого воссоздаем многие наши воспоминания из кусочков и частей, которые можем вспомнить, а также из ожиданий того, что должно было быть"²¹. Ф. Д. Горбов, впрочем, считает, что реконструкция начинается еще раньше – в процессе формирования записи в памяти: "Воспоминание, – пишет он, – это всплывание когда-то образовавшейся внутренней модели на арене сознания"²². Господа физиологи и аристотелианцы, как процесс реконструкции может быть описан в терминах отпечатков?

Заучивание – это, прежде всего, процесс психологический, когнитивный. Запоминаемый материал анализируется, в нем выделяются редкие и неожиданные элементы, сами элементы группируются по смыслу, человек применяет различные мнемотехники, например, строит разнообразные ассоциации. Все эти (и многие другие) когнитивные операции возможны только в случае, если запоминаемый материал уже хранится в физиологической памяти, иначе не с чем эти операции осуществлять. Но тогда – генеральная головоломка для любой теории заучивания – в чем смысл заучивания? Что именно делает сознание в процессе заучивания? Поразительно, но все теории делают вид, будто не замечают, что сознание имеет наглость – конечно, с существующих точек зрения, – влиять на этот процесс. А ведь теоретики часто говорят о преимуществе произвольного, т. е. сознательного, запоминания перед непроизвольным – но что именно делает сознание со всем своим произволом для запоминания? Нет внятного ответа. В огромном количестве работ (особенно это было характерно для сойотской психологии) подчеркивается значение деятельности в процессах запоминания и воспроизведения. Однако роль сознания, организующего эту деятельность, почему-то даже в этих работах толком не обсуждается.

Для объяснения необходимости в заучивании информации используются сплошь мифологические построения. Зачастую все объясняется существованием сугубо гипотетических ненаблюдаемых физиологических процессов, якобы с неизбежностью ведущих к забыванию. Так, например, вводится представление о само исчезающем следе памяти. Тем самым постулируется существование специального физиологического механизма, предназначенного исключительно для уничтожения записей в памяти. Это предположение нарушает принятый в естественных науках принцип рациональности, в соответствии с которым природа никогда не создает монстров, предназначенных исключительно для того, чтобы ухудшить положение дел. Самое поразительное, что утверждение о само исчезающем следе постулируется одновременно с признанием того, что в (физиологической) памяти хранится вся поступающая информация, да еще с отметкой о времени ее поступления!²³ В итоге, чтобы согласовать сделанное абсолютно невероятное предположение с фактами, с очевидностью ему противоречащими, приходится разрабатывать несколько вариантов этой идеи.

Вариант первый – теория дискретного угасания. Утверждается, что след от запоминаемого материала всегда остается в памяти, но ненадолго. Через весьма небольшое время он полностью исчезает (след в этом варианте подчиняется закону "все или ничего", т. е. или он есть, или его нет). Так возникают ничем не обоснованные гипотезы типа хранения информации в само исчезающей реверберации (циркуляции) импульсной активности по замкнутым нейронным цепям. И эти гипотезы сохраняются, продолжают излагаться в учебниках, несмотря на то, что "на основании фактов участие реверберационных процессов в механизмах памяти многими авторами полностью отрицается. Экспериментальные данные в пользу такого механизма памяти пока (?! курсив мой. – В. А.) отсутствуют"²⁴. Предполагается, что циркуляция импульсной активности в ответ на стимуляцию снижается во времени, а затем полностью исчезает. Предполагается также, что следы в памяти тоже со временем затухают и исчезают. Отсюда делается вывод: (гипотетические) следы кратковременно хранятся с помощью (гипотетической же) циркуляции. Логика этого вывода такова: раз предполагается, что и следы, и циркуляция исчезают, то, значит, они характеризуют один и тот же процесс. Вывод логически опасный: из того, что "за окном идет дождь и рота солдат", не следует, что дождь и рота – это одно и то же. Гипотезы, подобные гипотезе о влиянии исчезающей реверберации на исчезновение следа, потому и создаются, что удовлетворяют потребности в придании смысла исходно нелепому предположению. В компьютерных технологиях подобные механизмы конструируют разве только поклонники вирусов.

Далее утверждается, что в результате многократных предъявлений одних и тех же знаков след хранится дольше. Почему? А потому, мол, что он становится прочнее. Этого представления об упрочнении якобы уже достаточно чтобы теорию можно было счесть достойной. К сожалению, эта замечательная теория – даже в таком своем жалобном виде – умудряется противоречить фактам. Например, иногда информация с одного предъявления хранится в памяти неограниченное время, а иногда исчезает почти мгновенно. По прошествии времени какая-то часть прочно заученной информации сохраняется, но какая-то все же забывается. Как сохранить гипотезу? Для объяснения всего этого теоретики были вынуждены ввести дополнительное допущение: та информация, которая воспроизводится, всегда упрочивается путем внутренних повторений, даже если эти повторения никак не наблюдаются и сам человек о них ничего не знает (!). Р. Клацки пишет об этой версии так: "Повторение освежает хранящуюся в кратковременной памяти информацию, чтобы предотвратить ее забывание, и переводит информацию о повторяемых элементах в долговременную память, повышая тем самым прочность долговременных следов"²⁵. Красиво, абсолютно не проверяемо, но самое главное – ничего не объясняет.

Гипотеза о внутреннем повторении информации для ее сохранения логически подразумевает, что какая-то информация повторяется, а какая-то нет. В противном случае никакого забывания бы вообще не было. В каждый момент человек получает огромное количество разнообразной информации и зачастую не знает, какая информация ему в дальнейшем понадобится. Значит, должны существовать какие-то когнитивные механизмы, обеспечивающие выявление именно той информации, которую следует повторять. Но, конечно же, в рамках обсуждаемой гипотезы эти механизмы не только не прописаны, но даже не обсуждаются. Стоит представить себе сложность необходимых когнитивных процессов, как становится ясно, что гипотеза не относится к числу логически проработанных. Но этого мало. Критики этой версии теории о непрочности следа легко находят опровергающие эмпирические примеры. Они ссылаются, например, на случаи феноменальной памяти, а также на известные случаи внезапного воспоминания событий, когда вспомнивший их человек до этого вроде бы не имел о них ни малейшего представления.

Второй вариант гипотезы упрочения следов (теория непрерывного упрочения) выглядит примерно так. След от любой информации очень слаб, аморфен и к тому же сам по себе угасает. Повторение укрепляет след, делает его более твердым, включает во всю систему хранения ("консолидирует") и тем самым защищает от якобы неизбежного угасания. Такой взгляд связывают с целой группой феноменов: с явлением сбережения, когда человек вроде бы ничего не помнит о ранее заученном ряде знаков, но, оказывается, для повторного заучивания ему требуется меньше повторений; с ситуацией, когда человек не может вспомнить какое-то слово, хотя оно "вертится на кончике языка"; или с упоминавшимся выше фактом, что опознание ранее предъявленных знаков всегда более успешно, чем их воспроизведение, – это тоже означает, что человек помнит несколько больше, чем может вспомнить, а значит, что-то хранится в памяти в каком-то туманном виде. И все же теория непрерывного упрочения не лишена всех существенных недостатков предшествующей теории, но добавляет еще неясное представление об аморфном следе. Ч

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: