 |
Глава восьмая
|
|
|
|
Как только мы с Куртом оказались достаточно далеко, чтоб нас нельзя было услышать, я спросила:
– Почему ты это сделал?
– Потому что я действительно видел, – пожал он плечами. – И знал, что Шерил подала Тэмми эту идею.
– Засунуть шпаргалку в рукав?
– Ну да.
Я пристально посмотрела на него и сказала:
– Спасибо.
Он усмехнулся:
– Было бы ужасно жаль, если бы тебя исключили, я ведь всегда списывал у тебя на контрольных.
– Что?! – Я остановилась как вкопанная.
– Шутка! – Он дружески хлопнул меня по плечу.
Мы вошли в класс, все тут же подняли головы от своих работ, на лицах читалось любопытство. Глаза же Тэмми были полны слез. Интересно, из‑ за чувства вины или из‑ за того, что пришлось писать тест без шпаргалки? Все ребята наверняка подумали сначала, что я списываю, и я была благодарна Курту, который бросился следом, косвенно подтвердив мою невиновность. Задания теста я выполняла еще внимательнее, чем обычно, поскольку понимала, что окончательное решение относительно этой ситуации будет отчасти зависеть от результата, который я продемонстрирую без всяких шпаргалок. Ассистент учителя не сводила с меня глаз. Вскоре вернулась миссис Рейнолдс и заняла свое место за столом, словно ничего не произошло.
Прозвенел звонок, все принялись сдавать работы. Миссис Рейнолдс сообщила:
– Ким и Курт, вы начали позже, поэтому у вас есть еще десять минут, но не более.
По тону трудно было судить, но я боялась, что утратила уважение учительницы, которая мне так нравилась.
Время вышло, она забрала наши работы и молча протянула записку с оправданием нашего опоздания на следующий урок, который уже начался. До самого ланча у Тэмми не было возможности пересечься со мной.
|
|
|
В очереди в столовой она проскользнула ко мне и крепко сжала руку чуть выше локтя. Ее не вызывали к директору, и она догадалась, что я не стала жаловаться. Я же смотрела на эту руку, и во мне боролись противоречивые чувства – ярость, смущение и желание как можно скорее обо всем этом забыть. Тэмми не произнесла вслух ни слова и тут же отошла в сторону.
На следующий день я обнаружила в своем шкафчике открытку от нее: «Прости, пожалуйста! Спасибо!!! » Я подумала было, что теперь мы станем ближе. Но после этой истории она избегала меня.
После теста по физике я не могла ни есть ни спать. И не осмелилась рассказать о случившемся ни Ма, ни Аннет. Я почти заболела из‑ за всей этой истории. И потом, неизвестно еще, все ли я решила правильно. Но противнее всего было то, что я поверила, будто Тэмми может передать мне записку. Интересно, меня вызовут к директору или просто пришлют письмо с уведомлением об исключении?
Наконец настал решающий день, миссис Рейнолдс вручила всем результаты. В этот раз она проверила работы быстрее, чем обычно. Я заметила, как мрачно она посмотрела на Тэмми, протягивая ей листок. Она‑ то прекрасно знала, кто сидел передо мной в день теста. Вытянув шею, я сумела разглядеть, что Тэмми провалила работу. Жаль, конечно, но зато ее результат оправдывал меня.
На парту передо мной лег листок с результатом. 96 баллов. Миссис Рейнолдс наклонилась ко мне и шепнула:
– Ты полностью оправдана за отсутствием улик.
Улыбнувшись, она похлопала меня по плечу. Я заметила, что полкласса наблюдает за нами. Напряжение внутри постепенно отпускало.
Надеюсь, у доктора Коупленд тоже не осталось сомнений.
В том же году у нас дома появился телефон. Я понимала, что дополнительные расходы огорчают Ма, но уж слишком стыдно было оставаться единственным пробелом в списке школьных телефонов, который раздавали всем ученикам. Это походило на публичное заявление о собственной нищете, не хватало еще подробно рассказать о реальных условиях, в которых мы жили. Ма уступила, поскольку я настаивала, что мне необходимо обсуждать по телефону домашние задания.
|
|
|
Но в целом мы жили как прежде. Я привыкла, что Ма оставалась в Америке все такой же иностранкой. Она совсем не знала и не учила английский, поэтому любыми делами за пределами Чайнатауна занималась я. Каждый год я корпела над нашими налоговыми декларациями, изучая документы, выданные фабрикой. Раз за разом перечитывала приложения, напечатанные мелким шрифтом, надеясь, что не упустила ничего существенного. Если Ма отправлялась в магазин, без моей помощи было не обойтись. Иногда нужно было вернуть товар или пожаловаться на его качество, но хуже всего были попытки Ма торговаться, как принято в Гонконге, а мне приходилось переводить.
– Скажи, что мы заплатим только два доллара, – командовала Ма в американском рыбном магазине неподалеку от нашего дома.
– Ма, здесь так не принято!
– Делай что велят!
Мне было только тринадцать. С виноватой улыбкой я лепетала:
– Два доллара?
– Два доллара пятьдесят центов, – равнодушно отвечал продавец.
А потом Ма бранила меня за неправильное отношение к делу. Она была убеждена, что прояви я настойчивость, и мы запросто получили бы скидку.
В школе я была все так же одинока. В середине зимы некоторые ребята появлялись на занятиях с загорелыми лицами и белыми кругами вокруг глаз – от специальных защитных очков. Они с восторгом рассказывали про разные курорты – «Сноу‑ берд» в Юте и «Валери» во Франции. Возникла мода на особый фасон лыжных курток – короткие, в обтяжку, с высоким воротом, – и вскоре большинство одноклассников облачились в них. Я подслушала, сколько стоит такая, – если в пересчете на юбки, то двадцать тысяч штук.
А еще девчонки начали пользоваться косметикой, они красились в раздевалке или в туалете. И вот этот аспект жизни интересовал меня гораздо больше, чем лыжные куртки. Косметика казалась волшебным средством, которое поможет выглядеть, как все. Как‑ то раз в туалете для девочек Аннет продемонстрировала мне штуку под названием «маскирующий карандаш». Она намазала им прыщик на подбородке, и я глазам своим не поверила – тот стал почти незаметен. Я тут же подумала, как здорово было бы замаскировать таким образом мой вечно воспаленный от простуды нос.
|
|
|
– Держи, – сказала Аннет. – Для меня все равно слишком темный тон.
В подобные моменты становилось ясно, что, несмотря на все мои ухищрения, Аннет понимала мою ситуацию гораздо лучше, чем кто‑ либо еще в школе, но я все равно не могла решиться говорить об этом вслух. Да и, несмотря на свою доброту, она все равно представить не могла, насколько мы в действительности бедны.
Я повзрослела и болела теперь гораздо реже, хотя насморк все еще частенько донимал. Гораздо больше волновали меня недомогания Ма. Стоило ей закашляться, и я пугалась, что туберкулез вернулся, но, к счастью, все обошлось. Уровень нашей жизни и условия ее не менялись, но с течением времени я запретила себе переживать по поводу собственных несчастий.
Мы с Ма все ждали, когда же под окнами появится специальная машина для сноса зданий, тогда ведь Тетя Пола вынуждена будет переселить нас отсюда, но этого так и не произошло. Однажды Ма спросила напрямую, когда можно будет переехать, и Тетя Пола на миг продемонстрировала свою темную сторону.
– Если вам там так плохо, никто не мешает поискать другие варианты.
После этого Ма не решалась задавать вопросы. Мы продолжали выплачивать долг, и Тетя Пола, разумеется, не желала, чтобы мы съезжали куда‑ то. Гораздо удобнее и дешевле было оставить все как есть. Да и по чести сказать, в круговерти работы и учебы мы настолько изматывались, что просто ни на что не оставалось сил.
Мы вынуждены были смириться с тараканами и мышами, закоченевшими от холода руками и ногами, жизнью перед открытой духовкой. Единственный выходной день, воскресенье, и тот был занят делами: мы закупали продукты на неделю, заканчивали взятую с фабрики работу, готовились к многочисленным китайским праздникам, а я делала домашние задания. Единственным светлым пятном было посещение храма Шаолинь в Чайнатауне. Располагавшийся на втором этаже одного из зданий Нижнего Ист‑ Сайда, он был моим личным убежищем.
|
|
|
Служили там настоящие китайские монахини. Бритоголовые, в черных одеждах, они бесплатно кормили вкусной вегетарианской едой: жареной лапшой с тофу, рисом, черными грибами с рифлеными шляпками под названием «облачное ушко». Монахини протягивали миску с едой, и в каждом жесте ощущалась истинная доброта. Мы возжигали благовония, кланялись огромным статуям Будды в главном зале, а потом молились за усопших, особенно за Па. В храме было так спокойно, словно мы и не уезжали из Гонконга. Словно некие высшие силы продолжали сострадательно присматривать за мной и Ма.
Работа на фабрике не оставляла свободного времени. Лишь изредка, когда мы не спешили с отправкой следующей партии товара, я под каким‑ нибудь надуманным предлогом сбегала на несколько часов погулять с Аннет.
В один из таких дней Аннет предложила сходить в кино. Я еще ни разу не бывала в американском кинотеатре и сначала засомневалась. Неверно расценив мои колебания, Аннет настаивала:
– Я захвачу косметику, и перед сеансом мы накрасимся. Не переживай, потом все смоем.
Придумав объяснение для Ма, мы отправились смотреть «Индиану Джонса и Храм Судьбы». Я волновалась, хватит ли у меня денег, но у окошка кассы Аннет настояла, что платить будет она. Я пробовала возразить, хотя в глубине души испытала облегчение. У меня‑ то карманных денег не было, только монетки, которые порой удавалось сохранить от сдачи в магазине, да и их я все время нервно переводила в юбки.
В кинотеатр мы пришли загодя, огромное здание оказалось полупустым, со множеством помещений. На полу светились лампочки, как в самолете на пути из Гонконга. Я с наслаждением вдыхала аромат попкорна, но Аннет тут же потащила меня в дамскую комнату, где, лукаво улыбаясь, достала розовую пластмассовую косметичку. Похоже, новенькую. Внимательно рассматривая квадратики разноцветной пудры, она рассказала, что это подарок кузины.
– У тебя грандиозные скулы. – Аннет, хихикая, красила меня румянами.
– У тебя тоже. – Я не представляла, что делает скулы «грандиозными», это казалось довольно странным.
По завершении процесса я взглянула на себя в зеркало – потрясающие перемены. Тени на веках, румяна, губная помада. Не осталось ни дюйма кожи естественного цвета. Вот здорово было бы, очень по‑ американски, выглядеть так всегда. Я осторожно коснулась щеки кончиком пальца.
– Какие же вы красотки, девчонки, – улыбнулась проходившая мимо дама.
Мы были счастливы. А потом в темном зале смотрели длинный фильм, в котором я ничего не понимала. Но зато ощущала под пальцами бархатную обивку кресла и представляла, насколько ослепительно выгляжу в макияже. Индиана Джонс, кажется, был настоящим героем. Фильм напоминал боевики, что я смотрела по телевизору в Гонконге, только менее понятный, а еще там было много злодеев, дикарей и детей, которых нужно было спасать. Но все равно здорово. После кино мы с Аннет вернулись в дамскую комнату смыть косметику. Ей тоже не разрешали пока краситься. Неважно – теперь у нас была общая радостная тайна.
|
|
|
На лето Аннет уехала в лагерь, а я целыми днями работала на фабрике. С одной стороны, это облегчало тяжкое бремя Ма, с другой – дополнительная работа означала дополнительный заработок. Тем летом я в деталях изучила, как именно намокает от пота лифчик. Сначала становится влажной полоска под грудью, постепенно пот поднимается выше, под мышки, проникает в чашечки лифчика и в последнюю очередь – в лямки. За полчаса работы белье промокает насквозь.
На фабрике я специализировалась в упаковке товара. Эта работа требовала серьезных физических усилий, но я приноровилась справляться быстро. У нас стояла высокая металлическая рама с закрепленным наверху гигантским рулоном пластиковых пакетов. Берешь справа готовую вещь, вешаешь на плечики, раскрываешь пакет и надеваешь на изделие. Затем нужно оторвать пакет от рулона, приподнять изделие вместе с вешалкой и перевесить налево. Работать следовало аккуратно, иначе пакет порвется и придется начинать все сначала.
Процесс завершающей обработки начинался с получения готовой продукции и заканчивался, когда вся партия была упакована; он включал в себя развешивание по плечикам, сортировку, вдевание ремней, завязывание лент, застегивание, прикрепление ярлыка и собственно упаковку в пакет. Платили нам полтора цента за юбку, два цента за пару брюк с ремнем и один цент за верхнюю часть костюма. Я не дотягивалась до вешалок, так что приходилось вставать на табурет. Время я засекала по большим часам на стене напротив. Ма требовалось около тридцати секунд на упаковку одной вещи, то есть сто двадцать предметов за час. Нетрудно подсчитать, что Ма зарабатывала менее двух долларов в час.
Так нам было не выжить. Поначалу я тоже отрывала пакет двумя руками и аккуратно надевала его сверху на одежду, и на это уходило двадцать секунд. Но затем я сменила тактику, усовершенствовав весь процесс.
Гораздо быстрее получалось, если ухватить пакет ладонью, всегда потной, а потому липкой, чуть шевельнуть рукой, раскрывая его, а затем, уже надевая на изделие, другой рукой стукнуть по линии перфорации, окончательно отрывая пакет от рулона. Прежде чем пакет успевал упасть, покрывая изделие, я уже поднимала вешалку, перенося ее влево. А правой рукой уже цепляла следующий пакет.
С брюками получалось чуть дольше, потому что из‑ за ремней они то и дело норовили соскользнуть с плечиков, и приходилось придерживать обеими руками. От всех этих упражнений у меня наросли неплохие мышцы.
К концу лета, войдя в ритм, я успевала упаковать пятьсот юбок за час, то есть семь секунд на юбку. Позже, став старше и сильнее, я достигла результата пять секунд на юбку и упаковывала по семьсот штук в час.
Несмотря на неприязнь к Тете Поле, я всякий раз старалась работать быстрее, когда она проходила мимо, – демонстрировала, что мы прилежные ценные работники, лояльные по отношению к фабрике. Я все еще надеялась, что нас поощрят за хорошее поведение.
Мэтт как‑ то зашел к нам, он частенько в свою свободную минутку помогал прикреплять ярлыки на юбки. В дни отправки товара работы завершались в зависимости от стадии производства. Мэтт помогал обрезать нитки, соответственно, его часть работы заканчивалась гораздо раньше. Мы с Ма, последняя стадия производства, всегда заканчивали последними. Мэтт вполне мог уйти домой, но иногда он задерживался и помогал мне.
Ма улыбнулась. Ей приходилось повышать голос, чтобы перекричать шум гладильной машины.
– А ты вырос, Мэтт. Я и не подозревала, из какого доброго материала ты вытесан. – Она хотела сказать, что Мэтт симпатичный.
Мэтт с усмешкой поиграл мускулами.
– Это все от обрезания ниток, миссис Чанг. Парни от этого здоровеют.
Я, как обычно, занималась упаковкой, но не могла удержаться и украдкой поглядела на его плечи. Мэтт был все таким же худым, но под белой майкой угадывались контуры молодого мужского тела. Он покосился в мою сторону, будто хотел убедиться, что я расслышала комплимент Ма, и заметил, как я его разглядываю.
Он тут же принял картинную позу, одну руку вскинув вверх, а другой упершись в бок.
– Ну, как я выгляжу?
– Как статуя Свободы! – хихикнула я.
– А ты‑ то откуда знаешь? – притворно обиделся он. – Ты, поди, и не помнишь, на что она похожа.
Мне и помнить нечего. Когда‑ то, мечтая о Нью‑ Йорке, я представляла, что мы будем жить на Таймс‑ сквер, которую по‑ китайски называли Тай‑ Ам‑ Си Арена, а оказалась в трущобах Бруклина.
– Вообще‑ то я ее никогда не видела.
– Ты говоришь слишком большие слова. – Он хотел сказать, что я лгу.
– Я не шучу.
– Ты что, серьезно? Неужели никогда не была на Мин‑ Хат‑ Тон? – слово «Манхэттен» он произнес на китайский манер.
– Только в Чайнатауне.
– Так, в воскресенье я поведу тебя на прогулку. Нельзя жить в Нью‑ Йорке и не видеть статуи Свободы.
Губы сами собой сложились в восторженное «О», но я не знала, как отреагирует Ма. Она работала неподалеку, делая вид, что не слушает нас.
– Миссис Чанг? – обратился к ней Мэтт. – Вы не против, если я стану вашим гидом в воскресенье?
Раздосадованная, я все же отдавала должное его сообразительности. Ма гораздо охотнее даст согласие, если ее тоже пригласить.
С лукавой улыбкой Ма обернулась к нам:
– Мне не хотелось бы играть роль фонарика.
– Ма! – Хорошо, что я уже и так раскраснелась от жары. Ее шутка насчет роли дуэньи – которая своим присутствием не позволяет влюбленным целоваться, как внезапно вспыхнувший в темной комнате фонарик, – озвучивала мои тайные надежды: приглашение Мэтта могло означать настоящее свидание.
Мэтт, скрывая смущение, по‑ собачьи тряхнул головой, умудрившись сделать это кокетливо.
– Ну, нет, вы так молодо выглядите, все вокруг подумают, будто вы пошли с нами просто полущить орешков.
Отличный ход. Он имел в виду младших братишек или сестренок, которые частенько увязываются за парочкой в кино, поедая орешки и мешая тем любезничать.
Ма расхохоталась:
– Ты за словом в карман не лезешь. Ну ладно, я с удовольствием…
Дикий крик со стороны гладильной машины прервал ее. Мистер Пак. Я не знала о нем ничего, кроме имени. Не знала, работает ли на фабрике кто‑ то еще из его семьи. В клубах пара невозможно было различить, что происходит, но трое мужчин, работавших рядом, бросились к нему. Они что‑ то делали с тяжелым металлическим прессом, и, когда мы с Мэттом и Ма примчались на помощь, уже сумели приподнять крышку. Мистер Пак с громкими завываниями ухватил себя за руку.
Я не решалась посмотреть. Но сразу поняла, что произошло. Работать на гладильной машине нужно очень быстро, пресс опускается автоматически. Затем крышка поднимается, и необходимо молниеносно вынуть изделие и вставить новое. Мэтт объяснял мне, что, если замешкаться, пресс зажмет руку.
Расталкивая мгновенно собравшуюся толпу, появились Тетя Пола и Дядя Боб.
– Что ты натворил, недотепа? – рявкнула Тетя Пола.
Ухватив мистера Пака, все рыдавшего над своей рукой, она потащила его к выходу. Дядя Боб, волоча ногу, поспешил за ней.
– И чтоб никто не звонил в «скорую помощь»! Мы отвезем его к фабричному доктору! Возвращайтесь к работе, все, сегодня отправка товара! – проорала тетка через плечо.
Толпа рассосалась, а я обернулась к Мэтту:
– Не подозревала, что на фабрике есть врач.
Все еще не оправившись от увиденного, Мэтт пробормотал:
– Да это просто приятель Мамаши Гавс. Он не сообщит властям о несчастном случае.
Меня тоже всю трясло.
– Наверное, тебе лучше пойти домой, Мэтт. Не беспокойся о нас.
– Дома все равно никого нет. Мама сейчас у лекаря, на иглотерапии.
Прошло некоторое время, я работала с сумасшедшей скоростью – все‑ таки предстояла отправка очередной партии – и вдруг заметила Тетю Полу. Она спешила к нам, и я еще подумала, что тетка, наверное, нервничает из‑ за несчастья.
– Я как раз собиралась сообщить вам кое о чем, когда случилась эта неприятность. В политике фабрики произошли изменения. – Она даже не потрудилась изобразить дежурную фальшивую улыбку. – После отправки этой партии, из‑ за сложной экономической ситуации, мы понижаем расценки за обработку юбок до одного цента за штуку.
– Как? – воскликнула Ма.
– Почему? – возмутилась я. И тут же поняла. Тетя Пола видела, как быстро я работаю. Слишком быстро. Мы стали больше зарабатывать, и она подсчитала, что для выживания нам хватит и меньшего. А я‑ то воображала, что произвожу хорошее впечатление.
– Простите, но таковы обстоятельства. Политика компании. Для всех работников финального этапа.
Мы были единственными «работниками финального этапа» на этой фабрике.
– Но это несправедливо! – выпалила я.
Стоящая позади Ма ткнула меня под лопатку.
Тетя Пола повернулась ко мне. Помада у нее чуть смазалась в уголке губ.
– Я не хотела бы, чтобы вы чувствовали себя обездоленными. Если что‑ то не нравится, вы вольны сделать иной выбор. В Америке больше нет рабства, ведь так?
И с этими словами двинулась прочь.
Ма, которая никогда не прикасалась к другим людям, метнулась следом и схватила тетку за руку.
– Прости, старшая сестра. Она просто очень откровенная девочка.
– Нет, нет, – вздохнула Тетя Пола, – эти побеги бамбука, они все такие. Не переживай.
«Бамбуковыми побегами» называли детей, родившихся и выросших в Америке, имея в виду их чрезмерную «западность». «Я бамбуковый узелок, – хотелось выкрикнуть мне. – Рожденный в Гонконге, но совсем юным привезенный сюда». Узелки на стебле бамбука делают его чуть менее гибким, но зато гораздо более прочным.
– Спасибо, – пробормотала Ма. – Благодарю тебя.
Внезапно заговорил Мэтт. А я и забыла, что он рядом.
– А вам нравится поедать бамбуковые побеги на ужин, а, миссис Ю?
Я затаила дыхание, а сердце билось как сумасшедшее. Что он делает? Что я натворила, затеяв эту перепалку?
От смеха Тети Полы у меня внутри все похолодело.
– Старший из братьев By становится мужчиной, да? Что ж, если ты такой взрослый, завтра займешь свободное место у пресса.
– Нет! – Мы попались в сети, расставленные Тетей Полой. – Вы же знаете Мэтта, он всегда шутит…
– Все в порядке, – остановил меня Мэтт. – Нет проблем, миссис Ю. Я все равно хотел подкачать мышцы. – Пожав плечами, он медленно направился к выходу. – Пока, миссис Чанг, Кимберли.
Тетя Пола смотрела ему вслед, а потом молча удалилась в свой кабинет.
– Не вмешивайся в разговоры взрослых! – набросилась на меня Ма. – Что мы будем есть, когда потеряем работу?
– Это свободная страна, Ма. Почему мы должны работать именно на нее?
– Свободная страна! А кому, по‑ твоему, принадлежат остальные швейные фабрики? Они все либо члены одной семьи, либо близкие друзья. Вся швейная промышленность. И что теперь будет с Мэттом?
Я опустила глаза. Раздражение, звучавшее в ее голосе, сменили уныние и отчаяние. Мэтту, как и мне, было всего четырнадцать, и неизвестно, справится ли он с громадным паровым прессом, с которым управлялись только взрослые мужчины.
– А‑ Ким, – чуть мягче продолжила Ма, – понимаю, ты хотела как лучше. Просто все, что у тебя на уме, сразу же вылетает наружу. – Она хотела сказать, что я слишком искренняя, и в тот момент я с ней была согласна.
Назавтра я все поглядывала в сторону гладильных прессов. В клубах пара то появлялись, то исчезали четверо мужчин, работавших там. По‑ военному четко они укладывали под пресс вещь за вещью, а огромные крышки опускались, с шумом выпуская обжигающие облака. Потом крышки вновь поднимались, и последние струйки пара просачивались наружу, как слюна из пасти жуткого зверя. Даже мимолетное прикосновение к поверхности пресса вызывало сильный ожог.
Среди мускулистых мужчин Мэтт казался совсем крошечным. Он работал медленнее остальных, но видно было, как он старается, нажимая поочередно ногами на рычаги управления. Вот он положил юбку под пресс, увернулся от облака горячего пара. На миг совершенно скрылся из виду. Следующая картинка, которую вижу, – Мэтт подходит ко мне, сжимая что‑ то в кулаке.
Я отпрянула. Майка, да и вся его одежда абсолютно мокрые, капли пота стекают по шее и груди.
– Похоже, у меня чересчур длинный язык, – начал он.
– У меня тоже.
– Но кто‑ то же должен приносить рис, верно? (То есть зарабатывать деньги. )
Я чувствовала себя настолько виноватой, что не нашла слов в ответ. А он был так внимателен ко мне.
– Я могу как‑ то помочь?
– Может, когда станешь постарше. Эта работа хорошо оплачивается, да и форму помогает поддерживать. Будешь здесь работать – станешь таким же крепким парнем, как я.
В другой ситуации я бы рассмеялась, и даже сейчас хихикнула было, но что‑ то меня удержало, и вместо смеха получился сдавленный кашель.
Мэтт очень серьезно посмотрел на меня.
– Мне все равно нужна эта работа. Мама больше не может заработать ни цента. Сердце у нее больное, легкие больные. Парк работать вообще не может. Со мной все будет нормально. – Не дожидаясь ответа, он сменил тему: – Слушай, не отнесешь это маме?
Я протянула руку, и он вложил в нее золотую цепочку с нефритовой Гуанинь. Гуанинь с множеством рук, в каждой из которых разные предметы. Ее называют Тысячерукой Богиней, помогающей в различных нуждах.
Я видела у Мэтта это украшение раньше, но не задумывалась о его смысле. Родители всегда дарят детям драгоценные амулеты, защищающие от злых сил. Их никогда не снимают. В бедных семьях, где едва хватает средств на пропитание, специально откладывают деньги, чтобы обеспечить детям такую защиту.
Наверное, у меня был очень озадаченный вид, так что Мэтту пришлось пояснить, почему он отдает это мне.
– Гляди. – Он приподнял майку, и я увидела красное пятно на коже.
– Около этих машин чересчур жарко, нельзя носить ничего металлического, – констатировала я, и чувство вины охватило меня с новой силой.
– Угу. Но мы же идем гулять в воскресенье, а?
Я не смогла сдержать улыбки:
– Правда? Ты все еще хочешь?
– Ну конечно. Ладно, мне пора работать, а то сильно отстану. – И он вернулся на свое место у пресса.
Нефритовая Гуанинь отливала нежно‑ зеленым, как весенние листья; наверное, очень дорогое украшение. Я тут же понесла его миссис By. Она сидела спиной ко мне и за что‑ то бранила Парка. Отвернувшись вполоборота, он не мог прочесть по губам, что она говорит. Но, к моему удивлению, что‑ то ответил, неловко похлопав мать по руке.
Я присмотрелась к ее лицу – Мэтт был прав, вид у нее нездоровый. К мешкам под глазами добавился землистый цвет лица, а белки глаз стали желтыми. Она заметила меня.
– Ты, – только и произнесла она.
Напуганная, я протянула цепочку Мэтта, но она лишь бросила пренебрежительный взгляд:
– Хочешь оказать любезность моему сыну?
Ответить я не посмела. Она определенно считала меня виновной в том, что Мэтт теперь работает у парового пресса.
– Подумать только, а я‑ то считала тебя мальчишкой, – продолжала она. В неприязненном тоне тайшанский акцент становился гораздо более заметным. – У него доброе сердце. Он бы вообще тебе это отдал, – пробормотала она, забирая цепочку из моих рук.
Неожиданно за спиной раздался мамин голос. Она, должно быть, заметила, что мы разговариваем.
– Миссис By, не могу смотреть вам в глаза. Мы так виноваты.
Миссис By подняла взгляд на Ма, и напряжение, кажется, схлынуло.
– У нас у всех нет выхода. Он хороший мальчик. С ним все будет в порядке.
– Кимберли тоже неплохая девочка. Они оба слишком молоды и импульсивны. Им нужно дать время.
Матери понимающе смотрели друг на друга.
– Дети, – вздохнула миссис By.
Я вернулась на свое рабочее место, но ее слова все звучали у меня в ушах. Миссис By действительно намекала, что я нравлюсь Мэтту? Мысль приводила в восторг, но одновременно вызывала странную боль в груди.
Мэтт не просто повел нас с Ма смотреть на статую Свободы; он начал с того, что встретил нас на Таймс‑ сквер, Тай‑ Ам‑ Си Арена. Мы вышли из огромной станции метро, пробрались сквозь толпы людей, и я с облегчением увидела Мэтта, поджидавшего нас на углу около «Бургер Кинг». Стоя рядом с ним, мы с Ма огляделись. Наконец‑ то я попала в Нью‑ Йорк, о котором мечтала. Мимо проехал длинный белый лимузин, следом дюжина желтых такси. Мы шли мимо кинотеатров и ресторанов, плакатов «Девушки! Девушки! Девушки! », огромных щитов с рекламой бродвейских шоу. Странно, но я чувствовала себя как дома. Улицы, запруженные народом, городская суета напомнили мне центральные районы Гонконга, хотя Тай‑ Ам‑ Си Арена была гораздо больше и роскошнее. Люди одеты самым немыслимым образом, но встречались и элегантные дамы, на высоких каблуках и в пиджаках. Большинство были белыми, но я заметила индуса в тюрбане, нескольких чернокожих в традиционных африканских нарядах и группу поющих монахов в желтых одеждах. Сложив ладони перед грудью, Ма поклонилась им. Один из монахов, прервав на миг пение, поклонился в ответ.
– О, только взгляни! – Ма указывала на громадный магазин музыкальных инструментов.
Заглянув сквозь витрину, я увидела рояли, виолончели, скрипки. В глубине удалось различить шкафы с нотами.
– Давайте зайдем, – предложил Мэтт.
– Нет, нет, мы же все равно ничего не сможем купить, – возразила Ма.
– Ничего страшного, если просто посмотрим, – решительно заявила я.
Я‑ то знала, как ей хочется зайти, и мы с Мэттом буквально втащили ее внутрь.
Прохладный кондиционированный воздух – настоящий рай. Множество покупателей бродили по залу, рассматривали инструменты, листали ноты, и Ма постепенно расслабилась. Кое‑ кто даже садился за рояль, пробуя инструмент. Мне страстно захотелось такой вот чистой, устланной коврами жизни. Ма смотрела вокруг широко распахнув глаза, как маленькая девочка. Потом принялась увлеченно листать сборник Моцарта и полностью ушла в это занятие.
Мы с Мэттом слонялись в сторонке.
– Я и не знал, что твоя мама так любит музыку, – удивился Мэтт.
– Она преподавала музыку, давно, дома. А твои родители? Чем они интересуются?
– Ма так много работает, что успевает только заботиться о Парке. А отца у нас нет. Так что за всеми должен присматривать я.
Я улыбнулась. Мэтт всегда так серьезно относился к своему статусу в семье. Но я впервые услышала от него об отце.
– Он что, куда‑ то уехал?
Мэтт, не глядя в глаза, кивнул и тут же заволновался:
– А где твоя мама?
Я обернулась – Ма стояла у рояля. Мы с Мэттом поспешили к ней.
– Красивый инструмент, правда? – Ма задумчиво перебирала листочки с нотами, забытые кем‑ то на крышке рояля. – Звучит, должно быть, чудесно.
– Попробуйте, – предложил Мэтт. – Можно ведь нажать несколько клавиш.
– О нет.
– Ну пожалуйста. – Мне очень хотелось, чтобы Ма поиграла для Мэтта, чтобы он увидел – мы нечто большее, чем простые фабричные работницы.
Ма медленно опустилась на табурет.
– Твой папа любил эту вещь, – тихо произнесла она, пробегая пальцами по клавиатуре, прежде чем заиграть Шопена, «Ноктюрн Ля‑ бемоль».
У Мэтта изумленно отвисла челюсть.
Прикрыв глаза, я слушала и вспоминала, как Ма играла дома на нашем пианино, как грациозно ее хрупкие пальцы порхали по клавишам. Она сыграла начало, остановилась. Но мы уже привлекли внимание продавца.
– Мадам прекрасно играет. У инструмента великолепный тон, не так ли?
Пока я прикидывала, как бы повежливее прогнать его, вмешался Мэтт.
– О да, – решительно сказал он по‑ английски. – Благодарю, но мы просто смотрим.
Впервые кто‑ то снял ношу с моих плеч.
Потом мы бродили по Тай‑ Ам‑ Си Арене, глазея на небоскребы.
– Подумать только, у меня уже глаза на лоб вылезли, так хотела рассмотреть самую верхушку, – хохотала Ма перед особенно высоким зданием.
– Я его могу ладонями измерить. – Чуть отступив назад, Мэтт сделал вид, будто руками обмеряет здание.
Это мне кое о чем напомнило. Не хотелось портить настроение, но мне необходимо было знать.
– А что с мистером Паком? – спросила я Мэтта. Живя в Чайнатауне, Мэтт знал многих с нашей фабрики, был в курсе всех сплетен.
– На фабрику он не вернется. Ожог очень сильный, и его жена считает, что работать там слишком опасно.
– И что же он будет делать?
– Она работает на ювелирной фабрике, так что, готов спорить, он устроится туда к ней, когда поправится.
– А чем там занимаются?
– Делают четки и всякие украшения. Можно взять работу домой, но заработок хуже, чем у нас на фабрике. И руки нужны очень ловкие.
Я покосилась на Ма. Может, это выход для нас?
Она отрицательно помотала головой:
– Вспомни, как холодно у нас дома, А‑ Ким.
Да, в нашей нетопленой квартире мы никогда не смогли бы нанизывать бусы.
Наконец мы отправились к статуе Свободы. Ма хотела было заплатить за жетон метро для Мэтта, но тот успел проскользнуть самостоятельно.
– Так, мы не будем выходить к самой статуе Свободы, – объявил Мэтт. – На катере слишком дорого. А мы сядем на паром до Стейтен‑ Айленд, он стоит всего двадцать пять центов, и вид с него даже лучше.
– Отлично, – согласилась Ма.
Большой желтый паром напоминал мне паромы в заливе Коулун; Мэтт повел нас на верхнюю палубу. Ма посчитала, что там слишком ветрено, и вернулась вниз. А мы с Мэттом стояли у металлических поручней, и прохладный ветер дул в лицо. Перед нами расстилался океан.
– Скоро откроется первоклассный вид, – пообещал Мэтт и поспешил вниз позвать Ма. Удивительно, как он может быть таким грубым и в то же время внимательным и заботливым.
От вида на статую Свободы захватывало дух. Так близко и такая великолепная. Ма крепко стиснула мою ладонь.
– Как долго мы мечтали об этом, – прошептала она.
– Да, мы на самом деле в Америке.
– Она не напоминает вам Гуанинь? – размышлял вслух Мэтт.
Мы согласно кивнули.
Позже, когда мы уже вернулись домой, Ма сказала:
– Я ошибалась насчет этого мальчика, By. Он не просто симпатичный, у него еще и настоящее человеческое сердце. – Она хотела сказать, он способен сострадать и глубоко чувствовать.
Спрятав лицо в подушку, я промолчала, но думала только о Мэтте.
Девятый класс знаменовал собой переход в старшую школу. Большинство из нас учились здесь и в седьмом, и в восьмом, но в девятый класс пришло несколько новеньких. Учебный год начался с тестов по математике и естествознанию, чтобы распределить нас по группам. Все, особенно отличники, нервничали, потому что количество мест в специальных математических и естественнонаучных группах было ограничено, а все мечтали туда попасть. Хотя тесты всего лишь определяли способности, многие занимались с репетиторами. Прошел слух, что в некоторые колледжи будут принимать только тех, кто обучался по углубленной программе.
После пыльной и тяжелой физической работы на фабрике я окуналась в чистый логический рай науки, где чувствовала себя в полной безопасности. Исключительно ради удовольствия я начала читать книги о предметах, которые в школе мы изучали лишь обзорно, – аминокислоты, митоз, прокариоты, ДНК‑ тесты, кариотип, гибридизация, эндотермические реакции. Математика была единственным языком, который я по‑ настоящему понимала. В ней все ясно, четко, систематизировано и предсказуемо. Решение математических загадок доставляло невероятное удовлетворение, я забывала о своей подлинной жизни – убогой квартире и работе на фабрике. Наверное, я была единственной ученицей, которая с нетерпением предвкушала тестирование и с удовольствием выполнила все задания.
Результаты оказались невероятно высокими, даже для меня. Я была в восторге. Однако спустя несколько недель занятий математикой и естествознанием в продвинутой группе меня вызвала к себе в кабинет доктор Коупленд, заведующая кафедрой. Сердце колотилось где‑ то в горле, уж слишком мрачные у меня были воспоминания об этом месте.
– Кимберли, меня заинтересовали твои успехи, – начала она.
Я почти перестала дышать. Что не так на этот раз? До сих пор я получала почти идеальные оценки. В качестве дополнительного задания по биологии я разработала лабораторную методику, которая привела в восторг учителя, – использование сухого сока для определения растворов, растворителей, концентрации и симуляции активности энзимов.
– Какие‑ то проблемы с моими оценками?
– Откровенно говоря, они неестественно хороши. – Доктор Коупленд, прищурившись, наблюдала за моей реакцией.
Я все поняла – она не забыла прошлого инцидента с Тэмми. Страх сдавил мое горло, но я сумела выдавить:
– Я не списываю.
– Надеюсь. Все преподаватели убеждены в твоих интеллектуальных способностях, и я хотела бы им верить. Но ни один из учащихся твоего возраста никогда не добивался подобных результатов в установочных тестах. Ты учишься великолепно, между тем в средней школе твои отметки были менее убедительны. Изве
|
|
|
