55 Жиль Делез и философский облик постмодерна

Философский постмодерн не появился совсем уж внезапно и не представляет собой нечто вроде интеллектуального стихийного бедствия.

Должно быть понятно, что за спиной мировоззрения человека европейской культуры несколько этапов выделения человека и человеческого начала из некой изначальной целостности, следы которой были очень четки в древней мифологии

Сознание современного человека, разумеется, тоже содержит моменты мифологичности.

Пройдя период более или менее радикальных " субъектоцентристских" настроений, современная западная философия, с легкой руки Гуссерля и Сартра, объявила несостоятельными " дуализмы" субъекта и объекта, бытия и сознания, сущности и явления.

Из лона осторожной и скромной в своих мировоззренческих претензиях феноменологии родилась обновленная онтология. Сначала она была противопоставляема традиционной " метафизической" как " онтология субъективности", а потом, после появления психоанализа и структурализма, и в самом деле проявила тенденцию превратиться в философское учение о мире, в котором не осталось места для " субъекта" в роли фундаментального понятия.

1.            Теперь вряд ли кто из философов процитирует сочувственно слова Маркса, что от прежней философии остались только теория познания и логика. 


2.            Напомню, что психоанализ своим учением о бессознательном, подсознании и сверхсознании серьезно подорвал представление не только о суверенности человеческого субъекта - " Я", но даже о его широкой автономии. Впрочем, определение Маркса " сущности человека" как " совокупности всех общественных отношений" означало, что философская мысль пошла в этом направлении еще раньше. Структурализм, своей трактовкой " языка" и " текста", сделал еще более радикальный шаг в этом направлении: тезис Барта (и Фуко) о " конце человека" был совершенно логичным завершением его исследовательской программы. 


3.            Здесь, видимо, уместно напомнить, что для христианства (как и для Платона) тезис о триединстве Истины, Блага и Красоты был тоже онтологическим утверждением. Когда Бог Ветхого Завета, творя мир " по слову своему", завершает каждую стадию творения удовлетворенным созерцанием содеянного (" и увидел Он, что это хорошо" ), это эстетическое созерцание, вместе с сопровождающим его чувством удовольствия от содеянного, есть также онтологическая характеристика.

Общим местом сегодня является утверждение, что мы живем в постиндустриальном мире, который

можно назвать также " информационным обществом".

Дело не только в том, что в современном производстве " материальных благ" значимость его информационного обеспечения настолько выросла, что считать производство знания и его носителей чем-то вторичным по сравнению с производством машин, вещей, продовольствия и энергии - значит безнадежно отстать и в области самого материального производства.

Дело еще (или даже прежде всего) в том, что в совокупной человеческой жизнедеятельности информационно-духовный " сектор" стал превалирующим. И притом не только в качестве обслуживающего " основной", производственный, сектор, и не как побочный продукт функционирования этого " основного" сектора, а как вполне самостоятельный, чуть ли не самодостаточный и во многих отношениях определяющий всю эту жизнедеятельность в целом.

В индустриальном обществе в период его расцвета " рабочий класс и трудовое крестьянство" составляли большинство населения, а интеллигенция (включая " техническую" ) и в самом деле была не более чем " прослойкой". Так называемый " общественно-необходимый" труд (чтобы избежать тонкостей в определении этого понятия, скажем так: рабочее время участника производственного процесса) составлял если не большую, то уж наверняка большую часть активной жизни человека. Остальная часть ее воспринималась как теоретиками - философами, экономистами, политиками и пр., так и теми, кто был непосредственной частью производственного процесса, в качестве неизбежной потери рабочего времени (следствия несовершенства " человеческого фактора" производства, поскольку " рабочему человеку" нужно спать, тратить время на еду и прочие формы подготовки к активному производственному процессу, включая образование или социальную адаптацию).

В российском обществе человек, даже занимающий высокое положение, не является личностью. И дело было не только (и быть может, даже не столько) в том, что царский режим был " полицейским", в более современной терминологии - " административно-командным". Куда важнее, что он был одним из естественных проявлений давно уж сложившейся русской культуры. Самоопределение человека в той культуре, к которой подходит модное сейчас слово " соборность", означает прежде всего (или даже единственно) слияние индивида в его собственном сознании и во всех без исключения формах его жизнедеятельности в ту социальную и культурную целостность, которая была пред-данной для каждого человеческого существа, рождающегося на свет Божий. Именно " слияние", а не " включение"! " Соборная" форма социализации означает нечто большее, нежели приоритет " общего" над " единичным", социального над индивидуальным - она означает растворение второго в первом. И не то самое важное, как именно происходит это слияние и в чем именно происходит такое растворение - в религиозной, государственной, партийной или классовой общности.

В рамках такой культуры, такого самосознания утрата человеком самого себя означает, например, исключение из Союза художников, лишение гражданства, исключение из партии, отлучение от церкви и все такое прочее.

Так что, повторю еще раз, в пространстве этой культуры тема самоидентичности была тождественна не теме " поиска самого себя" как личности, а, прежде всего, теме " поиска корней": осознанная, доказанная, подтвержденная официальным документом " укорененность" помогала причаститься к уже существующему культурному целому - чаще всего к роду.

Маркс и его наследники - " левые" философы XX века (включая и большинство " философов постмодерна" ), были/и остаются ожесточенными критиками капитализма отнюдь не потому, что им просто жаль тех обездоленных людей, которые становятся " жертвами капитала" и оказываются " на дне" общества. Они философы, они теоретики, их концепции питаются совсем другими источниками, чем идеология матери Терезы, Робина Гуда или Емельяна Пугачева. Поскольку для " левых" философов XX столетия марксизм - прежде всего философская, политэкономическая и социологическая концепция, а вовсе не та политическая практика, которая осуществлялась в социалистических странах под марксистскими лозунгами, они относятся к марксизму с большим почтением, и даже нередко выступали или выступают под марксистским флагом (несмотря на то, что сам Маркс вряд ли признал бы, скажем, фрейдомарксистов своими идейными наследниками).

Некогда Маркс и Энгельс выдвинули идею, что государство в процессе социалистического строительства " отмирает" (или " засыпает" ), а их продолжатели сформулировали тезис, что отмирание " государственной машины" происходит посредством усиления роли государства. Таким же парадоксальным образом и тенденция к " субъективизации" онтологии, столь характерная еще для первой половины XX века, в философском сознании незаметно оборачивается диаметрально противоположной ей, на поверхностный взгляд, тенденцией элиминации субъективности.

Конечно, если говорить точно, элиминации подвергается индивидуальный человеческий субъект, человек как " самость", Я, личность. И под этим углом зрения философский постмодерн вовсе не оппозиционен классической философской традиции. Не говоря уж о совершенно очевидной связи идей философских постмодернистов со структурализмом, психоанализом, " поздней" феноменологией и онтологией марксизма [4], эти идеи можно истолковать даже как современный вариант " переворачивания" гегелевской " абсолютной" концепции, во многом аналогичной марксистской операции конца XIX века. Более того, как о том свидетельствует работа Ж. Делеза " Логика смысла", корни постмодернистского мировоззрения легко увидеть даже у античных стоиков.

1.            Это, кстати, касается и философии: например, Делез сближает свою трактовку смыс-лообразования (в " Логике смысла" ) И с " Алисой" Л. Кэрролла, и с онтологией древнегреческих стоиков. 


2.            Поскольку тезис этот нужен мне только в качестве наглядной модели, то вдаваться в детали логики этой концепции здесь нет необходимости. 


3.            Напомню, что Сартр еще называл собственную онтологическую концепцию " субъективной онтологией", а Хайдеггер свою - уже " фундаментальной онтологией". 
 4 Еще раз напомню, что Маркс определял " сущность человека" как " совокупность всех социальных отношений", что, с точки зрения Маркса, " нельзя жить в обществе и быть свободным от общества", наконец, что реальная жизнь человека является " практической".

И все же, на мой взгляд, здесь вряд ли стоит говорить о чем-то похожем на " филиацию философских идей", о саморазвитии суверенного философского сознания, которое составляет каркас европейской культуры. Изменения в теоретическом сознании прежде всего отвечают переменам, которые произошли в " жизненном мире" " массового" человека при переходе от индустриального общества к информационному,

а философы, как это было всегда, адаптируют наличные запасы культуры (в том числе философской) к таким переменам. Работа по адаптации наличного состава культуры (которая, бесспорно, существует сегодня в виде " текстов" ) часто все-таки остается незаметной для человека, пусть даже все мы живем в информационном мире.