 |
{597} Указатели 4 страница
|
|
|
|
Не опоздайте — через год‑ два будет поздно.
Владимир Иванович, заклинаю Вас, вникните в мое бездарное бормотание и поймите, что кровью сердца я пишу эти строки — я хочу лучшего и прекраснейшего, чем то, что есть, а потому что люблю, не могу молчать и осмеливаюсь написать Вам это письмо.
Не сочтите его дерзостью. Верьте моей любви к Вам и к Театру.
Ричард Болеславский
КС, № 7343. Автограф.
Москва
22 апреля 1919 г.
Многоуважаемый Константин Сергеевич!
Сейчас время тревожное, бурное. Никто не знает, что будет завтра. Никто не знает, куда его может забросить судьба в течении дней и чего от каждого из нас может потребовать жизнь. Мы, Студия, в том числе и я, уезжаем через несколько дней — мое сердце говорит мне предчувствиями и большой тоской о каком-то переломе, происходящем в моей жизни сейчас, и я должен написать Вам, Константин Сергеевич, с которым была связана вся первая половина моей жизни, а может, и три четверти ее это письмо, — не дай Бог, чтобы прощальное.
А оно может быть прощальным. Я не даром сказал Вам, когда просил Вас прийти на последнюю репетицию «Балладины»: Константин Сергеевич, придите, многое зависит от этой репетиции. Вы губите нас всех, меня и Студию, придите — положение такое, что для душ, для сердец наших, больных и изможденных, нужно скинуть эту пьесу — все равно, как она есть, потом мы докончим ее, сделаем {589} лучше, но сейчас придите, не будьте жестоки с нами, нам как лекарство нужна была эта пьеса, ее сдача означала для нас простор и выход на дорогу новой жизни, это была плотина последняя из трех — «Росмера», «Иорио» и «Балладины», — отбросьте ее, и речка нашей жизни потечет спокойно. Так я убеждал Вас, Константин Сергеевич, Вы не послушали меня, заупрямились, обиделись, и в результате получилось и получится еще — все то, что я предвидел!
|
|
|
Милый, любимый мой Константин Сергеевич, только не подумайте, что мной руководит личное мелко честолюбивое желание поставить лишнюю пьесу. Верьте, это не так. И доказательством тому то, что я не позволил послать Вам письмо М. Ф. Андреевой, где она рассыпалась в комплиментах по поводу спектакля и умоляла Вас отпустить пьесу в Петроград. Я сказал, что мы не хотим никак оказывать давление на Вас и всецело подчиняемся Вашему решению. И с болью, со слезами мы подчинились.
Но, милый Константин Сергеевич, примите от нас эту жертву в знак безумной любви нашей к Вам, и только знайте, знайте, что мы, а я думаю, и Вы с нами теряете. Ни более ни менее как Студию МХТ. Да, Студию МХТ.
Почему, я Вам сейчас объясню.
Вы заметили, Константин Сергеевич, что вот уже почти два года ни один из режиссеров Студии не залаживает новых пьес? Не задумывались ли Вы, почему это? И не находите ли Вы, что без режиссеров практикующихся и ставящих пьесы группа актеров должна как бесплодная смоковница засохнуть и умереть. Да, Константин Сергеевич, это так. Мы все, и Вахтангов, и Сушкевич, и я, и даже Бромлей и Бирман, боимся, панически боимся начать новую работу, и обманывая самих себя, увиливаем от нее. На будущий год не заложено ни одной пьесы — отсюда недовольство актеров, дрязги, воркотня, невозможная атмосфера, искание духовного удовлетворения на стороне, дискредитирование нас как ведущей группы, упреки и т. д. Учреждение расшатывается. И спасения нет. Что можно сделать? Я вышиблен из колеи, я сбит с рельс моего пути.
К «Балладине» я уже больше не притронусь, Вы ею заниматься не будете — в силу просто Вашей физической усталости и невозможности при «Розе и Кресте» заняться еще и этой пьесой. Больше ее поднять никто не может, и таким образом эта постановка для Студии и вообще погибла. Вы не учли, Константин Сергеевич, что жизнь поставила нас в условия, когда нам самим нужно кончать пьесы, а Вы нас задержали, срок пропущен, и теперь все кончено.
|
|
|
Пройдут года, пока и я и актеры вновь соберемся на такой подвиг, как постановка пьесы в Студии МХТ. Сейчас мы опустошены и пойдем искать духовной радости и удовлетворения кто в кинематограф, кто в пролеткульты и т. д.
Боже мой, как больно и как горько, но, Константин Сергеевич, повторяю, мы Вас так любим нежно, горячо и преданно, что эту жертву все-таки несем и кладем у Ваших ног. Мне лично, по всей {590} вероятности, придется вернуться в полк в Польшу — и там я буду знать, что свой долг в отношении Вас я выполнил до конца, я не изменил Вам и не унес от Вас Ваше искусство и науку никуда — я у Вас их взял Вам и вернул. Ни я, ни мои товарищи, ни люди вообще от этого никакой радости не получили, правда. Но это уже не по моей вине.
И дело все-таки, конечно, не в этом, а в том, что режиссура в Студии поставлена в такие условия, что никто не решается заниматься ею. Она втиснута в рамки сверхчеловеческих мук и требований. Не скоро наступит время, когда в Студии начнут заниматься новыми пьесами, и это есть один из поводов гибели Студии МХТ. Второй повод внутренний и вытекает из всего склада жизни Студии. Дело в том, что мы — Вахтангов, Сушкевич и я — начинаем терять обаяние и авторитетность как ведущая группа и как режиссеры в Студии. Раз нет капитана, нет парохода. Раз мы, единственные, кто вел и мог вести Студию «к высоким целям», теряем эту возможность — Студия перестает быть цельной и стойкой.
Теряем мы эту возможность вот почему. Вахтангов в силу своего увлечения работами на стороне. Он приходит в Студию как гость, и на него начинают смотреть как на получужого человека. Сушкевич и я в силу своего чрезмерного трудолюбия. Мы дискредитировали себя тем, что мыли полы, штопали декорации, следили за чистотой ватеров, таскали стулья. Готовцев по той же причине корпел над балансами, и в конце концов все привыкли к мысли, что так и должно быть. Никого не удивляет, например, то, что Сушкевич за год ни одной пьесы не начал, ничего не репетирует, не работает как художник. Но если не придет парикмахер на спектакль, все обрушатся на Сушкевича: почему нет парикмахера. Никто не удивляется, что я крою дамские костюмы и меряю на себе костюм Шевченко, но та же Шевченко кричит на меня, почему я не загримировал ее.
|
|
|
Мы стали в Студии лакеями. Мы сделали Студию своим богом, идолом, поклонялись ей, и вот Бог нас наказал. Мы выпустили силу из наших сердец. Где мы ее снова наберем, и откуда черпать ее и где искать — мы не знаем. Мы устали, измучены, опустошены — и ниоткуда не видим ни радости, ни плодов от трудов наших. А если мы совсем падем — мне кажется, не будет нескромным сказать, что и Студия падет.
Вот, Константин Сергеевич, мое чистосердечное мнение и признание о текущем моменте. Если все изменится и будет к лучшему — о чем я молю Бога, — наше счастье.
Если нет — что же делать. Повторяю, у меня лично будет удовлетворение в сознании, что кроме покойного Сулера навряд ли кто любил Вас так горячо и бескорыстно, как я, и мало кто был Вам так верен и честен по отношению к искусству и науке Вашей, как я.
Если я ясно написал все, поймите, Константин Сергеевич, нас — меня и Студию — и приласкайте, пригрейте нас — мы очень устали {591} и жизнь обозлила нас. Если я не смог Вам ясно написать, то просто верьте нашей большой любви к Вам, и меня не поминайте лихом.
С сыновним чувством я обнимаю Вас, Константин Сергеевич, и крепко жму Вашу руку.
Ваш всегда Ричард
Док. № 16.
Сезон 1918/19 г., № 104. МП с правкой Н. ‑ Д. Приложение к смете планируемой директории Большого театра. После 25 марта 1919 г. (официального утверждения директории).
При распределении и расценке мест Директория находит необходимым высказать следующие соображения.
Большой театр, конечно, должен стоить государству очень значительных сумм, значительного дефицита. Само собой понятно, что в нем должны быть собраны лучшие силы вокальные, музыкальные, хореографические, театрально-живописные и, может быть, даже административные. Ничто яркое, создавшееся в России в области этих искусств, не должно пройти мимо Большого театра. И его спектакли должны быть в лучшем смысле слова образцовыми и по отдельным силам, и по ансамблям, и по зрелости направления, или по заслуживающим самого серьезного внимания попыткам.
|
|
|
Но колоссальный бюджет, который по необходимости окутывает этот сложный аппарат, должен быть оправдан и высшими государственными задачами. Если бы вся громадная артистическая и техническая работа была сведена до обычных 6 – 7 спектаклей в неделю, если бы, стало быть, этот тяжелый бюджет служил только для эстетического удовлетворения попавших в спектакль слушателей, то Большой театр обратился бы в такую роскошь, какую не позволяли себе до сих пор самые расточительные восточные сатрапы.
Прежде, когда государственные театры считались придворными, императорскими, их дефицит шел из так называемого кабинета его величества. Это было формально его личной затеей. Постепенно казенным театрам стали придавать государственное значение, общество приучило их администрацию к требованиям, чтобы тут сосредотачивалось лучшее искусство не только уже для императорской фамилии, их присных или представительства России, но и для создания образцового искусства, коим призваны были пользоваться люди с изощренным вкусом или та учащаяся интеллигентная молодежь, которая спешила впитать в себя все духовные достижения нации. И однако администрация чрезвычайно заботилась о сокращении дефицита и хотя и осторожно, но упорно увеличивало цены на места до пределов терпимости.
Теперь положение резко изменилось. Теперь Правительство широко открывает двери государственных театров пролетариату, стало {592} быть, допускает лишь минимальные цены на места, чтобы места раздавались только-только не бесплатно, потому что правительство придает театрам огромное духовно-воспитательное значение. Вот тут нам и кажется, что под такой несомненно благородной, привлекательной задачей скрывается большая опасность: публикою Большого театра в значительной части явятся просто счастливчики, ловкачи, люди, для которых эти произведения искусства вовсе не являются насущной необходимостью, или те, которые еще очень далеки и до оценки и восприятия вершин искусства, или просто люди, убивающие свой свободный вечер. Мы хотим сказать, что в конце концов все-таки сведется дело к тому, что спектакли Большого театра для огромнейшего большинства публики будут случайной роскошью. Не для того государство должно тратить десятки миллионов.
Мы думаем, что если искусства Большого театра должны стоять на образцовой высоте, то и пользование ими должно быть распределено с мудростью, оправдывающей их ценность. Если государство не только не ищет покрытия расходов, но как бы вообще считает приход в театре вопросом совершенно второстепенным, то тем более слушатель в театре должен быть лицом, для которого эти искусства являются совершенной необходимостью или потому, что для него каждый спектакль будет своего рода школой, или потому что завтра же где-то в секции, в консерватории, в училище на какой-то лекции будет произведена оценка сегодняшнего спектакля и подведен итог того, что от него должно быть заимствовано, чему надо учиться, или лица, являющиеся инструкторами для создания оперного и балетного театра в районах или на местах, или специалисты, изучающие это искусство, многие из них могут сидеть в ложах с партитурами, словом, большую часть зала должны наполнять лица, которые имеют непосредственную связь с искусствами Большого театра и которые будут сеять их зерна по всей России и только часть зала (хотя бы и большая) может быть представлена с какой угодно щедростью как подарок, кому государство находит нужным его делать. Кажущееся при этом колебание принципа открыть широко двери пролетариату призрачно, потому что сам этот принцип, примененный к данному случаю, призрачен: театр вмещает около двух тысяч мест, в год дается около 250 спектаклей, стало быть, из всей Москвы пятьсот тысяч жителей может быть, при идеально справедливом распределении мест, по одному разу в год. А если принять в расчет, что двери широко открываются лицам в количестве около миллиона, то в результате окажется, что пролетариат будет иметь возможность посетить один раз в два года. Это такая ничтожная порция духовных радостей, которая вряд ли может произвести серьезный сдвиг в душе слушателей. А между тем при таком порядке те немногие десятки тысяч лиц, которые в этом искусстве работают и которые распространяют его {593} по России, будут также иметь возможность бывать в Театре только по одному разу в два года.
|
|
|
Вот эти соображения Директория и предлагает Государственному отделу при решении вопросов распределения мест Большого театра.
Док. № 17.
Сезон 1918/19, № 131. МП с правкой Н. ‑ Д. (исправлена и старая орфография).
Народному комиссару по просвещению
от Московского Художественного театра
В Художественный театр пришел недавно деятель из Театрального Отдела с тем, чтобы произвести «учет» имущества, ввиду предстоящей национализации всех московских театров. Появление этого театрального работника с требованиями — выраженными, впрочем, в весьма деликатной форме, — смутило администрацию театра. Вероятно, потому, что она привыкла относиться подозрительно ко всякому постороннему вмешательству.
И действительно, невольно встает вопрос: какая цель этой национализации? Здесь в этой записке неуместно говорить о национализации принципиально, но какая цель ее именно по отношению к Художественному театру?
Художественный театр на протяжении всей своей двадцатилетней деятельности получал столько раз и так ярко уверения в его огромном художественном и просветительском значении, что имеет право во всем своем поведении опираться на собственный опыт. Не только вся Россия, но и вся Европа признала и продолжает признавать, что Художественный театр едва ли не единственное учреждение и искусство, и организация которого до сих пор еще не превзойдены другими начинаниями театров. Тяга к Театру со стороны всколыхнувшейся демократии продолжает подтверждать это. Никто не станет отрицать, что у широкой демократии Художественный театр пользуется наибольшей популярностью. Из всех существующих театров только в этом и организация наиболее приближается к истинной товарищеской форме. И не далее, как за последнее время, в этом направлении сделаны еще крупные шаги, причем без всякого давления извне или насилия над естественным эволюционным ходом дела, а только потому, что задача заложена при самом основании театра.
Артистический персонал представляет из себя в высшей степени спевшийся коллектив. Направление театра, обновляемое или расширяемое путем студий, поддерживает постоянный приток свежих молодых сил или утверждает новые коллективы. < Театр существует без всякой субсидии и держится исключительно небольшими товарищескими взносами самих артистов и займом на оборотный капитал. > В своей истории театр переживал часто острую {594} борьбу с тормозами цензуры или царского правительства или духовенства. И всегда стремился сохранить ту свободу действия, без которой он не мыслит процветание искусства. Сколько раз царское правительство предлагало Художественному театру или стать государственным, или пользоваться известной субсидией. От этого не только отказывались, но даже во время спектаклей в Петрограде театр так оплачивал помещения и расходы в зданиях императорских театров, что императорская дирекция оставалась от этого только в значительном выигрыше.
Почему же теперь, когда, по-видимому, искусствам наконец дается возможность дышать полной свободной грудью, когда современное правительство в Вашем лице оказывает театральному искусству огромное внимание и заботы о его процветании, на Художественный театр предполагается наложить какие-то цепи? Какие бы то ни было! Почему это понадобилось, когда вся двадцатилетняя деятельность Театра доказывает успешность его свободного развития?
Мы часто слышим, что Художественный театр ведет буржуазный репертуар, или что в нем буржуазная публика, или даже что все его искусство буржуазно. Но ведь не вина Художественного театра, что это мнение раздается из таких кругов, где царит просто-напросто известная спутанность художественных и общественных задач. Да, репертуар буржуазен, если из нового пролетарского театра должны быть выкинуты литературно-театральные гении. Репертуар его ставится в зависимость от тех художественных возможностей, которые заложены в артистическом коллективе, а не от тех требований, лежащих в плоскостях, посторонних искусству, задачи артистов Художественного театра — создавание из себя образов, заражение коих они получили от великих авторов, а не только грамотный и горячий доклад публике. Если этот взгляд считается буржуазным, — можно спорить, но можно ли заглушать голос учреждения, которое, положив этот взгляд в основу своего искусства, достигло таких разительных результатов?
Нечего и говорить, что нельзя назвать буржуазной публику Художественного театра, потому что ее всегда составляли все слои общества и все классы, посещающие театр. Даже вопрос о том, что цены на места, которые в Художественном театре по необходимости высокие, должны быть в новом театре значительно ниже, даже этот вопрос еще нельзя считать решенным, но если бы у правительства встретилась известная необходимость, чтобы в Художественном театре цены были низкие, то ведь это может быть достигнуто простым коммерческим соглашением, т. е. приобретением со стороны правительства ряда спектаклей или отдельных мест по уменьшенным ценам и вознаграждении коллектива Театра от имеющих быть убытков. Заметим, однако, что труппа Художественного театра дает все больше и больше районных дешевых спектаклей. За истекший сезон их было не меньше, чем в метрополии. А на будущий сезон, {595} совместно с бывш. Центр. Рабоч. Кооперативом, налаживается специальный технический аппарат для обслуживания районных театров. Стало быть, и эта задача не ускользает от внимания руководителей свободного театра.
Лица, посягающие на полную свободу Художественного театра, очевидно, плохо считаются с тем соображением, что ограничение свободы может обрезать крылья и повлиять даже на художественные возможности коллектива и что если даже суждено этому коллективу «преобразоваться» в духе большей современности политически, то он достигнет этого успешнее свободным сознанием, чем путем внешнего насилия.
Мы уже не говорим о страхе перед разрушением тех гармонически целых, которые представляют из себя спектакли Художественного театра и которые достигались такими огромными затратами труда и дарований. Надо ли упоминать, что взятые на «учет» вещи ценятся здесь не по материальной стоимости их, а по принадлежности их к тому или другому гармоническому целому, по затраченному на них художественному вкусу. И находиться они должны на попечении лиц, хорошо впитавших традиции Театра.
Сколько нам известно, правительство оставляет без национализации разные ремесленные учреждения, если они находятся в руках настоящих коллективов, и даже идет навстречу им и оказывает им свою поддержку. Неужели Художественный театр не имеет права хотя бы на такое положение? < перед правительством? Нам кажется, что такое право у нас есть. >
Представитель Московского Художественного театра
[В. Немирович-Данченко]
5 мая 1919 г.
{597} Указатели
|
|
|
