 |
Серсея. Тирион. Заговорщик
|
|
|
|
Серсея
В последнюю ночь своего заключения королева не могла спать – мысли о том, что будет завтра, не давали покоя. Его воробейство пообещал, что стража сдержит толпу, никому не даст ее тронуть, но все‑ таки страшно.
В день отплытия Мирцеллы в Дорн, когда вспыхнул хлебный бунт, золотые плащи стояли вдоль всего пути следования, но толпа прорвалась, растерзала на части старого верховного септона, а Лоллис Стокворт изнасиловали человек пятьдесят. Если уж на эту квашню, дуру безмозглую, притом одетую, накинулись мужики, что они сделают с королевой?
Серсея металась по камере словно львица. У них в Бобровом Утесе, когда она была маленькой, жили львы – их еще дед завел. Они с Джейме, подзуживая друг друга, бегали в подземный зверинец, а однажды она даже просунула руку между прутьями клетки и потрогала одного из зверей. Она всегда была смелее, чем брат. Лев повернул голову, посмотрел на нее большими золотыми глазами и лизнул ее пальцы. Язык у него был как терка, но она не убрала руку, пока Джейме не оттащил ее прочь.
«Твоя очередь, – сказала она. – Дерни его за гриву». Но он не решился. Меч должна была носить она, а не он.
Она расхаживала босая, завернувшись в тонкое одеяло. Скорей бы уж настал день, а к вечеру все будет кончено. Она вернется к Томмену, в свои покои в крепости Мейегора. Дядя сказал, что только так и можно спастись, но верно ли это? Дяде она доверяла не больше, чем верховному септону. Можно еще отказаться. Настоять на своей невиновности и выйти на суд.
Нет. Нельзя допустить, чтобы ее, как Маргери, судили священники. Розочка может не опасаться, но у нее, Серсеи, среди септ и воробьев друзей нет. Единственная ее надежда – испытание поединком, а для этого ей нужен боец.
|
|
|
Если бы Джейме сохранил свою руку… Но он потерял ее, а теперь и сам пропал в речных землях с этой своей Бриенной. Надо найти другого защитника, иначе сегодняшний кошмар окажется наименьшей из ее мук. Надо во что бы то ни стало увидеть Томмена. Он любит ее. Джофф был упрямым и непослушным, но Томмен хороший мальчик, хороший малютка‑ король. Он сделает то, что велит ему мать. Здесь она обречена, в Красный Замок может вернуться только пешком. Его воробейство тверд как алмаз, а дядя слова ему поперек не скажет.
– Ничего со мной не случится, – сказала Серсея, когда в окне забрезжил рассвет. – Пострадает одна лишь гордость. – Может быть, Джейме еще успеет. Она представила, как он скачет сквозь утренние туманы, сверкая золотыми доспехами. «Джейме, если ты хоть когда‑ то любил меня…»
Вместе с септами Сколерией, Юнеллой и Моэллой пришли четыре послушницы и две Молчаливые Сестры. Их серые одежды наполнили королеву ужасом. Зачем они здесь? Их дело – погребать мертвых.
– Верховный септон обещал, что мне не причинят никакого вреда.
– Так и будет. – Послушницы принесли щелочное мыло, тазик с теплой водой, ножницы и большую бритву. Хотят сбрить ей волосы, еще одно унижение. Ну уж нет, молить она их не станет. Она Серсея из дома Ланнистеров, львица Утеса, законная королева всех Семи Королевств. А волосы отрастут.
– Приступайте, – сказала она.
Одна Молчаливая Сестра взяла ножницы. Они ведь заправские цирюльницы, привыкшие стричь и брить знатных покойников – оболванить королеву для них сущие пустяки. Серсея сидела как каменная, пока ее золотые локоны падали на пол. В тюрьме ей не давали ухаживать за ними как следует, но и немытые они блестели на солнце. Ее корона. Одну уже отняли, теперь и этой лишают. После стрижки послушница намылила ей голову, и Молчаливая принялась скоблить ее бритвой.
|
|
|
И это, вопреки надеждам Серсеи, было еще не все.
– Снимите рубашку, ваше величество, – приказала Юнелла.
– Зачем это?
– Нужно и там побрить.
Снимают все наголо, как с овцы. Она сорвала с себя рубаху, кинула на пол.
– Извольте.
Опять мыло, теплая вода, бритва. Подмышки, ноги, золотой пушок на лобке. Когда Молчаливая стала орудовать между ног, Серсея вспомнила Джейме. Он часто стоял вот так, на коленях, и целовал ее тайные уголки. Тогда к ней прикасались его теплые губы, теперь холодная сталь.
Ну вот и готово. Ни волоска не осталось, чтобы прикрыться. С ее уст слетел горький смех.
– Ваше величество находит это забавным? – спросила Сколерия.
– Отнюдь, септа. – Когда‑ нибудь Серсея велит вырвать ей горячими щипцами язык, вот это будет забавно.
Послушница подала ей белую рясу септы, чтобы она могла спуститься с лестницы и пройти через храм, не оскорбляя взоров молящихся своей наготой. «Что за ханжи, да спасут нас Семеро! »
– Мне позволят надеть сандалии? На улицах грязно.
– Ваши грехи грязнее. По приказу его святейшества вы должны предстать такой, какой вас создали боги. Разве из чрева своей леди‑ матери вы вышли в сандалиях?
– Нет, септа, – процедила Серсея.
– Вот видите.
Зазвонил колокол – ее долгое заключение подходит к концу.
– Идемте. – Серсея запахнула на себе рясу. В замке ее ждет сын. Чем скорее она отправится в путь, тем скорее придет к нему.
Грубо отесанные ступени царапали ей подошвы. Она прибыла сюда в носилках, уходит босая и с выбритой головой. Уходит: вот главное.
Колокола звонили, созывая весь город поглазеть на ее позор. Богомольцы, наводнившие храм поутру, дружно замолкли, провожая взглядами королеву и ее свиту. Она прошла мимо места, где лежало тело ее отца, ни глядя ни вправо, ни влево, шлепая ногами по холодному мрамору. Семеро тоже смотрели на нее со своих алтарей.
В Чертоге Лампад ее ждала дюжина Сынов Воина, рыцари в радужных плащах и с кристаллами на шлемах. Она знала, что под отполированными серебряными доспехами у каждого из них власяница. Эмблема на их щитах изображала кристальный, сверкающий во тьме меч: символ ордена, который в простонародье издавна звался Мечами.
Капитан преклонил перед ней колени.
|
|
|
– Быть может, ваше величество помнит меня. Я сир Теодан Правоверный, и его святейшество приказал мне вас охранять. Мы с братьями проводим вас через город.
Серсея окинула «братьев» взглядом. Вот и он, Лансель, сын дяди Кивана. Раньше он клялся в любви ей, теперь возлюбил богов. Кузен, предавший ее… Ничего, попомнит еще.
– Встаньте, сир Теодан. Я готова.
Двое рыцарей по знаку сира Теодана отворили высокие двери, и Серсея, щурясь, как потревоженный ночной мотылек, вышла на высокое мраморное крыльцо.
Ветер полоскал ее рясу, воздух наполняли знакомые запахи Королевской Гавани. Кислое вино, свежий хлеб, тухлая рыба, нечистоты, дым, пот, лошадиная моча – ни один цветок не пахнет так сладко. Сыны Воина сомкнулись вокруг королевы.
На этом самом месте она стояла, когда лишился головы лорд Эддард Старк. Она не ждала, что так будет: Джофф должен был помиловать его и сослать на Стену. Лордом Винтерфелла стал бы его старший сын, Санса осталась бы при дворе заложницей. Нед Старк, проглотив свою пресловутую честь, согласился на условия Вариса и Мизинца: сознался в измене, чтобы спасти пустую дочкину головенку. Серсея собиралась выдать Сансу за кого‑ то из Ланнистеров. Не за Джоффа, конечно, но Лансель или его младшие братья вполне подошли бы. Петир Бейлиш сам предлагал себя в женихи, но нельзя же выдавать знатную девицу за человека низкого рода. Сделай Джофф, как было условлено, Винтерфелл не выступил бы на войну, а с братьями Роберта отец бы как‑ нибудь справился.
Но Джофф приказал отрубить Старку голову, а лорд Слинт и сир Илин Пейн мигом выполнили приказ. Здесь, на этом самом месте, Янос Слинт поднял голову Неда за волосы, кровь хлестала на мрамор, и путь назад был отрезан.
Теперь, когда ни Джоффри, ни сыновей Старка, ни отца больше нет, она вновь стоит на ступенях Великой Септы, но теперь чернь глазеет не на Эддарда Старка, а на нее.
Народу на мраморной площади собралось не меньше, чем в день его смерти, – яблоку негде упасть. Женщин и мужчин поровну, на плечах у отцов дети. Нищие, воры, трактирщики, лавочники, дубильщики, конюхи, лицедеи, самые последние шлюхи – всем любопытно видеть унижение королевы. В толпе часто попадаются Честные Бедняки, грязные, небритые, с копьями и топорами. Поверх разрозненных доспехов на них домотканые выбеленные камзолы с семиконечной звездой – войско его воробейства.
|
|
|
Частью души Серсея еще надеялась, что Джейме вот‑ вот появится, но его нигде не было. И дяди нет. Он высказался как нельзя более ясно, придя к ней в последний раз: Бобрового Утеса не должен коснуться ее позор. Никого из Ланнистеров с ней сегодня не будет, эту чашу ей придется испить в одиночестве.
Септа Юнелла встала справа от нее, Моэлла слева, Сколерия сзади. Если она откажется идти, эти три ведьмы снова уволокут ее внутрь и теперь уж не выпустят.
За площадью, над морем жадных глаз и разинутых ртов, на холме Эйегона розовел Красный Замок. Не так уж и далеко. Когда она дойдет до ворот, худшее останется позади. Она снова увидит сына и обретет защитника. Дядя ей обещал. Маленький король ждет ее. Она может. Она должна.
– Перед вами великая грешница, – провозгласила Юнелла. – Серсея из дома Ланнистеров, мать его величества короля Томмена и вдова короля Роберта, уличена во лжи и разврате.
– Она исповедалась, – подхватила Моэлла, – и просила отпустить ей грехи. Его святейшество рассудил, что отпущение может быть даровано лишь в том случае, если королева, отринув гордость и все ухищрения, пройдет по городу такой, какой ее создали боги.
– Сейчас эта грешница, нагая и обритая, совершит публичное покаяние перед взорами богов и людей, – завершила Сколерия.
Серсее исполнился год, когда ее дед умер. Первым, что сделал в качестве лорда отец, было изгнание из замка его любовницы, женщины низкого рода. Ее лишили всех даров лорда Титоса – шелка, бархата, драгоценностей – и прогнали нагой по улицам Ланниспорта.
Серсея этого, конечно, не могла помнить, но гвардейцы и прачки вспоминали еще много лет. Женщина, судя по их рассказам, рыдала, молила ее пощадить, отказывалась раздеться и прикрывалась ладонями. «Уж такая была гордая раньше, нипочем не скажешь, что из грязи поднялась, – говорил кто‑ то из мужчин. – А голые они все шлюхи – что одна, что другая».
Сир Киван с его воробейством глубоко заблуждаются, если думают, что Серсея поведет себя сходным образом. В ней течет львиная кровь лорда Тайвина.
Она скинула рясу небрежно, точно собиралась принять ванну в своих покоях. Кожа от ветра сразу покрылась мурашками. Ей стоило огромного труда не прикрыться, как дедова шлюха. Она сжала кулаки, вонзила ногти в ладони. Да, они смотрят на нее, ну и что? Джейме тысячу раз восхвалял ее красоту, и даже Роберт отдавал ей должное, когда валился пьяным в ее постель.
|
|
|
Точно так же они смотрели на Неда Старка.
Серсея двинулась вниз по ступеням с гордо поднятой головой. Честные Бедняки расталкивали толпу, Мечи шли по обе стороны от королевы, септы следовали за ней. Замыкали шествие послушницы в белом.
– Шлюха! – выкрикнул женский голос. Женщины всегда жестоки с другими женщинами.
То ли еще будет. Чернь обожает поиздеваться над теми, кто выше нее. Раз им нельзя заткнуть рты, она притворится, будто не слышит их и не видит. Будет смотреть на холм Эйегона, на башни Красного Замка. Там она обретет спасение, если дядя выполнит свою часть сделки.
Они с его воробейством желали этого. И розочка тоже, можно не сомневаться. Серсея согрешила и потому должна совершить покаяние перед всеми нищими города. Они думают сломить ее, но этого не случится.
– Позор, – верещала Сколерия, звоня в колокольчик, – позор грешнице.
– Пирожки с мясом, всего три грошика, горячие пирожки, – вторил ей мальчишка‑ разносчик в толпе. Они миновали статую Бейелора Благословенного. Лик благостный, ни за что не скажешь, что при жизни он был полный дурак. У Таргариенов встречались и хорошие короли, и плохие, но Бейелора чтут больше всех. Благочестивый король‑ септон любил свой народ и богов, а родных сестер заточил в тюрьму. Удивительно, как это он не рухнул при виде ее наготы, – Тирион говаривал, что Бейелора собственный член смущал. Когда по его приказу из Королевской Гавани изгоняли всех шлюх, он молился за них, но смотрел в другую от ворот сторону.
– Потаскуха! – Опять бабий голос. Какой‑ то гнилой плод пролетел над головой и шмякнулся под ноги Честному Бедняку.
– Пирожки, пирожки горячие.
– Позор, позор!
Честные Бедняки расчищали дорогу, орудуя своими щитами. Серсея шла, глядя вдаль. Каждый шаг приближал ее к Красному Замку, к сыну, к спасению.
Через площадь они шли, наверное, лет сто, но мрамор под ногами наконец сменился булыжником. Узкая улица с конюшнями, лавками и жилыми домами спускалась с холма Висеньи.
Здесь расчищать дорогу стало труднее: передним некуда было посторониться, задние напирали. Серсея, все так же высоко державшая голову, вступила во что‑ то склизкое и упала бы, не удержи ее Юнелла под локоть.
– Вы бы под ноги смотрели, ваше величество.
– Да, септа. – «В рожу бы тебе плюнуть». Серсея не видела больше Красного Замка – его скрывали дома.
– Позор, позор. – Процессия остановилась: дорогу загородила тележка с мясом на палочках. Товар, подозрительно напоминающий жареных крыс, раскупался бойко.
– Не хотите ли, ваше величество? – крикнул какой‑ то боров с черной нечесаной бородой, вылитый Роберт. Серсея отвернулась, а он запустил в нее этой гадостью, оставив мерзостный сальный след на бедре.
Оскорбления здесь выкрикивались громче и чаще. Самыми обиходными словами были «шлюха» и «грешница», но встречались также «кровосмесительница», «сука», «изменница». Порой назывались имена Станниса или Маргери. Лужи обходить не представлялось возможности, но никто еще не умирал, промочив ноги. Хорошо бы это, конечно, была вода, а не конская моча.
Из окон и с балконов швырялись гнилью и тухлыми яйцами. Дохлая кошка, кишащая червями, хлопнулась прямо Серсее под ноги.
Она шла дальше, слепая и глухая ко всему этому.
– Позор, позор.
– Каштаны, жареные каштаны.
– Да здравствует королева шлюх! – Пьяница на балконе поднял заздравную чашу. – Пью за королевские сиськи! – Слова – это ветер, никакого вреда от них нет.
На середине спуска она снова поскользнулась на вылитых из горшка нечистотах и ушибла себе колено. В толпе засмеялись, какой‑ то мужик предложил поцеловать там, где больно. Оглянувшись, Серсея увидела наверху купол и семь кристальных башен Великой Септы. Неужели они так мало прошли? И Красного Замка, что гораздо хуже, не видно.
– Где же… где…
– Нужно идти дальше, ваше величество, – сказал капитан эскорта – она забыла, как его имя. – Народ волнуется.
– Пусть их. Я не боюсь.
– А стоило бы. – Он взял ее под руку и увлек за собой. Она морщилась на каждом шагу. Будь на его месте Джейме, он прокладывал бы дорогу своим золотым мечом и выкалывал глаза всякому, кто посмел бы взглянуть на нее.
Острый черепок впился в пятку.
– Уж сандалии вы могли бы мне дать, – прошипела Серсея. Этот рыцарь тащит ее, словно трактирную девку – как он смеет так обращаться со своей королевой?
У подножия холма улица стала шире, и Серсея вновь увидела Красный Замок.
– Я вполне могу идти сама, сир. – Она вырвалась и захромала дальше, оставляя кровавый след.
– У моей жены сиськи лучше!
– Эй, возница, с дороги!
– Так вашу растак…
– Эй, гляньте‑ ка, – девка в окне борделя задрала юбки, – тут и то меньше мужиков побывало, чем у нее.
– Позор, позор грешнице.
Колокола звонили не умолкая.
– Какая ж это королева, вся обвисла, как мамка моя.
«Это мое наказание, – говорила себе Серсея. – Я грешила и расплачиваюсь за это. Скоро все кончится, все забудется».
Ей мерещились знакомые лица. Хмурый человек в окне так напоминал лорда Тайвина, что Серсея споткнулась. Девочка у фонтана смотрела на нее обвиняющим взором Мелары Гетерспун. Вот Нед Старк, рядом Санса с золотисто‑ рыжими волосами, при ней лохматая серая псина – ее волчица, должно быть. Все дети в толпе казались карликами и скалились, как Тирион над умирающим Джоффри. Джофф, ее сын, ее первенец с золотыми кудрями и чудесной улыбкой, тоже был здесь… Она засмотрелась на него и снова упала.
Когда ее подняли, она дрожала как лист.
– Прошу вас… Да помилует меня Матерь. Я ведь во всем покаялась.
– Это ваша епитимья, – сказала Моэлла, а Юнелла добавила:
– Теперь уж недалеко. Подняться на холм, и все тут.
Да, верно. Вот он, холм Эйегона, и замок на нем.
– Шлюха!
– С братом спала!
– Чудовище!
– Не хотите ли, ваше величество? – Мясник в кожаном фартуке вытащил из штанов член.
Ничего. Уже близко.
Серсея начала подниматься.
Крики сделались еще громче и злее. Жители Блошиного Конца, через который она не проходила, собрались здесь, на нижних склонах холма Эйегона. За щитами Честных Бедняков маячили страшные, безобразные рожи, под ногами путались свиньи и голые дети, нищие калеки клянчили милостыню, карманники делали свое дело. Серсея видела мужчин с остро заточенными зубами, старух с огромнейшими зобами, девку с обмотанной вокруг туловища полосатой змеей, старика с язвами на лице. Они ухмылялись и облизывались, глядя, как она ковыляет вверх мимо них. «Слова – ветер, от них нет вреда». Она красивее всех женщин в Вестеросе. Так говорил Джейме, а он не стал бы ей лгать. Даже Роберт хоть и не любил ее, но желал.
Заклинание помогало плохо. Она чувствовала себя безобразной, старой, потасканной. Живот у нее – как у всех рожавших женщин, крепкие когда‑ то груди болтаются. Не надо было соглашаться на это. Она была их королевой, но теперь они видели, видели, видели. Нагая, окровавленная, хромая, она мало чем отличается от их жен, не сказать матерей. Зачем, зачем она согласилась?
В глазах щипало. Нет, плакать перед этим сбродом она не станет. Как холодно, какой сильный ветер.
И вот она возникла перед ней, старая карга с грудями словно мешки, вся в бородавках.
«Да, ты будешь королевой, – просипела она, – пока не придет другая, моложе и красивее. Она свергнет тебя и отнимет все, что тебе дорого».
Так долго сдерживаемые слезы обожгли щеки, словно кислота. Серсея, прикрыв одной рукой соски, другой срам, пустилась бежать. Опередила Честных Бедняков, споткнулась, упала и поползла дальше на четвереньках, а горожане Королевской Гавани расступались перед ней, ржали, свистели и рукоплескали.
Потом они будто растворились. Она увидела перед собой ворота замка и шеренгу копейщиков в золоченых полушлемах и красных плащах. Знакомый дядин голос отдал команду, и к Серсее двинулись две белые фигуры: сир Борос Блаунт и сир Меррин Трант.
– Где Томмен? – крикнула она. – Где мой сын?
– Его здесь нет, – отрезал сир Киван. – Сын не должен видеть позор своей матери. Прикройте ее.
На Серсею и Джаселину, кутавшую королеву в мягкое зеленое одеяло, упала тень. Две громадные руки в стальных перчатках подняли Серсею на воздух легко, как младенца. «Великан», – мелькнуло в уме Серсеи, когда он двинулся гигантскими шагами к воротам. Говорят, в глуши за Стеной они еще водятся, но мало ли о чем говорится в сказках. Уж не снится ли это ей?
Нет, ее спаситель существует на самом деле. Ростом он восемь футов, если не выше, ноги у него как древесные стволы, грудь как у ломового коня, плечи как у быка. Стальной панцирь, надетый поверх золотой кольчуги, покрыт белой, как девичьи грезы, финифтью. На скрывающем лицо шлеме шелковый плюмаж в радужных цветах Святой Веры, две семиконечные золотые звезды держат на плечах плащ.
Белый плащ.
Сир Киван выполнил свою часть договора. Томмен, милый мальчик, принял ее защитника в Королевскую Гвардию.
Невесть откуда взявшийся Квиберн едва поспевал за ним.
– Рад видеть ваше величество снова. Имею честь представить вам нового рыцаря вашей Гвардии, сира Роберта Сильного.
– Сир Роберт, – прошептала Серсея, вплывая в ворота.
– Сей рыцарь принес обет молчания, ваше величество. Он поклялся, что не скажет ни слова, пока все враги короля не будут сокрушены и зло не будет изгнано из пределов его королевства.
«Да, – подумала Серсея. – О да».
Тирион
– Я понял так, что ваш отряд – это братство, – сказал он, со вздохом глядя на удручающе высокую кипу пергаментов. – И это у вас называется братской любовью? Где доверие, где дружба, где крепкие узы, возникающие лишь между соратниками, вместе проливавшими кровь?
– Все в свое время, – ответил Бурый Бен Пламм.
– Когда подпишешь, – добавил Чернилка, востря перо.
– Если хочешь пролить кровь прямо сейчас, я тебе пособлю, – сказал Каспорио Коварный, взявшись за меч.
– Спасибо, не надо.
Чернилка вручил Тириону перо.
– Вот чернила – они волантинские и держатся вдвое дольше обычных мейстерских. Подписывай и передавай мне: я сделаю остальное.
– Может, я сначала все же прочту?
– Как хочешь. Они все одинаковые, кроме тех, что в самом низу, но о них в свой черед.
Еще бы. Большинство людей вступает в вольный отряд бесплатно, но он не принадлежит к большинству. Тирион обмакнул перо в чернила.
– Какую подпись предпочитаете: Йолло, Хугор Хилл?
– А ты что предпочтешь? – прищурился Бурый Бен. – Вернуть тебя наследникам Йеццана или голову тебе отрубить?
«Тирион из дома Ланнистеров», – смеясь, подписался карлик.
– Сколько тут… шестьдесят, пятьдесят? – спросил он, поворошив кипу. – Я думал, у Младших Сыновей бойцов около пятисот.
– Пятьсот тринадцать, – сказал Чернилка. – Когда внесем в списки тебя, будет пятьсот четырнадцать.
– Значит, расписку получает каждый десятый? Нечестно как‑ то. Я думал, вы все делите поровну. – Тирион подписал следующий лист.
– Делим, но не поровну, – хмыкнул Бен. – Наш отряд как большая семья…
– …а в семье, как известно, не без урода. – Тирион, расчеркнувшись, подвинул пергамент Чернилке. – Наших уродов мой лорд‑ отец держал в подземельях Утеса. – Тирион из дома Ланнистеров в очередной раз подписал обязательство выплатить подателю сего сто золотых драконов. Каждый росчерк пера делает его немного беднее… Впрочем, он и так нищий. Если он когда‑ нибудь и пожалеет об этих расписках, то не сегодня. Он подул на пергамент, передал его казначею, подписал следующий. И так далее, и так далее, и так далее. – В Вестеросе слово Ланнистера ценится на вес золота.
– Тут не Вестерос, – пожал плечами Чернилка. – За Узким морем слова пишут пером. – Пергаменты с подписью Тириона он посыпал песком, стряхивал и откладывал в сторону. – Долги, записанные в воздухе, легко забываются.
– К нам это не относится. – Тирион уже вошел в ритм. – Ланнистеры всегда платят свои долги.
– Слово наемника ничего не стоит, Ланнистер он или нет, – вставил Пламм.
«Твое уж точно не стоит… хвала богам».
– Я пока еще не наемник.
– Ждать недолго. Подпишешь все это и станешь им.
– Тороплюсь как могу. – Тирион сдерживал смех, чтобы не портить игру. Пламму это ужасно нравится, зачем же его огорчать. Пусть себе думает, что согнул карлика и поимел его в задницу, а карлик тем временем расплатится за стальные мечи пергаментными драконами. Если он будет жив, то вернется в Вестерос и завладеет всем золотом Бобрового Утеса, если нет, его новые братья могут этими расписками подтереться. Некоторые, чего доброго, явятся в Королевскую Гавань и попытаются предъявить их дражайшей сестрице… Обернуться бы тараканом и поглядеть на это из тростника на полу.
По мере убывания пергаментов сумма стала другой. Сто драконов предназначались сержантам – теперь Тирион обязался уплатить тысячу золотых.
– Что я буду делать в отряде? – спросил он, продолжая трудиться.
– Бококко в мальчики не годишься, больно уродлив, – сказал Каспорио. – Можешь поработать мишенью.
– Что ж, – не клюнул на удочку Тирион. – Маленький человечек с большим щитом может довести стрелков до безумия – мне сказал это кое‑ кто поумнее тебя.
– Будешь помогать Чернилке, – сказал Бурый Бен.
– Вот именно, – сказал казначей. – Вести книги, считать монету, составлять контракты и письма.
– Охотно. Книги я люблю.
– На что ты еще годен? – фыркнул Каспорио. – Не в бой же тебе идти.
– Когда‑ то я ведал всеми стоками в Бобровом Утесе. Прочистил даже те, что годами стояли забитые. – Еще дюжина расписок, и все, конец. – Может, мне заняться вашими девками? Им тоже не помешает…
– Держись от них подальше, – не принял шутки Бен Пламм. – У половины дурная болезнь, а болтать все горазды. Ты не первый раб, поступающий в наш отряд, но кричать об этом тоже не надо. Без крайней нужды не шляйся по лагерю, сиди в палатке и сри в ведро, а из лагеря без моего ведома вовсе не выходи. Если одеть тебя оруженосцем и выдать за Джорахова мальчика, кто‑ нибудь все равно догадается. Когда возьмем Миэрин и отправимся в Вестерос, можешь вырядиться в золото и багрянец, но до тех пор…
– Буду сидеть под камнем и помалкивать, слово даю.
«Тирион из дома Ланнистеров», – расписался он на последнем пергаменте. Остались три расписки, отличные от всех прочих. Две были именные, на тонком пергамине. Десять тысяч драконов Каспорио Коварному, столько же Чернилке, которого по‑ настоящему звали Тиберо Истарион.
– «Тиберо» звучит прямо‑ таки по‑ ланнистерски. Ты, случайно, не дальний родич?
– Кто знает. Я тоже плачу свои долги, казначею иначе нельзя. Подписывай.
Тирион подписал.
Расписка Бурого Бена заняла целый свиток. Сто тысяч драконов, пятьдесят хайд[52] пахотной земли, замок и лордство. М‑ да, у этого Пламма губа не дура. Не вознегодовать ли? Тебя дерут, а ты и не пикни. Пожаловаться на грабеж, отказаться подписывать, потом нехотя уступить… Надоело. Тирион подписал и вручил свиток Бену.
– Член у тебя, как у твоего предка. Считай, что обработал меня на совесть, лорд Пламм.
– Мне тоже было приятно. Сейчас запишем тебя в ряды – тащи книгу, Чернилка.
Книга была большая, на железных петлях. Записи на деревянных досках внутри велись больше века.
– Младшие Сыны числятся среди старейших вольных отрядов, – сказал Чернилка, переворачивая страницы. – Это четвертый том. Кто был каждый солдат, когда записался, где сражался, сколько служил и как умер – здесь обо всем сказано. Встречаются знаменитые имена, в том числе и вестеросские. Эйегор Риверс, Жгучий Клинок, прослужил у нас год, прежде чем основать Золотые Мечи. Блистающий Принц Эйерион Таргариен и Бродячий Волк Родрик Старк тоже были Младшими Сыновьями. Нет, не этими чернилами. Вот, возьми. – Чернилка раскупорил другой пузырек.
– Красные?
– Такая у нас традиция. Раньше кровью расписывались, но как чернила она никуда не годится.
– Ланнистеры уважают традиции. Дай мне свой нож.
Чернилка подал ему кинжал, Тирион уколол большой палец. До сих пор больно – удружил, Полумейстер. Выдавив в пузырек каплю крови, он очинил кинжалом новое перо и нацарапал большими буквами под скромной подписью сира Джораха: «Тирион из дома Ланнистеров, лорд Бобрового Утеса».
Ну вот и все. Он покачался на своем табурете.
– Больше ничего не требуется? Принести клятву, зарезать младенца, пососать капитану член?
– Соси что хочешь. – Чернилка посыпал страницу мелким песком. – Для большинства довольно и подписи, но к чему разочаровывать нового брата. Добро пожаловать в Младшие Сыновья, лорд Тирион.
«Лорд Тирион»… хорошо звучит. У Младших Сыновей репутация, возможно, не столь блестящая, как у Золотых Мечей, но и они одержали несколько славных побед.
– А другие лорды у вас служили?
– Безземельные, вроде тебя, – ответил Бен Пламм.
Тирион спрыгнул с табуретки.
– Мой прежний брат меня не устраивал, одна надежда на новых. Где можно получить оружие и доспехи?
– И верховую свинью заодно? – предложил Каспорио.
– Не знал, что твоя жена тоже здесь служит. Очень любезно, что ты предлагаешь ее, но я бы предпочел лошадь.
Брави побагровел, но Чернилка только посмеялся, а Бен снизошел до ухмылки.
– Своди его к повозкам, Чернилка, пусть выбирает. Девушке тоже подбери шлем, кольчугу – авось сойдет за мальчишку.
– Пожалуйте, лорд Тирион. – Казначей придержал входное полотнище. – К повозкам тебя сводит Снатч. Бери свою женщину и жди его возле кухни.
– Она не моя женщина. Сходи за ней сам: она только и делает, что спит или злобно на меня смотрит.
– Бей ее крепче и люби чаще, – посоветовал казначей. – Снатчу все равно, пойдет она или нет. Приходи, как получишь доспехи – я покажу тебе счетные книги.
Пенни спала в их палатке, свернувшись на тощем соломенном тюфяке под нечистыми простынями.
– Ты, Хугор? – моргнула она, когда он потрогал ее носком сапога.
– Выходит, со мной опять разговаривают? – Сколько же можно дуться из‑ за брошенных свиньи и собаки. Он ее вывел из рабства, нет бы спасибо сказать. – Вставай, всю войну проспишь.
– Мне грустно, – зевнула она. – И спать хочется.
Не заболела ли? Тирион встал на колени, пощупал ей лоб. То ли здесь жарко, то ли ее и впрямь лихорадит.
– Что‑ то ты бледная. – Даже бесстрашные Младшие Сыновья боятся сивой кобылы. Решив, что Пенни больна, они прогонят ее в мгновение ока. Могут их обоих наследникам Йеццана вернуть, несмотря ни на какие расписки. – Я расписался в их книге. По‑ старому, кровью. Теперь я наемник.
Пенни села, протирая глаза.
– Меня тоже запишут?
– Вряд ли. В некоторых отрядах служили женщины, но… нет, они все‑ таки не Младшие Дочери.
– Мы, – поправила девушка. – Ты теперь один из них и должен говорить «мы». Милку никто не видел, нет? Чернилка сказал, что поспрашивает. А Хрума?
Каспорио видел, кажется. Уверял, будто трое юнкайских охотников за рабами ходят по всем лагерям, ищут двух беглых карликов. У одного будто бы собачья голова на копье, но этакой новостью Пенни не поднимешь с постели.
– Нет, пока никто не видал. Пошли, найдем тебе какие‑ нибудь доспехи.
– Зачем это? – насторожилась она.
– Затем, что наш старый мастер над оружием не советовал мне выходить на бой голым. Притом я теперь наемник – мне нужен меч, чтобы кому‑ то его продать. – Он поднял Пенни на ноги и бросил ей кучу одежек. – Одевайся. Накинь плащ с капюшоном и голову пониже держи. Охотники за рабами, если они где‑ то близко, должны нас принять за мальчишек.
Сержант Снатч жевал кислолист у кухонной палатки.
– Слыхал, вы теперь за нас драться будете – в Миэрине, поди, со страху обоссались. Кто‑ нибудь из вас хоть раз убил человека?
– А то, – сказал Тирион. – Я бью людишек, как мух.
– Чем же это?
– Кинжалом, топором, острым словом. Из арбалета лучше всего выходит.
Снатч почесал щетину крюком.
– Да, арбалет – подлая штука. Скольких ты из него уложил?
– Девятерых. – В Тайвине как раз столько. Лорд Бобрового Утеса, Хранитель Запада, Щит Ланниспорта, десница короля, муж, брат и трижды отец.
– Девятерых… – Снатч плюнул красной жвачкой под ноги Тириону, выражая этим свое презрение к названному числу. Плевок угодил в колено. Сунув красными пальцами в рот еще два листка, сержант свистнул. – Кем, засранец, подь сюда! Проводи лорда Беса с его леди к повозкам, пусть Молоток им сыщет какое‑ нибудь железо.
– Так он пьяный, небось, валяется, Молоток.
– А ты пусти ему струю в нос, враз очухается. Карликов у нас тут сроду не было, зато мальчишек хоть отбавляй. Шлюхины дети, дурачки, что из дому бегают, оруженосцы, утешные. Может, и на бесенят что сгодится. В тех латах мелкие, конечно, и полегли, но ведь отважных бойцов этим не испугаешь. Девятерых, значит… эх. – Сержант потряс головой и ушел.
Шесть больших фургонов, где Младшие Сыновья держали свои доспехи, стояли посередине лагеря. Кем шел впереди, размахивая копьем, словно посохом.
– Как парень из Королевской Гавани очутился в вольном отряде? – спросил его Тирион.
– Почем ты знаешь, что я оттуда? – с подозрением прищурился Кем.
– Догадался. Тебя ум выдает – говорят ведь, что умней гаваньских нет никого на свете.
– Кто это говорит? Не слыхал.
– Ну что ты, это старая поговорка. Мой отец так говаривал. Знал ты лорда Тайвина, Кем?
– Десницу‑ то… Видел раз, как он въезжает на холм. Его люди ходили в красных плащах и с маленькими львами на шлемах. Шлемы красивые, а он человек дурной. Сперва разорил город, потом побил нас на Черноводной.
– Так ты там был?
– Был, со Станнисом. Лорд Тайвин и призрак Ренли ударили на нас с фланга. Я бросил копье и ходу, а хренов рыцарь на корабле говорит: где твое копье, парень, трусы нам тут не нужны. И отвалили, а меня бросили – нас тысячи таких было. После стало слышно, что твой отец шлет на Стену которых за Станниса воевали, вот я и дернул за море.
– Не скучаешь по Королевской Гавани?
– Скучаю. Друг у меня там остался, а брат, Кеннет, погиб на корабельном мосту.
– Многие там погибли. – Тирион поскреб ногтем зачесавшийся шрам.
– По еде тоже скучаю.
– По матушкиной стряпне?
– Ее бы и крысы не стали жрать, но была там одна харчевня – похлебку наливали такую густую, аж ложка стояла. Не пробовал случаем, Полумуж?
– Было дело. Певческий суп.
– Почему певческий?
– Такой вкусный, что петь охота.
– Певческий… Так и скажу, как приведется снова побывать на Блошином Конце. А тебе, Полумуж, чего не хватает?
«Джейме. Шаи. Тиши… жены, которую он едва знал».
– Вина, девок и денег. Денег особенно – на них можно купить и вина, и девок. – «А также мечей и Кемов, которые ими орудуют».
– А правда ли, что в Бобровом Утесе даже ночные горшки из чистого золота?
– Не всему верь, что слышишь. Особенно если это касается дома Ланнистеров.
– Говорят, Ланнистеры скользкие что твои змеи.
– Змеи? – засмеялся карлик. – Мой лорд‑ отец сейчас перевернулся в гробу. Мы львы – по крайней мере любим так себя называть. Хотя какая разница, на змею наступить или на львиный хвост – конец‑ то один.
Пресловутый Молоток оказался глыбой мяса с левой рукой вдвое толще правой.
– Пьет беспробудно, – сообщил Кем. – Бурый Бен терпит его, пока настоящий оружейник не подвернется. – Подручный Молотка, рыжий курчавый юнец, звался, конечно, Гвоздем. Молоток, как и предсказывал Кем, спал, но Гвоздь охотно позволил карликам порыться в доспехах.
– Большей частью это негодный хлам, – предупредил он, – но что найдете, все ваше.
Тирион только вздохнул, глянув на свалку в ближнем фургоне – ему вспомнились сверкающие мечи, копья и алебарды в оружейной Утеса.
– Быстро мы не управимся.
– Тут есть добрая сталь, только поискать надо, – пробасил кто‑ то. – Красотой не блещет, но меч остановит.
Из полумрака выступила фигура, с головы до ног облаченная в отрядную сталь. Поножи непарные, ворот ржавый, богатые наручи инкрустированы цветами из сплава золота с серебром. На правой руке стальная перчатка, на левой беспалая кольчужная рукавица, в соски рельефного панциря пропущены два кольца, один из украшающих шлем бараньих рогов отломан.
Рыцарь снял шлем, обнаружив побитое лицо Джораха Мормонта.
Экий бравый наемник, ничего похожего на раба, которого Тирион выпустил из клетки Йеццана. Синяки сходят, понемногу возвращая ему человеческий облик, но маска демона, которую работорговцы выжгли непокорному на щеке, не сойдет никогда. Сир Джорах и раньше не был красавцем, а теперь на него и вовсе страшно смотреть.
– Я на все готов, лишь бы превзойти тебя миловидностью, – ухмыльнулся карлик. – Ты, Пенни, поройся в том фургоне, а я начну с этого.
– Давай лучше вместе искать. – Девушка, хихикая, нахлобучила на себя ржавый полушлем. – Что, идет мне?
Ни дать ни взять, кухонный горшок.
– Это полушлем, а тебе нужен полный. – Тирион поменял один головной убор на другой.
– Этот слишком велик, – гулко пожаловалась Пенни из‑ под большого шлема. – Мне в нем ничего не видно. Чем плох полушлем?
– Он оставляет лицо открытым. Хотелось бы сохранить твой нос.
– Значит, он тебе нравится?
«О, боги великие». Тирион отошел и начал рыться в груде железа.
– А что еще во мне тебе нравится? – не ун
|
|
|
