 |
Воспоминания. 1845. Мои воспоминания. 1845–1846. Глава I
|
|
|
|
Мои воспоминания. 1845–1846
В начале мая 1845 года Главная квартира собралась в станице Червленной на Тереке; вскоре прибыл и главнокомандующий для предстоящих военных действий Дагестанского и Чеченского отрядов в Большой Чечне. Предполагалось проникнуть в самое убежище Шамиля, в селение Дарго, куда доселе никогда не доходили русские войска, и тем окончательно, как ошибочно предполагали, поколебать влияние имама и мюридизма, охватившего большую часть непокорных нам племен Кавказа.
Перед описанием военных действий уместно сказать несколько слов вообще о характере войны того времени, или так называемых «экспедиций», – указать также на состав действующих войск, дух их, особенности Кавказской армии, а также и Главной квартиры и штаба Главнокомандующего, только что прибывшего на Кавказ и окруженного обаянием прежней его военной славы и административной последней деятельности в Одессе и Новороссийском крае. Не лишнее также будет упомянуть о станице Червленной и казачьем населении левого фланга Кавказской линии, где впервые мне пришлось столкнуться со всеми особенностями боевой кавказской службы и со всеми лицами, с которыми так долго впоследствии пришлось мне делить как светлые, так и грустные впечатления моей продолжительной кавказской службы.
Я с намерением хочу в начале записок этих коснуться всех этих подробностей, чтобы не возвращаться впоследствии к отступлениям, могущим повредить цельность моего рассказа.
Глава I
Отношения присылаемых на Кавказ гвардейских офицеров к кавказцам. – Меры, принятые против этого графом Воронцовым. – Ведение войны на Кавказе. – Экспедиции. – Приезд Государя Николая Павловича на Кавказ. – Введение административной реформы и пагубные ее последствия. – Даниил султан Елисуйский. – Составление планов экспедиций в Санкт‑ Петербурге. – Образ действий на левом и правом флангах.
|
|
|
В то время Кавказ еще считался для большей части русского общества «terra incognita»[248]; о нем только знали по разговорам гвардейских офицеров, командируемых ежегодно для участвования в экспедициях, и из официальных реляций кавказского начальства и сведений Военного министерства. Кавказ считался местом ссылки всех почему бы то ни было провинившихся не только офицеров, но даже нижних чинов и вместе с тем для центрального управления Военного министерства представлял широкое поприще к проявлению стратегических, тактических и военных соображений его. Для гвардейских офицеров, которые посылались с каждого полка по одному, а также по одному из армейских бригад, Кавказ служил самым удобным средством для получения повышений, наград, большею частью в ущерб старым и постоянным кавказским служилым. Тогда награды за экспедиции раздавались весьма скудно и были достоянием только весьма немногих счастливцев; гвардейские офицеры, прибывающие ежегодно на Кавказ, при рекомендациях и протекциях влиятельных лиц, а также по общественному положению своему, обыкновенно при выступлении отрядов, как старшие в чинах, получали в командование отдельные части, как то: сотни, роты и даже батальоны, которые отнимались у настоящих кавказских заслуженных начальников частей. Это не мало возбуждало ропота и неудовольствия между кавказскими офицерами, так как этим самым они устранялись и от представлений к наградам. Одно из первых действий графа Воронцова – после экспедиции 1845 года, когда он ознакомился с духом и с составом кавказских войск, было испрошение Высочайшего повеления на отмену присылки гвардейских и других офицеров на Кавказ, как это делалось доселе. Граф Воронцов предлагал принимать всех желающих поступить из гвардии на Кавказ только при переводе их в состав полков Кавказского корпуса. Мерой этой, с одной стороны, кавказские войска освежились новым прочным элементом офицеров, которые смотрели на кавказскую службу не как на спекуляцию, а как на осуществление своих благородных боевых стремлений, а, с другой стороны, мера эта приобрела главнокомандующему огромную популярность между кавказцами. Его стали считать с этой минуты своим родным кавказцем, чуждым влияния петербургской сферы, и самостоятельным защитником интересов кавказских войск.
|
|
|
Нужно отдать полную справедливость самоотвержению и храбрости в делах гвардейских офицеров. В тяжелую эпоху 1843 года, когда мы лишились всех наших укрепленных позиций в Аварии, большая часть гвардейских офицеров, подавая собою пример неустрашимости, пали при исполнении своего долга. Как в этом году, так и во всех прочих экспедициях, процент убыли гвардейских офицеров явно свидетельствовал об их самоотвержении. Но при незнании местности, духа войска и характера неприятеля вверяемые им части несли ничем не оправданные потери, и частью были совершенно уничтожены, вследствие неопытности и излишней запальчивости своих временных начальников. Но храбростью на Кавказе в то время никого нельзя было удивить, а была другая сторона дела – крайне несочувственная кавказцам. Гвардейские офицеры мало сближались со старыми кавказцами, которые смотрели на них всегда враждебно; во‑ первых, потому, что видели в них людей, отнимающих от них заслуженные награды, а во‑ вторых, гвардейцы по понятиям своим никак не подходили к тогдашним нравам Кавказа. Но едва ли не больший вред и неудобство от гвардейских офицеров ощущало в то время и само кавказское начальство.
Петербург и Военное министерство распоряжались всеми военными действиями, и составлялось понятие об этих действиях и начальствующих в них лицах не столько по донесениям главных начальников, сколько по рассказам юных героев и флигель‑ адъютантов, возвращающихся в Санкт‑ Петербург после непродолжительного пребывания в отрядах. Таким образом составлялись репутации начальников, офицеров и самая оценка военных действий. Весьма понятно, с одной стороны, какую роль играли в этих случаях поставленные своими связями в исключительное положение молодые люди из Санкт‑ Петербурга, а с другой стороны, как и кавказские начальники старались задобрить эти личности для поддержки о себе выгодного мнения в Петербурге. Ненормальное это положение тяжело отзывалось на все отношения как на Кавказе, так и в Петербурге, и весьма понятно, почему прозорливые и самостоятельные настояния графа Воронцова об отмене существовавшего до него порядка так восторженно были приняты на Кавказе.
|
|
|
Теперь следует сказать о способе в то время ведения войны на Кавказе и характере тогдашней экспедиции. Прежнее ведение войны на Кавказе, не говоря уже о временах Цицианова, Ртищева, но и во время командования Кавказским корпусом Ермолова и Розена, было почти вполне предоставлено на месте самостоятельности начальствующих главных лиц, которыми вообще, в виду более серьезных войн и забот правительства, мало интересовались. Кавказ был для Петербурга докучливым бременем, для военных – местом ссылки, естественно сложилась особая жизнь, особый быт этих оторванных от общей русской семьи тружеников на славу русского оружия и пользу отечества. Лишь некоторые отдельные события, как, например, взятие в 1831 году бароном Розеном аула Гимры и смерть первого дагестанского имама Кази‑ мулы, а также взятие в 1839 году Ахульго, временно обратили внимание на Кавказ.
Развитие мюридизма, дальнейшие успехи Шамиля, наконец, лишения, нужды кавказцев – все это было чуждо интересам Санкт‑ Петербурга, и общественное мнение весьма мало заботилось о стране и участи заброшенных на Кавказе войск, долженствующих впоследствии обратить на себя такое усиленное и напряженное внимание правительства и общества. Приезд покойного Государя Николая Павловича на Кавказ можно считать эрою нового взгляда на эту страну. Событие это ознаменовалось свойственными характеру Государя резкими и решительными мерами, разжалованием за беспорядки по полку флигель‑ адъютанта князя Дадьяна, зятя тогдашнего корпусного командира барона Розена, в скором времени и сменою последнего. Но вместе с тем приезд Государя открыл всю важность упрочения нашего владычества на этой окраине государства и необходимость более серьезного внимания правительства к делам Кавказа и благоустройству страны.
|
|
|
Полное незнание при введении реформы, как военных условий стороны, характера неприятеля, так и бытовых потребностей населения имело для Кавказа и свои дурные последствия, искупленные тяжкими ошибками и кровью наших войск. На Кавказ назначен был корпусным командиром генерал Головин, а в 1840 году комиссия, под председательством сенатора Гана, была послана для введения новой гражданской реформы по управлению краем.
Прежнее военное управление со своим произволом и суровостью, должно сказать и злоупотреблениями, но вполне подходящее в то время к нравам и преданиям страны и, во всяком случае, более честное и добросовестное, чем управление ханов, беков и грузинских правителей, было заменено гражданским устройством, с подразделением края на губернии, уезды, участки и тому подобное. Хотя большая часть начальников остались и военными, но престиж военной власти и силы, столь необходимой в то время в сношениях с азиатцами, был поколеблен гражданскими формами ведения дела и присущей этой форме, столь ненавистной для азиатцев, – медленности.
Не входя в подробности этой несвоевременной реформы и того пагубного впечатления, которое она произвела в крае, укажу только на один пример несообразности петербургских кабинетных воззрений с живыми понятиями азиатского населения на Кавказе.
На Лезгинской линии Даниил, султан Елисуйский, в чине генерал‑ майора Гродненского гусарского полка, состоя на нашей службе, был полным, почти неограниченным властелином потомственных своих владений, расположенных на южном склоне Кавказских гор между Нухинской провинцией и Джарским округом. Влияние его на население было огромное, не только на своих подвластных, но и на соседние непокорные нам горские племена. Он с полною преданностью служил нашему правительству, исполняя все его требования, гордился своим чином и особенно дорожил тем почетом и вниманием, которым окружали его русские власти, когда он приезжал в Тифлис. Личность его служила верным оплотом против вторжения горцев в наши пределы, и он заменял своею личностью и туземною милицией целые отряды наших войск. Как он управлял краем, – это другое дело, но народ покорялся ему как потомственному своему властелину и в высшей степени был предан самому принципу управления. Впрочем едва ли впоследствии не более страдал народ, может быть и теперь страдает, от управления какого‑ нибудь военного начальника или гражданского чиновника, при чем оскорбляются его религиозные обычаи и вековые предания. Даниил, султан Елисуйский, при новом преобразовании сенатора Гана, взамен султанских своих прав, получил права участкового заседателя своего уезда и подчинен был начальству русского штаб‑ офицера. Штаб‑ офицер этот был майор Плац‑ Бек‑ Какун, который своею бестактностью, незнанием характера жителей, заносчивостью и другими качествами до того оскорблял достоинство султана в глазах ему подвластных и раздражал его самолюбие, что в 1844 году Даниил султан, собрав в Джуму[249] население в мечети, сорвал с себя генеральские эполеты и русский мундир и поднял знамя восстания, проповедуя Казават [250]. Все султанство Елисуйское, даже соседние с ним жители, примкнули к нему, и нам пришлось потоками крови русских солдат вновь завоевывать и удерживать за собой прежде покорное нам население. Даниил султан бежал в горы к Шамилю и до своей смерти был злейшим нашим врагом, и постоянно волновал своими набегами Лезгинскую корпусную линию, где, вследствие того, мы постоянно должны были держать значительное число войск милиции.
|
|
|
Но едва ли не более существенный вред делам Кавказа принесло открытие этой страны Петербургом после посещения Грузии и Кавказа покойным Императором.
Тогда явилась целая система проектов военных действий для завоевания и покорения Кавказа; все это разрабатывалось в канцеляриях Военного министерства, представляя обширное поле соображениям офицеров Генерального штаба, налетом бывших на Кавказе. Наконец, составленный план военных действий на каждый год, соображаясь со сведениями от местного кавказского начальства, утверждался в кабинете Государя и предписывался к исполнению на месте. Покойный Государь, при своей прозорливости и высоких дарованиях, имел тоже слабость думать, что, раз окинув своим орлиным взором страну или какое‑ либо дело, он проникал во все подробности оного и лучшим был судьей при решении обсуждаемых вопросов: при характере Николая Павловича трудна была борьба с его убеждениями. Таким образом составлялись ежегодно программы военных действий на Кавказе, где до мельчайших подробностей даже назначались части войск в состав отрядов, имевших принимать участие в экспедициях. Тогдашние корпусные командиры, как Головин, а впоследствии и достойный Александр Иванович Нейдгарт, лишенные самостоятельности, под гнетом всесильного в то время военного министра Александра Ивановича Чернышева, должны были слепо исполнять заданную программу. Редко когда возражения их против того или другого неправильного действия были принимаемы в уважение. На Кавказ в Главную квартиру и в отряды, во время экспедиции, посылались облеченные доверием министерства лица, которые столько же стесняли как корпусного командира, так и начальников отрядов, сколько содействовали ложным взглядам Военного министерства на положение дел на Кавказе. Масса молодых офицеров из гвардии, ежегодно участвующих в экспедиции, с самонадеянностью молодости судили, по возвращении в Петербург, о положении края и действиях начальников, и на основании подобных непрочных данных составлялись опять планы будущих действий. Главною руководящею мыслью в Петербурге было мнение, что при распространении мюридизма между горцами следовало проникать в укрепленные притоны горцев, разорять их и тем наносить решительные удары неприятелю. Затем строго наказывать прежде мирных, а потом приставших к Шамилю жителей Кавказа и тем доказать им, что мнимая неприступность их убежищ не может укрыть их от победоносного штыка наших войск. Все рассчитывалось на нравственное влияние наших действий на горцев, и зато как щедро злоупотребляли этими выражениями в официальных реляциях Кавказа того времени. Все эти предположения должны были весьма естественно страдать отсутствием всякой последовательности и системы. Центры восстания менялись, войска наши, исполнив с огромными потерями предписанные программы, возвращались обратно с большим уроном, преследуемые неприятелем. Бежавшие, при наступлении наших войск, жители вновь возвращались на прежние места под власть того же Шамиля, которую он умел поддерживать возбуждением религиозного фанатизма и строгими наказаниями, а наши кратковременные движения вовнутрь страны никак не могли поколебать впечатления подобных действий имама.
К подобным бесцельным, отчасти и пагубным для нашего оружия и даже влияния, экспедициям можно отнести штурм Ахульго 1839 года, экспедицию генерала Галафеева в Чечне, бой при Валерике в 1841 году, неудачную экспедицию в Ичкерию генерала Граббе в 1842 году и, наконец, ознаменованную столь тяжкими потерями и отсутствием всяких результатов экспедицию графа Воронцова в Дарго, предпринятую им по прежде составленному плану, в исполнение непреклонной воли Государя Николая Павловича, при незнании графом настоящего положения дел на Кавказе. Во всех этих экспедициях в Чечне и части Дагестана все рассчитывалось на нравственное влияние и на бессилие Шамиля к защите горцев, признавших его власть, но не могли понять того, что невозможность наша держаться в пройденной нами стране и отступление (сопряженное обыкновенно со значительными потерями нашими) возвышало дух горцев и значение самого Шамиля. Оставленные нами места немедленно занимались неприятелем, а разорение жителей возбуждало их фанатизм, чем пользовался Шамиль. Это вызывало смелые набеги горцев на наши линии, которые они постоянно держали в тревоге, утомляя войска наши необходимыми передвижениями. Вместе с тем, Шамиль строго наказывал хотя временно покорные нам племена, которых мы, по недостатку войск и отсутствию передовых опорных пунктов, не в состоянии были защищать от разорения и казней Шамиля.
Другой образ действий на Кавказе и, именно в Дагестане, более впрочем рациональный, состоял в занятия некоторых частей страны укреплениями с постоянными гарнизонами – так было в Аварии. Разбросанные форты в этой пересеченной горной местности были построены из находящегося под руками камня, связанного глиной, в расчете на недостаток артиллерии у неприятеля. Отсутствие всякого правильного обеспеченного сообщения ничтожных команд этих фортов с нашими резервами и операционным базисом было причиной, при общем восстании горцев в 1843 году, гибели всех наших аварских гарнизонов. Геройское мужество кавказских войск во время тяжких испытаний 1843 года не могло удержать за нами Аварии – мы должны были отступить в Мехшулинское ханство, и во власть Шамиля, кроме взятых орудий, значительного числа снарядов и боевых припасов в укреплениях, досталось надолго и обладание всем горным Дагестаном, чем значительно поколебалось наше влияние и на всю восточную часть Кавказа до самого Каспия.
Более последовательный образ действий был предпринят на восточном берегу Черного моря. При генерале Раевском началось систематическое занятие Черноморской береговой линии фортами, и крейсерские эскадры нашего Черноморского флота поддерживали нашу власть в этой части Кавказа прекращением сношений черкесов с Турцией. Но здесь военные цели были второстепенные; слабые наши гарнизоны, изнуренные болезнями, лишены были всякой подвижности и при страшных лишениях и страданиях охраняли только занимаемые ими пункты. Главною целью наших действий было прекращение торга невольниками с Турцией и воспрепятствование доставления черкесам боевых снарядов и соли. Надобно также сказать, что население правого фланга, отделенного нашими владениями и Кабардой от восточного Кавказа, было совершенно чуждо влиянию мюридизма, который к нему нисколько не прививался; общей главы и руководителя между населением правого фланга не было, отдельные племена между собой не имели никакой солидарности. Образ правления в этих обществах был совершенно различный: от аристократической формы правления у абазехов до республиканской бжедухов. Со всеми возможными оттенками все образы правления встречались между горцами правого фланга, без всякого между ними единства. О военном положении этой части Кавказа, как и о прежних экспедициях на правом фланге генерала Вельяминова, я не намерен упоминать.
|
|
|
