Два с половиной года в плену у чеченцев 1847–1850 3 страница

Все дело 7‑ го числа под Белготаем и Цонтери ясно видно было из нашего лагеря. Князь Воронцов мог оценить все трудности действия, особенно при отступлении, а вместе с тем не мог и не отдать полной справедливости столь опытного в Кавказской войне генерала Лабынцева.

Покуда происходил бой под Белготаем, в самом селении Дарго происходила другая, весьма тяжелая, церемония. Как выше сказано, Шамиль предал пламени все селение, свой двухэтажный деревянный дои, свой арсенал, мечеть и все другие постройки, в том числе и тюрьмы, если можно таковыми назвать сырые, душные подвалы или ямы под саклями, в коих содержались преступники и пленные. В числе последних находилось, кажется, 12 или 13 наших офицеров, разновременно плененных, особенно в 1843 году, при несчастных событиях в Аварии. Вся артиллерия, боевые снаряды и припасы Шамиля, которыми он теперь громил нас, были его трофеями и добычей 1843 года, где слабые наши гарнизоны и ничтожные укрепления – башни, сложенные из глины и камня, все были уничтожены Шамилем вследствие отсутствия всякой системы в военных действиях в то время и непредусмотрительности начальства.

Несчастные пленные офицеры наши, доставшиеся неприятелю, большей частью раненные в Аварии, около двух лет томились в оковах, подвергаемые самому бесчеловечному и дикому с ними обращению. Горцы поддерживали их жалкое существование только в надежде получить за них значительный выкуп; когда войска наши показались 6 июля на высотах Регеля, для движения в Дарго, то разъяренный Шамиль вывел из ям пленных и отдал их на истязание народу. Трупы истерзанных мучеников нашли в развалинах пылающего Дарго, и собранные войска, после благодарственного молебствия, похоронили прежних боевых товарищей своих, и отслужена была панихида над убиенными.

Это зверское распоряжение страшно возбудило всех против Шамиля; князь Воронцов никогда не мог простить ему того дикого поступка, вспоминал о нем с ожесточением и презрением и никогда не соглашался войти в какие бы то ни было прямые сношения с Шамилем после этого обстоятельства, несмотря на все попытки и предложения с этой целью.

Во время стоянки в Дарго нам, раненым, делалась довольно правильная перевязка. Нога моя была совершенно сведена, боль была довольно сильная, но сносная, и ход раны был вообще благоприятный.

Не могу наверное сказать, было ли предположение серьезное, но в лагере распространился слух, что в Дарго намерены воздвигнуть грозное укрепление, в самом центре неприятельской страны. Полковые плотники заготовляли рогатки, палисады и прочее. Старые кавказцы, помню, очень над этим смеялись, не допуская возможности гарнизону держаться в этой местности без обеспеченного пути сообщения с нашими операционными линиями. Пройденный нами путь по Дагестану с октябри месяца делался уже недоступным вследствие снежных заносов и суровости зимы. Доступ же из Дарго на Кавказские линии к Грозной или к Кумыцкой плоскости, к укреплению Герзель‑ аул, не был обеспечен никакими просветами через неприступные леса Ичкерии. Никто не допускал мысли, чтобы декоративные наши приготовления рогаток могли хоть на минуту обмануть прозорливого нашего врага. Все ожидали, для разрешения сомнения о будущих действиях, прибытия огромного вьючного транспорта с провиантом и сухарями, отправленного к нашему отряду из Темир‑ Хан‑ Шуры. Наконец, с рассветом 10 июля показалась на голом перевале Регель колонна с транспортом. Здесь предстоит рассказать о неудаче или, лучше сказать, катастрофе, постигшей этот отряд в боях 10 и 11 июля, известной под названием сухарной экспедиции.

Сильная колонна, под начальством генерала Клюки фон Клугенау, была отправлена из Дарго на встречу транспорта, по пройденному нами 6‑ го числа пути. Генералу Клугенау были назначены в помощь генерал Викторов и Пассек; отряд состоял из 6 батальонов, 4 горных орудий и команд казаков и милиции. Едва хвост колонны, после первого подъема, скрылся в лесу, как послышались первые выстрелы, затем грохот орудий, и все усиливающаяся, нескончаемая перестрелка отправленной колонны не умолкала до самой ночи. Все мы находились в тревожном ожидании известий, чувствуя недоброе. Старые кавказские офицеры и солдаты предсказывали еще более упорный бой на другой день, когда двинется транспорт, и предвещали пагубный исход. Сильно замирало сердце при мысли о товарищах и друзьях, участвующих в этой резне. Дело в том, что Клугенау, вступив в лес, нашел все разбросанные нами завалы еще в большем числе восстановленными и усиленными боковыми завалами, откуда неприятель поражал нас перекрестным огнем. Весь лес был занят отчаянным неприятелем, подкрепленным партиями, прибывшими из Чечни. Каждый шаг нужно было прокладывать штыками, неприятель наседал со всех сторон, перерезывая наши колонны, действуя кинжалами на наши цепи, бросаясь в шашки на орудия и постоянно отрезая всякое сообщение частей между собой. С наступлением же сумерек часть колонны уже пробилась на соединение с транспортом, усеяв весь путь трупами наших храбрых солдат, потеряв при этом 3 горных орудия, завязших в грязи и, по истреблении прикрытия горцами, сброшенных в кручу^[299]. (С утра 10‑ го числа, в продолжении двух дней, лил беспрерывный дождь, растворивший землю и испортивший окончательно путь. ) Тогда арьергарду пришлось в темноте ночи выдерживать самый сильный рукопашный бой с горцами. Но храбрые кабардинцы стойко исполняли свое дело, прикрывая колонны и удерживая на штыках неприятеля, и около 11 часов ночи присоединились к прочим войскам. Кроме многих достойных офицеров, в этот день пал генерал‑ майор Викторов и был ранен командир 2‑ го батальона Кабардинского полка, известный полковник Ранжевский, обожаемый солдатами.

Соединившиеся колонны употребили всю ночь с 10‑ го на 11‑ е число на приведение в порядок расстроенных боем частей, на отправление уцелевших раненых в Андию с обратною колонною, доставившей транспорт, на раздачу провианта войскам и распоряжения к обратному следованию в Дарго. Неприятель, между тем, не терял времени: в эту ночь он еще сильнее укрепил и занял прежние завалы, готовясь встретить нашу колонну.

Когда войска с транспортом, 11‑ го числа утром, под сильным дождем, тронулись опять в путь^[300], то начался с первого же шага тот же усиленный бой. Движение еще более было затруднено громадным числом черводарских вьюков; убитые лошади по узкой тропинке, пролегающей почти все время по лесистому гребню, вместе с ранеными и убитыми солдатами, составляли новые преграды к движению. Говорят, что буквально приходилось по колена в крови и грязи перелезать через трупы людей и лошадей. Всякое правильное распоряжение делалось невозможным, воцарился общий беспорядок: масса черводаров (наемные погонщики из персиян при транспорте), армяне, маркитанты со всем их скарбом, милиционеры – все это в ужасе и смятении смешалось с войсками; многих из них, говорят, солдаты в досаде кололи. Покуда авангард выбивал из завалов неприятеля, горцы разъединяли нестройные колонны обоза, бросаясь в кинжалы и шашки и грабя вьюки. Между тем арьергард безмолвно ожидал на позиции своей кровавой очереди.

При взятии первых завалов пал известный всему Кавказу генерал Диомид Васильевич Пассек, а в арьергарде – полковник Ранжевский. Говорят, что смертельно раненный двумя пулями, он велел кабардинцам поднять себя на носилках и продолжал распоряжаться, покуда не испустил дух.

Старые кавказские солдаты и офицеры раздражены были до крайности этим страшным беспорядком, но ожесточение их дошло до последних пределов, когда, входя дальше в лес, они увидели изуверски изуродованные трупы товарищей, павших накануне, развешанные по всем деревьям проходимого ими пути. Бой или, лучше сказать, резня, при общем беспорядке, начавшаяся в 8 часов утра 11‑ го числа, не прекращалась почти до следующего дня. Нельзя, по словам очевидцев, описать всех ужасов, испытанных в продолжении этих двух дней, где геройское мужество наших солдат и офицеров было бессильно против так несчастно сложившихся обстоятельств и где всякое распоряжение начальника делалось невозможным при описанной обстановке.

 

Князь А. М. Дондуков‑ Корсаков. Литография по рис. П. Смирнова.

 

Можно себе представить все то, что мы испытывали в лагере при Дарго. Ясно долетал до нас гул каждого выстрела, но кровавая драма, разыгравшаяся в продолжении двух дней, была скрыта от нас непроницаемостью вековых лесов Чечни. Всякий понимал катастрофу и не находил возможности спасти от гибели дорогих товарищей. В продолжении 11‑ го числа, покуда кипел бой в нашей колонне, с утра начали приползать к нам раненые солдаты и несколько офицеров, брошенных в лесу 10‑ го числа и уцелевших от чеченцев. Они сообщили в отряде все ужасы, которых были свидетелями; некоторые из них страшно были изувечены и непонятно, как еще были живы. Я видел одного солдата, которого притащили к моей палатке: он рассказывал, что когда 10‑ го числа прошел наш отряд, то, празднуя победу, весь вечер и ночь горцы с криком и песнями доканчивали и мучили наших раненых. Сам он, скатившись в овраг и увидя двух подходящих горцев, притворился мертвым; горцы, желая в том удостовериться, нанесли ему еще несколько ран шашками. Он имел достаточно присутствия духа, чтобы не изменить себе, и, когда они его оставили, то, истекая кровью, он более полусуток употребил, чтобы проползти пять верст, отделявших его от нашего отряда.

Что должен был выстрадать князь Воронцов, получая подобные сведения? Наконец, он решился составить колонну^[301] из свежих войск и отправить из нашего лагеря на первую поляну в лесу, на встречу и выручку товарищей. Когда несчастные остатки транспорта и колонны стянулись к поляне, то свежие войска сменили арьергард и, наконец, только 12‑ го числа к утру все собрались в лагере. Авангард пришел еще 11‑ го вечером. С ним явился в лагерь участвовавший в сухарной экспедиции и находившийся при Клугенау адъютант князя Паскевича, ротмистр Николай Беклемишев; он первый сообщил главнокомандующему подробно и дельно о всем происходящем. Я очень дружен был с Беклемишевым и прямо от Воронцова он забежал навестить меня, и я почти со слов его составляю настоящий рассказ. Беклемишев в эти дни своею храбростью и распорядительностью, самовольно принимая начальство над расстроенными частями, лишившимися своих начальников, заслужил общее уважение всех видевших его в этом деле. Я никогда не забуду того вида, в котором явился ко мне Беклемишев: он был совершенно без голосу, сюртук его и фуражка, пробитые несколькими пулями, кроме того, были разорваны в клочки колючками в лесу и покрыты, равно как и лицо и руки, запекшеюся кровью. На нем были широкие шаровары верблюжьего пуха и положительно выше колен они были покрыты кровью. Он мне сказал, что это, вероятно, случилось, когда он перелезал через целые завалы убитых и раненых, загородивших дорогу. Беклемишев, как все истинно храбрые люди, при хладнокровии своем, отличался замечательною скромностью: он ничего не говорил про себя и только впоследствии, по возвращении колонны, мы узнали о подвигах его самоотвержения в этом деле^[302].

Несчастный исход так называемой сухарной экспедиции ясно обрисовал все затруднительное наше положение в Дарго. Мысль о страшных препятствиях лесистой, овражной местности, которою предстояло отряду пройти через Ичкерию до нашей границы, справедливо внушала самые серьезные опасения всем, испытанным в Кавказской войне. Отрезанным от всех наших сообщений, нам немыслимо было оставаться в Дарго; недостаток провианта, громадное количество раненых с каждым днем должны было ухудшать и без того отчаянное положение отряда, окруженного со всех сторон неприятелем, воодушевленным недавними успехами своими. Здесь впервые предстояло новому главнокомандующему принять энергичное решение и спасти отряд; здесь же проявился тот опытный взгляд князя Воронцова в военном деле, то личное самоотвержение в эти трудные минуты, которые, заставив замолкнуть прежних недоброжелателей его, приобрели ему навсегда на Кавказе столь заслуженное доверие к его личным качествам и военным способностям.

12‑ го числа было сделано распоряжение, чтобы к выступлению на следующий день остатки имеющегося провианта были распределены поровну по частям и чтобы все излишние тяжести, вьюки с офицерским имуществом и все палатки лагеря в ночь же были сожжены. Затем все освободившиеся таким образом вьючные лошади обращены были для перевозки раненых; одним словом, отряд должен был выступить совершенно налегке, солдаты с остатком провианта в своих мешках, а офицеры с тем, что имели на себе и могли поместить на верховой своей лошади. Часть кавалерии была также спешена и лошади отданы под раненых. Князь Воронцов сам показал пример, приказав сжечь все его имущество, оставив себе одну койку и солдатскую палатку. Кавказцам подобные случаи были не новость и никого не удивили, да в сущности мало что и было сжигать. Но всех тешило аутодафе имущества приезжих, особенно петербургских военных дилетантов. Солдаты и офицеры немало смеялись, видя, как сжигалось имущество принца Гессенского, особенно же серебро и прочие затеи князя Барятинского, которыми он так щеголял до того времени. Метрдотели, камердинеры, повара – все очутились пешком, в оборванных черкесках, объятые страхом, при совершенно новой для них обстановке, подверженные, с одной стороны, во все время движения нашего неприятельским выстрелам, а с другой стороны, – щедрым ударам нагаек казаков за производимые ими постоянные беспорядки в маршевой колонне.

Одновременно с этими распоряжениями через лазутчиков дано было знать полковнику Бельгарду в Андию немедленно разрушить укрепление, поспешно отступить, постепенно присоединяя к себе гарнизоны, оставленные на промежуточных пунктах в Буцуре и Удачном, и таким образом со всеми войсками следовать через укрепление Евгеньевское в Шуру. Движение это совершилось благополучно, при незначительном сопротивлении горцев, так как все силы Шамиля сосредоточены были против главного отряда в Дарго.

Независимо от этих распоряжений вызваны были охотники от войск для доставления в Грозную генералу Фрейтагу сведения о бедственном нашем положении, с тем, чтобы он поспешил к нам на выручку со свежими войсками. Около 11 человек, с записками одинакового содержания, отправлены были из нашего лагеря к Фрейтагу; им предстояло пробиться сквозь неприятельские толпы и следовать ичкеринскими лесами по совершенно неизвестной и неисследованной местности к передовым пунктам нашей линии. Замечательно, что никто из отважившихся на этот подвиг самоотвержения не поплатился жизнью за свою удаль, ежеминутно подвергая себя опасности, при неимоверных лишениях. Следуя разными путями, все наши лазутчики благополучно достигли своей цели, но первым, доставившим Фрейтагу весть о нашем безвыходном положении, был раненый юнкер Кабардинского полка Длотовский^[303], за этот подвиг, удостоенный впоследствии главнокомандующим солдатского Георгиевского креста и производства в прапорщики.

Наконец, 13‑ го числа с рассветом, все сборы были кончены и отряд наш^[304] тронулся из Дарго. Нельзя сказать, чтобы настроение наше было веселое; предчувствие всех предстоявших нам испытаний невольно вкрадывалось в мысли каждого. Вид изувечных раненых наших, с трудом державшихся на лошадях (некоторые из них были даже привязаны к черводарским вьючным седлам), обессиленные недавними потерями ряды наших батальонов – все это представляло картину, далеко неуспокоительную. Но замечательно в этом случае проявился дух кавказского войска: особого уныния нигде не было, какая‑ то серьезность заменила только обыкновенную веселость на лицах наших солдат. Всякий понимал, что только подвигами самоотвержения и соблюдением порядка он мог исполнить свой долг в отношении к порученным попечению отряда раненым товарищам и поддержать славу и предания кавказского солдата.

12‑ го числа утром, в последний раз до Герзель‑ аула, сделана была мне перевязка раны; особенных страданий я не чувствовал и лихорадочное состояние совершенно прошло; но нога была окончательно сведена и даже оконечностями пальцев я не мог доставать до земли. Меня посадили на лошадь и на ременной повязке прикрепили ногу к луке седла. При выступлении я присоединился к свите Воронцова и во все последующие дни, как совершенно свободный от служебных обязанностей, то ездил со штабом, то присоединялся к авангарду или арьергарду и различным частям отряда и, таким образом, мог быть свидетелем многих отдельных действий и эпизодов тяжелых последующих дней. Князь Воронцов перед выступлением, с обычным ему спокойствием и неизменною улыбкою, объехал войска, поздоровавшись с ними, и мы тронулись в 4 часа утра, на самом рассвете, к переправе на левый берег Аксая. Это было первое и весьма серьезное препятствие, но нам удалось пройти его благополучно, так как неприятель, не ожидая столь раннего выступления нашего, не успел еще занять высоты левого берега. Довольно сильная перестрелка завязалась только в арьергарде: неприятель, по отступлении нашем, заняв Дарго, с ожесточением бросился на арьергард при переправе, но удачные выстрелы нашей батареи с противоположного берега остановили его попытки. Когда стянулся весь отряд на левом берегу Аксая, мы тронулись по направлению к селению Цонтери, по довольно ровной местности, где леса разделились довольно обширными полянами. Цепи наши и особенно арьергард выдерживали усиленную перестрелку с наседавшими на них горцами, окружавшими со всех сторон наш отряд.

Не доходя Цонтери, нам предстояло перейти через глубокий и лесистый овраг; авангард успел довольно удачно перебежать оный и занять противоположный открытый берег. Но когда цепи заняли овраг и тронулась вся колонна, скрывшись в лесу, то неприятель открыл довольно сильный картечный огонь из трех орудий, расположенных влево от дороги и обстреливающих продольно весь лес. В первый раз мне пришлось тогда быть под картечным огнем, и странное, помню, произвело это на меня впечатление: картечь, ударяясь по деревьям, ломая сучья и ветки, производила шум, совершенно подобный большой стае птиц, пролетающих над головами и размахивающих крыльями. Колонна без больших потерь перешла это препятствие; наши батареи скоро заставили замолчать неприятельские орудия, но зато верному нашему арьергарду, состоящему из славных кабардинцев, с такими начальниками, как Лабынцев и Козловский во главе, пришлось вынести на штыках весь напор горцев. Как только арьергард спустился в овраг, неприятель бросился в шашки и кинжалы, и кабардинцы, отступая шаг за шагом перекатными цепями и засадами, могли только при своей стойкости совершить это опасное движение в полном стройном порядке и относительно с умеренной потерею^[305].

Весь отряд расположился на ночлег у аула Цонтери. Шамиль с окружающих высот со всеми своими скопищами наблюдал за нами и в эту ночь мало тревожил нас. Главнокомандующий избрал позицию Цонтери, хотя она нас и удаляла от прямого пути нашего к Герзель‑ аулу, с целью обмануть неприятеля относительно дальнейшего движения нашего. Из Цонтери мы имели на линии самую ближайшую и прямую дорогу на селение Маюртук в большой Чечне, а оттуда в Грозное. Путь этот совершенно был неизвестен до Маюртука; по словам лазутчиков, дорога, если можно только назвать таковою лесные проходы черных гор Ичкерии, пролегала через сплошной лес и представляла на отрогах гор, через которые надо было бы переходить, трудности вроде тех, которые мы испытали при спуске в Дарго. Кроме того, Шамиль со своими скопищами и вооруженное население всей Чечни ожидали нас в этой неприступной местности. Вероятнее всего, что весь отряд погиб бы, если бы мы решились идти этим путем. Другой путь шел к Герзель‑ аулу на Кумыцкой плоскости, по левому берегу Аксая. Здесь главным препятствием служили лесистые овраги, спускающиеся с черных гор к Аксаю, но зато местность эта, как довольно населенная, представляла, между оврагами и по скату реки, довольно большие поляны и чистые пространства обработанных полей. Справа от нас река Аксай, хотя отчасти, но все‑ таки служила нам некоторым прикрытием от неприятеля с этой стороны; зато слева от нашего пути высилась целая цепь покрытых лесом гор, представляющих неприятелю верную защиту.

Часть этого хребта от селения Шуани до Герзель‑ аула была хорошо известна нашим войскам вследствие несчастного Ичкеринского похода, под начальством генерала Граббе в 1842 году. Храбрый отряд наш, с неимоверными лишениями, без воды, пройдя по хребту до селения Шуани, был окружен неприятелем и должен был от этого места с огромными потерями тем же путем возвратиться в укрепление Герзель‑ аул, сохранив честь русского оружия. Следуя по долине Аксая, через оставленные жителями аулы, мы во всяком случае знали, что не будем лишены воды. По всем изложенным соображениям, главнокомандующий избрал последний путь, но, весьма естественно, держал в совершенной тайне свои предположения, распуская, напротив, слух, что мы идем на Маюртук. Эти слухи и ввели в заблуждение Шамиля, который за ночь сосредоточил все свои силы по предполагаемому им следованию нашего отряда.

В этот первый день нашего движения, долженствовавший быть предвестником последующих кровавых испытаний наших, в виду всего отряда подтвердил свою боевую репутацию и внушаемое кавказцам к его имени доверие генерал‑ майор Иван Михайлович Лабынцев, командуя в этот день арьергардом с боевыми своими товарищами кабардинцами. Он совершил примерное отступление без особой потери, благодаря своей опытности пользоваться местностью и знанием характера неприятеля. Арьергард, отступая и пользуясь всяким удобным местом для засад, постоянно удерживал и поражал неприятеля при попытках его переходить в наступление. Можно сказать, что Лабынцев в этот день, как и в последующие, до Герзель‑ аула, на своих плечах вынес и оградил наш отряд от уничтожения разъяренными успехом горцами. Я помню, что с этого дня достойный ценитель воинских доблестей князь Воронцов вполне признал заслуги Лабынцева, не теоретика, а практика, выработанного Кавказской войной.

 

Глава VI

 

 

^{Марш и бой 14 июля. – Взятие аула Урдали. – Граф Стейнбок. – Штурм завалов. – Граф Бенкендорф. – Шеппинг. – Альбранд. – Авангардное дело. – Белявский. – Лидерс. – Граф Гейден. – Нападение на главнокомандующего. – Смерть Лонгинова. – Ночлег в Иссаюрте. – Движение отряда 15 июля. – Аллерой. – Марш и бой 16 июля. – Ямвель. – Глебов. – Васильчиков. – Форсалес. – Занятие Шаухал‑ берды. – Отдых 17‑ го и 18‑ го числа. – Князь Воронцов и Лабынцев. – Прибытие 19 июля отряда Фрейтага и соединение с ним. – Ночлег в Мисните. – Вступление 20 июля в Герзель‑ аул. – Комендант Ктиторов. – Лазарет. – Полковник Семенов. – Экзекуция мародеров. – Дружинин. – Отправление транспорта раненых в Червленную. – Пятигорск.}

14‑ го числа, с рассветом, тронулись мы вниз по долине Аксая, по направлению к Шуани, и неприятелю ясно тогда обозначился путь нашего будущего следования. Шамиль, со всеми своими скопищами, быстро двинулся с Маюртукского направления наперерез нашему пути следования и успел, до прибытия нашего отряда, с достаточными силами занять позицию у Урдали. До перехода к этому селению в цепях наших производилась усиленная перестрелка и, к общему сожалению, ранен был, с раздроблением голени, наш общий друг, достойный полковник граф Стейнбок, временно командовавший в то время батальоном Апшеронского полка^[306]. Все последующие дни, при движении нашем, каждый час, каждая почти минута должны были лишать нас кого‑ нибудь из близких и дорогих нам товарищей.

Наконец, следуя по возвышенному плато, мы начали спускаться к аулу Урдали, только что преданному пламени по приказанию Шамиля.

Весь отряд, переходя лесистый овраг, был подвержен продольным картечным выстрелам неприятельской батареи, расположенной влево от пути нашего следования. Потери в людях у нас почти не было от этого огня. Наконец, когда мы вышли из оврага и выстроились за дымящимися развалинами аула, перед нами обрисовалась неприятельская позиция; по покрытым густым лесом высотам пролегала единственная дорога или, скорее, тропинка, по которой предстояло нам пройти до следующего селения Илаюрт, где назначен был ночлег. Вправо и влево от упомянутой тропинки лесистые высоты были заняты сбежавшимися партиями неприятеля и по возможности укреплены наскоро сделанными засеками и завалами. Для дальнейшего следования вперед необходимо было овладеть этими препятствиями. С этой целью, для занятия левых высот, назначен был Куринский батальон и Карталинская милиция, под командою флигель‑ адъютанта, полковника, графа Бенкендорфа, этой рыцарской благородной личности, столь ценимой Воронцовым, которую никто из знавших его близко никогда не забудет. Предположено было обогнуть и с фланга взять неприятельскую позицию.

Спешу занести в свои воспоминания один случай. Не имея определенного назначения, я, как выше сказано, ездил ко всем частям отряда со своим телохранителем, казаком горского Казачьего полка, Павлодольской станицы, Густомясовым, который во все время похода берег меня, как родного. В то время, как колонна Бенкендорфа при мне двигалась по назначению, состоящий при князе Воронцове молодой гражданский чиновник барон А. П. Николаи, весьма дружный с Бенкендорфом, подъехал к нему, чтобы пожать ему руку, лейб‑ гвардии конного полка поручик Шеппинг, друг Бенкендорфа, шедший с его колонной, подошел к Николаи и вынул из его кобуры двухствольный пистолет, говоря: «На что тебе, гражданскому, пистолет: дай мне – пригодится» и взял его в дело. Этот‑ то пистолет, может быть, и спас жизнь доброго Бенкендорфа, как будет видно впоследствии.

Колонна Бенкендорфа, углубившись в чащу леса с милиционерами впереди, скоро сбилась с должного направления и, вместо того чтобы обойти с правого фланга неприятельскую позицию, очутилась, по выходе на первое чистое место, на ружейный выстрел перед неприятельским фронтом. Здесь почти все начальники мгновенно были ранены, начальник милиции князь Захарий Эристов без чувств уже лежал впереди своей дружины, и вскоре пал и Бенкендорф, пораженный пулей, раздробившей ему ключицы и плечо, – неприятельский огонь со всех сторон поражал наших храбрецов. С неимоверными усилиями, при содействии других войск, наконец позиция была взята, и дорогие наши раненые товарищи вынесены из огня в чащу леса.

Покуда это происходило на левом фланге нашего следования, для овладения высотами правой стороны были направлены батальоны Навагинского полка, которые замялись в виду предстоящего штурма позиции. Между тем, авангард с Белявским двинулся в лес, по дороге. Тогда, сколько мне кажется, чуть ли не по распоряжению Альбранда (не получившего приказания), из авангарда Люблинского полка батальон был направлен для завладения правым завалом. Встреченные убийственным огнем, люди на половине горы остановились и продолжали кричать «ура», лежа на земле и стреляя на воздух. Здесь мне случилось видеть прискорбную сцену. Подъехав к подошве высот, я увидел спускающегося с горы полковника Л., поддерживаемого двумя горнистами. Подъехав к нему, я спросил с участием: «Куда вы ранены, полковник? » На это он мне ответил: «Я не ранен, но у меня одышка, никак не могу подыматься на гору». С тяжелым чувством отвернулся я от этого господина. В это время скачет передо мной на белой лошади дежурный штаб‑ офицер нашего отряда, известный Лев Львович Альбранд, восторженный и пылкий, как всегда. Подскакавши к оробевшим войскам, он сказал: «Не хотите идти вперед, люблинцы, так посмотрите, как честный солдат должен умирать за царя» и с этим, ударив лошадь, вскочил по крутизне к самым неприятельским завалам. Через минуту и лошадь и он катились вниз – лошадь убитая, а Альбранд с разбитой рукой и плечом и имея весь сюртук и фуражку пронизанными пулями от неприятельского залпа^[307]. Тем не менее, воодушевленные им люблинцы, поддержанные, впрочем, навагинцами, зашедшими во фланг неприятелю, вскоре завладели завалами и очистили главному отряду эту преграду. Между тем авангард, под начальством генерала Белявского, в самом ограниченном числе, не зная об отделении Люблинского батальона, быстро, с песнями, двигался вперед к Аллерою. Штаб же и обоз со своим прикрытием и главная колонна стояли на месте. Войска, занявшие вышеупомянутые позиции на правом и левом нашем фланге, должны были составлять цепи при дальнейшем нашем движении. Арьергард, под командою Лабынцева, с храбрыми кабардинцами оставался покуда на месте и должен был прикрывать наше отступление, когда вся колонна войдет в лес.

День 14 июля есть одна из самых тягостных страниц этой кровавой драмы, которую суждено было пережить нам от Дарго до Герзель‑ аула; вот почему я с большею подробностью останавливаюсь на событиях этого памятного для меня дня. Белявский, со свойственным ему польским азартом, несся вперед, нисколько не думая о связи авангарда с прочими частями отряда, доколе не наткнулся на неприятельский завал на опушке пройденного им леса перед открывшейся впереди Аллероя небольшой поляной. В конце этой поляны была устроена неприятелем сильная засека, занятая мюридами, перед овладением которой остановился слабый авангард, под прикрытием занятого завала. Не получая никаких сведений из авангарда, главнокомандующий послал к Белявскому сперва адъютанта своего Лонгинова, потом состоявшего при нем поручика Генерального штаба графа Гейдена, наконец поехал и сам генерал Лидерс с частью своей свиты, чтобы узнать о положении дела. Все они, по особенному счастью, доехали невредимы до авангарда, который нашли в самом ограниченном и слабом составе, залегшим в завале перед поляной. В конце поляны расположен был огромный завал, усеянный неприятелем и останавливающий всякое движение вперед незначительной горсти наших солдат. Когда генерал Лидерс спросил у Белявского, где его авангард, то получил в ответ, что Люблинские батальоны идут за ним. Лидерсу легко было убедить Белявского в противном, так как он только что проехал по этому пути. Тогда был послан сперва Лонгинов за остальными войсками авангарда, а потом и сам Лидерс поехал вслед за ним. Но авангард был уже совершенно отрезан горцами. Лонгинов убит, и Лидерс, встреченный неприятельским залпом, которым ранены в его свите: граф Гейден, Генерального штаба капитан Дельвиг, убит адъютант граф Бальмен и много лиц из конвоя, должен был вернуться к Белявскому. Между тем тронулись главные наши силы; цепям нашим в этой пересеченной местности, покрытой девственным лесом Чечни, приходилось действовать не одной только пулей и штыками, но и топорами, чтобы пробиваться сквозь чащу, где вьющиеся растения, колючие кустарники и завалы на каждом шагу представляли непреодолимые препятствия, под убийственным огнем неуловимого неприятеля. Общая связь частей была нарушена, и хитрый и ловкий неприятель врывался постоянно и незаметно через разорванные цепи для нападения на главную колонну, производя общее смятение в беспорядочном следовании вьюков и раненых по единственной узкой лесной дороге, по которой шел наш отряд. Надобно быть в подобных обстоятельствах, чтобы понять, какое нравственное впечатление производит на обоз, на колонну раненых неожиданное нападение с той стороны, где колонна считает себя вполне безопасною, под прикрытием своих цепей. Весьма понятен тогда неминуемый беспорядок и невозможность при таких условиях каких бы то ни было распоряжений.

⇐ Предыдущая37383940414243444546Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: