 |
Два с половиной года в плену у чеченцев 1847–1850 1 страница
|
|
|
|
Глава IV
Выступление 28 мая из Ташки‑ чу. – Чеченский отряд. – Внезапная. – Викентий Михайлович Козловский. – Выступление в поход 31 мая. – Соединение с Дагестанским отрядом 3 июня в Гертме. – Переход Теренгула. – Дневка 4‑ го числа. – Рекогносцировка. – Перевал Кырки. – Взятие Анчимеера. – «Холодная гора». – Буцур и Андийские ворота. – Вступление 14‑ го числа в Андию. – Взятие Ацала. – Лагерь в Андии. – L’armé e de Xerxé s. – Наш товарищеский кружок. – Рекогносцировка 20 июня к перевалу Регель. – Прибытие провианта 4 июля и приготовления к выступлению в Дарго. – Я откомандирован к 1‑ му батальону Литовского егерского полка.
Для военных действий в Андии назначены были, в исполнение высочайшей воли, два отряда: Чеченский, под начальством командира 5‑ го пехотного корпуса генерала от инфантерии Лидерса, из 13 батальонов, кроме милиции, 28 орудий и 13 сотен конницы, и Дагестанский, под начальством командующего войсками в северном Нагорном Дагестане генерал‑ лейтенанта князя Бебутова, из 10 батальонов, 18 орудий и 3 сотен конницы. Как важнейшие в этой экспедиции действия предстояли соединенным Чеченскому и Дагестанскому отрядам, то главнокомандующий принял над ними лично главное начальство.
Наконец, 28 мая, Главная квартира с ее тяжестями, бесчисленными штабами и громадною, поражающею разнообразием элементов, свитою тронулась в поход в крепость Внезапную, где назначена была дневка. Переход этот совершился без особых затруднений, и неприятель нигде нас не тревожил. Перед вечером 29 мая вступили мы в крепость Внезапную. Здесь встретил нас командир Кабардинского полка, штаб которого был расположен в этой крепости, полковник Викентий Михайлович Козловский. Главнокомандующий и главные лица свиты расположились в крепости, нам же были отведены квартиры на форштате и в Андреевском ауле, под крепостью. За аулом, в долине реки Ахташ, расположены были лагерем все войска Чеченского отряда[285]. Крепость Внезапная построена еще Ермоловым, на реке Ахташ, при выходе из Аухского ущелья, с целью оградить с этой стороны Кумыцкую плоскость от хищнических вторжений неприятеля, а с другой стороны, чтобы служить опорным пунктом нашим войскам, при экспедициях в Аухе и далее. Под защитой крепости располагался огромный Андреевский аул (Эндери) покорных нам кумыков, где проживали влиятельные князья этого времени. Крепость Внезапная в то время по силе своей обороны могла считаться одной из лучших на Кавказе; глубокие рвы, каменные ворота, довольно удобные помещения, оборонительная башня на реке, все это давало Внезапной довольно грозный вид в глазах горцев.
|
|
|
Говоря о моем пребывании в 1845 году в этой крепости, не могу не остановиться на личности полковника Козловского, одного из тех честных типов, выработанных Кавказом, со всеми недостатками, странностями и даже смешными сторонами, порожденными средой и нравами, в которых провел почти всю свою жизнь Викентий Михайлович. В 1845 году это был один из старейших офицеров Кавказа; солдаты беспредельно любили его и доверяли ему, офицеры смеялись над его выходками, но глубоко уважали за радушие, доброту, примерное самоотвержение в бою и преданность своему долгу. Уроженец, кажется, Белоруссии, получивший весьма поверхностное воспитание (в шутку говорили, что он воспитывался в Моздокском университете), с самых юных лет Козловский попал на Кавказ, с бытом которого совершенно сроднился, и выработал из себя тот особый тип, о котором будет говориться. Викентий Михайлович, никогда не видав обстановки высшего света, имел, однако, претензии, особенно при приезжих из Петербурга, выказывать, по мнению его, светское свое обхождение и вежливость. Между кавказцами же, напротив, он был весь налицо: радушный, любивший покутить и сердечно преданный солдату. Он не пропускал ни одного солдата, не поздоровавшись с ним; обыкновенно в отрядах подъезжал он к каждой группе со словами: «Здорово, ребята, здорово милые, здорово родные», прибавляя к каждому слову «как»: «здорово как» и т. д. Я помню, в зимнюю экспедицию 1850 года, поздоровавшись после дела со всеми частями, он видит под деревом группу солдат, и спрашивает: «Что это? » Ему отвечают: «Тут сложены убитые и раненые», и он подъезжает к ним, говоря: «Здорово, как, убитые и раненые». В той же экспедиции в большой Чечне, под начальством Козловского, назначен был отряд для рубки просеки. Переправившись через Аргун у Воздвиженского, мы предполагали стать на ночлег лагерем около кургана Белготай; шли мы по довольно глубокому снегу по обширной поляне; я командовал авангардом в составе трехсот линейных казаков. Вправо и совершенно в стороне от нашего пути, на расстоянии двух или трех пушечных выстрелов, на опушке леса показалось несколько всадников, и ясно было, что лес занят чеченцами. Козловский, бывший тогда уже генералом и начальником нашего отряда, подъезжает ко мне и приказывает идти полуоборотом направо. Вся колонна принимает это направление; мы подходим к лесу, высылаются цепи моих казаков и пехоты, начинается перестрелка. Горцы за завалами в лесу, мы на открытой поляне. Сияющий Козловский, на белой лошади, ездит под выстрелами по цепи и поздравляет солдат с боем, говоря с самодовольством: «А вот и раненые, как». После доброго часу перестрелки, где мы потеряли, сколько помнится, человек 10 убитыми и ранеными, между прочим одного офицера Куринского полка, Козловский наконец опять подъезжает ко мне и говорит: «Командуйте, как, полуоборот налево: пора, как, на ночлег». Голодные и изнуренные пришли мы несколько часов спустя к месту лагеря. Козловский очень любил меня в продолжение всей своей жизни, и я глубоко уважал эту честную, добрую кавказскую натуру; в палатке его за ужином, который обыкновенно состоял из лука, водки, соленой кабанины, кизлярского вина и портера, которым он всегда нас так усиленно угощал, подавая собою пример, я решил в шутку сказать ему: «Я от вас все учусь Кавказской войне, Викентий Михайлович, но никак не могу понять сегодняшнего нашего движения, где мы потеряли людей, кажется, даром». Старик, весь красный, вскочил: «Странные, как, вы, господа! И этого не понимаете. Нас, как, побьют, мы, как, побьем, за то бой, как. А за что же, как, Государь нам жалование дает? » Против такой логики нечего было спорить: улыбаясь, все мы согласились, выливши за здоровье Козловского.
|
|
|
|
|
|
Другой случай. На низовьях Сунжи он с отрядом сделал набег и взял аул; при отступлении на нашу сторону, на левый берег, горцы сильно насели на нас и арьергард понес большие потери. Колонна, забрав убитых и раненых, уже успела отступить, как вдруг показалось два батальона кабардинцев, прибежавших на тревогу из Умаханюрта. Козловский, увидев своих старых однополчан, бросился к ним, говоря: «Опоздали, как, родные! Надобно и вас потешить, чтобы не завидовали, как, куринцам» – и переправил эти батальоны опять в аул без всякой цели. Отступление сопряжено было с новыми потерями, но все вернулись довольные. Зато «был, как, бой». Но самый оригинальный из числа нескончаемых анекдотов о Козловском был рапорт его в 1846 году к генералу Фрейтагу, которому он был подчинен как начальнику левого фланга. Полковой адъютант капитан Козинцев, который занимался его перепиской, был в отсутствии, и Викентий Михайлович собственноручно послал генералу Фрейтагу нижеследующий рапорт, который сей последний всегда хранил у себя и показывал добрым своим знакомым и Козловского приятелям.
Рапорт следующий: «Хотя редко, но весьма часто случаются прорывы неприятельских партий на вверенную мне Кумыцкую плоскость. Тот же самый лазутчик (Козловский, вероятно, разумел того горца, которого видел накануне, но которого не знал Фрейтаг) доносит мне, что партия в 2000 человек намерена такого‑ то числа напасть на низовья Сунжи, почему прошу ваше превосходительство прислать мне моментально, т. е. недели на две, в подкрепление две роты из Грозной». Еще оригинальнее письмо его к старому кавказскому ветерану – генералу Каханову в Тифлис. Наслышавшись от приезжей в отряды молодежи о любезности и красоте дочери Каханова, только что прибывшей в Тифлис по окончании воспитания в Петербурге, Козловский постоянно озабоченный необходимостью жениться, написал Каханову следующее письмо: «Командир Кабардинского егерского полка, полковник и кавалер Козловский, свидетельствует свое почтение его превосходительству (такому‑ то) и ее превосходительству супруге его, просит покорнейше руки дочери их девицы Лизы. Буде воспоследует благоприятный ответ, просит адресовать в крепость Внезапную, в штаб вышеозначенного полка». Ответа, разумеется, не последовало, и год спустя Козловский, все еще ожидая ответа, жаловался на неисправность почт. Посылая также однажды Козинцева из Внезапной в Астрахань для покупки сыромятных кож для полка, он поручил ему разузнать – нет ли в этом городе подходящей девицы для вступления в брак. Наконец, уже бывши генералом, кажется в 1849 году, на водах в Пятигорске он познакомился с семейством помещика Вельяминова, приехавшим на воды из России; из трех, уже немолодых сестер, он сделал предложение старшей, Анне Васильевне, в высшей степени доброй и достойной женщине, всеми впоследствии уважаемой на Кавказе, и предложение его было принято. Оригинально также, как Викентий Михайлович рассказывал, как он сделал предложение. Застав ее за пяльцами в комнате и предварительно намекнув о своем намерении, он сказал: «Я в будущей подруге, как, не ищу ни молодости, ни красоты, а доброй души; в вас все я нашел». Затем, быстро вынув из челюсти все свои вставные зубы, он показал их Анне Васильевне, сказав: «Фальши, как, не люблю: берите, как есть». Он вполне был с женою счастлив и прижил детей. К сожалению, Анна Васильевна совершенно вскоре оглохла. Когда он командовал в Грозной и имел гражданское управление горцами, он говорил: «Говорят, как, трудно управлять; не нахожу: принесут, как, бумаги, ну и подпишешь. Вот, правда, одолевают, как, дела азиатов. Ну, что же? Придут, скажем им: „маршал“ (по‑ чеченски „здравствуй“), потом пошутим, как, и скажем: „Придите завтра“. Они и уйдут».
|
|
|
В 1850 году, при проезде Государя (еще наследником престола) через Грозную, принимая Его Высочество со всей свитой у себя в доме, как командующий войсками, за обедом, на вопрос Государя Наследника – женат ли он, Козловский, отвечая утвердительно, прибавил: «Такого‑ то числа проводил Анну Васильевну, как, до станицы Николаевской и возвратился обратно в Грозную». Это возбудило невольную улыбку всех присутствующих, но каково же было положение великого князя и нас всех, когда спустя довольно времени после этого разговора, вставая из‑ за стола, Викентий Михайлович подошел к Наследнику и чрезвычайно громко сказал ему на ухо: «И беременна, как». Все не могли удержаться от смеха. Государь Наследник поспешно вышел через гостиную в спальню, чтоб скрыть свой смех. Козловский же ничего не заметил. Через несколько минут Государь Наследник, оправившись и войдя в гостиную, объявил Козловскому, что он желает непременно быть восприемником будущего новорожденного. Козловский был в восторге. Много, очень много можно было бы рассказать подобных характеристических анекдотов о достойной личности Викентия Михайловича, но сказанного достаточно, чтобы обрисовать простоту его обхождения и своеобразность его понятий. Нельзя было не любить и не уважать этого типичного кавказского ветерана, которому вполне доверяли и солдаты, ценя, кроме его с ними доброго обхождения и забот, еще и особенное счастье, которое Козловский имел в делах во всю свою службу на Кавказе. Почти никогда не испытывая неудач, он совершал подвиги, перед которыми остановились бы самые смелые кавказцы. В начале сороковых годов, окруженный огромными скопищами Шамиля в крепости Внезапной, при ненадежности кумыцкого населения села Андреевки, перешедшего на сторону Шамиля, он, выложив на валу крепости всех больных из госпиталя и дав им из цейхгауза ружья, с двумя или тремя ротами кабардинцев пробился штыками через деревню, атаковал, разбил наголову и прогнал Шамиля, и тем спас весь вверенный его охране край.
|
|
|
Впоследствии Викентий Михайлович был начальником левого фланга Кавказской линии, потом командующим войсками всей Кавказской линии и, наконец, умер в Петербурге полным генералом, 80‑ ти лет, членом военного совета и кавалером Александра Невского с бриллиантом. Он до смерти постоянно председательствовал на обедах кавказцев в Петербурге, где любил припоминать старое.
Рассказы и воспоминания о Кавказе и выдающихся личностях того времени отвлекают меня от прямого изложения наших военных действий; увлекаясь невольно прошлым, я считаю не лишним при встрече с известным или дорогим мне именем войти в подробности и анекдоты, лучше всего характеризующие понятия, обычаи и нравы описываемого давно прошедшего времени.
31 мая, в 5 часов утра, главнокомандующий подъехал к собранному за крепостью отряду, и после обычного молебствия выступили мы в давно ожидаемый поход. В этот день мы сделали незначительный переход к урочищу Балтугай, по направлению к Сулаку, и расположились на ночлег в садах разоренного аула Зурмакент, около Метлинской переправы. Предварительно с ночлега были посланы авангард и саперы для разработки дороги по Сулаку. Весьма узкая тропинка вела по скату горы, под ней ревел Сулак, а на противоположном берегу тянулись высоты от Чирюрта по направлению к Метлам. Дорога была испорчена горцами почти на половине пути, около северных источников; немало стоило трудов, чтобы восстановить сообщение. Целые сутки лил дождь, и переход этот был весьма затруднительный для артиллерии и нашего вьючного обоза. В Зурмакент пришли мы довольно рано, погода разъяснилась; на противоположном берегу реки возвышалась гора Ходум‑ Бат, у подошвы которой из узкого, скалистого ущелья с ревом вырывался Сулак. Картина была великолепная, и мы вполне находились под столь новым для нас впечатлением походной жизни. Все описываемые места, в то время совершенно дикие, были заброшены ушедшими в горы жителями; тринадцать лет спустя, они сделались мне столь известными и близкими при возвращении с полком из Турции в штаб‑ квартиру Чирюрт. Я командовал в то время войсками Сулакской линии и управлял вновь возвратившимися на старое пепелище жителями. Напротив этого же самого Зурмакента в 1857 году пришлось мне строить новое укрепление на Метлах и постоянную переправу, с оборонительною башнею для движения наших войск в Салатавию.
На другой день, 2 июля, отряд наш тронулся по довольно удобной сначала дороге по направлению к Хубарали. Отряд, пройдя 6 верст, начал подыматься в гору. Довольно небольшой лес, перерезанный полянами, а главное, как надо думать, присутствие Дагестанского отряда впереди нас, к позиции при Гертме, воспрепятствовали неприятелю предпринять против нас какие бы то ни было враждебные действия на этом переходе. В арьергарде, правда, была незначительная перестрелка, окончившаяся, кажется, одним или двумя ранеными с нашей стороны. Мы ночевали в брошенном ауле Хубарали, и всю ночь проливной дождь мочил нас до костей.
3‑ го числа мы соединились в селе Гертме с Дагестанским отрядом[286], вышедшим под начальством князя Бебутова на присоединение к нам.
Немедленно двинулись мы вперед по направлению к селению Бартунай. Нас отделял от Бартуная глубокий, лесистый Теренгульский овраг, хорошо известный кавказцам с 1844 года. Здесь отряд генерала Нейдгарта, в виду сильно укрепленной и занятой горцами Теренгульской позиции, не решился атаковать оную. Неудача эта послужила одним из несправедливейших поводов военному министру, князю Чернышеву, к обвинению в глазах Государя достойного Нейдгарта и способствовала к удалению его в 1845 году с Кавказа. Сидя в Петербурге, в кабинете, перед топографическими картами, судили и ценили действия на Кавказе, не понимая тех препятствий, которые могли в данном случае влиять на решение начальников к неисполнению предписанной из Петербурга программы. На красносельских же маневрах ничего подобного не допускалось, и поэтому того же требовали от начальников на Кавказе.
Когда мы подходили рано утром к Теренгулу, то на противоположной стороне виднелись толпы неприятеля в числе 300–400 человек (даже были, кажется, орудия), но посланный авангард с кавалерией для перехода оврага, в верховьях оного, в обход неприятеля, вскоре заставил горцев оставить крепкую позицию свою и поспешно скрыться за селением Старый Бартунай, который, при незначительной перестрелке и почти без боя, занят был нашим авангардом. Я помню хорошо, какое чувство досады овладело мною при виде отделения авангарда: я предполагал, что будет горячее дело, тяготился положением при штабе и решился при первой возможности просить князя Воронцова прикомандировать меня к строевым войскам. Все это было весьма глупо, потому что в этом походе, как и в других, всем искренно желающим быть в огне всегда представлялась к тому возможность. Но это объяснялось моей неопытностью и желанием, как можно скорее испытать себя в деле.
Отряд наш целый день и ночь переправлялся через Теренгул по крутым обрывам, совершенно испорченным предшествующими дождями. Только 4‑ го числа стянулся весь отряд и была дана дневка по случаю изнурения людей и лошадей от последних двух переходов. Эту ночь мы весело провели с товарищами без палаток и наших вьюков, приютившись от проливного дождя под деревьями. Во время дневки 4‑ го числа главнокомандующий сделал рекогносцировку через Бартунай по направлению к Аймаку и ущелью Мичикале, по которому полагали двинуться на следующий день в Гумберт. Я был на этой рекогносцировке, восхищаясь великолепною местностью Салатавии. Незначительная перестрелка милиционеров и казаков напоминала только, что мы в неприятельской стране, хотя совершенно оставленной жителями. Салатавия составляет довольно возвышенное горное плато, граничащее с запада долиною Ахташ, с севера – Кумыцкою плоскостью, с востока – Сулаком, а с юга – обрывистым хребтом, отделяющим Салатавию от Гумберта. Страна эта, представляя следы довольно густого населения, изобиловала тучными пастбищами в горах, на возвышенной плоскости; овраги же и скаты гор покрыты были роскошным вековым лесом; около опустевших аулов везде виднелись следы пашен.
Произведенная рекогносцировка изменила намерение главнокомандующего идти в Гумберт через Бартунай, и на другой день, 5‑ го числа, с рассветом, при сильном тумане, мы двинулись к перевалу Кырк, взяв с собой налегке первые батальоны шести полков пехоты, одну дружину пешей грузинской милиции, восемь горных орудий, три сотни казаков и шесть сотен конной грузинской и осетинской милиции. Командование этими войсками было поручено генерал‑ майору Пассеку.
Тут следует упомянуть о комическом эпизоде, потешившем нас. Впереди отряда находился авангард, направленный из Бартуная к перевалу; в нем находился полковник Генерального штаба Н. Главнокомандующий послал Д. с несколькими казаками вперед – узнать, где находится авангард; в это время Н., тоже с несколькими казаками, ехал к главному отряду. Оба эти офицера, не отличавшиеся особыми военными доблестями, завидя друг друга в густом тумане, вообразили себе, что имеют дело с неприятелем. Д. прискакал назад, донося, что он наткнулся на неприятельскую партию и рассеял оную. Н., со своей стороны, поспешил вернуться к авангарду и, когда мы с ним соединились, не замедлил донести главнокомандующему также о своих мнимых подвигах; тогда Воронцов позвал Д. и познакомил при всех двух героев. Это обстоятельство совершенно основательно и навсегда упрочило в главнокомандующем заслуженное мнение об этих личностях, отличавшихся, кроме того, непомерным хвастовством.
Знойное июньское солнце рассеяло туман, и к полдню мы подошли к перевалу Кырк; перед нами открылась отвесная скалистая тропинка с гранитными уступами, спускающаяся в долину Мичикале. На противоположных высотах ущелья виднелась гора Анчимеер, сильно занятая неприятелем, и высокий хребет по направлению к Андийскому Койсу. В расселинах гор открывался вид на Койсу, и виднелась часть местности около известного по 1839 году Ахульго. Немедленно, под начальством Пассека, были двинуты войска для выбития неприятеля из занимаемой им позиции. Грузинская милиция, под начальством поручика князя Левана Меликова[287], Куринский батальон, под начальством храброго Бенкендорфа, бросились с горы, перескакивая с камня на камень, и вскоре явились на противоположной стороне ущелья, выбивая неприятеля с каждого уступа крепко занятой им позиции. Картина была великолепная: все делалось так воодушевленно, так живо, войска брали штыками неприятельские завалы с такой легкостью и удалью, что тут в первый раз понял я, что кавказский солдат того времени был положительно первым солдатом в мире. Через два часа гора Анчимеер была занята нашими, и неприятель поспешно отступил, увезя свое орудие, которым безвредно стрелял по штурмующим войскам. Урон с нашей стороны был весьма малый и не превышал 17 человек ранеными. Шамиль должен был отказаться от удержания своей позиции в Мичикале, обойденный с тылу смелым движением Пассека. К 6 июня стянулись все войска Чеченского отряда, оставшиеся в лагере при Теренгуле, Дагестанский же отряд выступил далее на позицию Мичикале. Авангард между тем продолжал движение по высотам до горы Зунумеер, сбив с этой позиции неприятеля. Здесь в продолжении 6 суток, до соединения 12‑ го числа с главными силами, отряд этот должен был вынести страшные лишения от наступившего вдруг ненастья, давшего позиции этой между солдатами название «холодной горы». С 6‑ го числа начались дожди; сильный, северный ветер вскоре поднял страшные метели на высотах, покрывшихся довольно глубоким снегом. Люди были налегке, с одними сухарями, доставать что‑ либо бедствующим было невозможно. Седла, пики сжигались для того, чтобы отогревать закоченелые члены или у некоторых счастливцев нагреть самовары. Вырывая ямы в снегу, солдаты наши скрывались в них от стужи; человек до 200 оказались с отмороженными членами – и это в июне месяце, – но чего не выдерживал кавказский солдат! Когда мы соединились с нашими молодцами, то с обычными песнями, бодрые и веселые, они спустились к нам со своей негостеприимной холодной горы.
По занятии горы Анчимеер весь отряд спустился в ущелье, мне пришлось также несколько дней выдержать свирепствующее ненастье. С 6‑ го числа вся позиция и весь наш лагерь покрылись снегом. Вследствие стужи и всяких лишений число больных возросло значительно; 12 человек замерзли или умерли от холода, и много было с отмороженными членами; от недостатка же подножного корма пало несколько сотен лошадей.
Главнокомандующий, убедившись в невозможности двигаться далее с нашими тяжестями, и в особенности с полевыми орудиями, и видя необходимость в этой горной местности обеспечить наше сообщение с операционной линией и запасами в Шуре, приказал устроить на перевале Кырк земляной временный редут на 150–200 человек и на 2 орудия, сложить в оном лишние тяжести и легкие орудия и, при первой возможности, отправить на линию и в Дагестан. Маленькое укрепление названо Удачным и служило этапом при следовании наших войск и транспортов в Андию, отправляемых из Шуры через Евгеньевское укрепление.
8‑ го или 9‑ го числа, как мне помнится, призвал меня главнокомандующий, дал письма к князю Бебутову и словесное приказание, поручив доставить их в Мичикале. Это было вечером, вьюга стихла, но все ущелье было покрыто мягким, рыхлым снегом. Глинистая почва совершенно растворилась, дороги не было и следов. Взяв двух проводников из татар и воспользовавшись темнотою ночи, чтобы не попасться в руки неприятелям, я выехал из отряда. Нельзя себе представить, что испытал я в эту ночь: лошади наши вязли по брюхо в снегу и грязи, ощупью отыскивали мы следы тропинки, проваливались сами или обрывались вместе с лошадьми в кручу по скользкой мокрой земле. Сколько стоило усилий, помогая друг другу, взбираться вновь на отыскиваемую тропинку! Наконец, большею частью пешком, частью верхом, изнуренные и обессиленные, при густом тумане, наткнулись мы к утру на передовой пикет отряда, который доставил нас к Бебутову. Князь Василий Осипович не мог без смеха смотреть на оборванную и испачканную фигуру мою. Исполнив поручение, я приютился в палатке доброго Бенкендорфа, который отогрел меня и одел в свое белье и платье, покуда сушились бренные остатки моей одежды около разведенных в лагере костров. Пройденная мною дорога была в тот же день, по возможности, разработана войсками и 10‑ го числа прибыл в Мичикале с отрядом и главнокомандующий.
11‑ го числа все отряды двинулись далее к перевалу Буцур, или так называемым Андийским воротам. Дорога шла по скалистым горам, совершенно безлесным, при крутых и затруднительных подъемах. Саперы беспрестанно впереди должны были расчищать путь, густой туман непроницаемой завесой покрывал всю местность. Здесь был случай, доказывающий все неожиданные опасности, которым подвергались неопытные в этой войне от дерзких и смелых покушений знакомого с местностью неприятеля. Командир 5‑ го саперного батальона, полковник Завальевский, пришедший с 5‑ м корпусом на Кавказ, вероятно, без должной предосторожности, во время тумана, осматривал работы своей части на дороге и был взят в плен или убит горцами. Когда мы пришли на ночлег, его в отряде не оказалось, и участь его осталась навсегда неизвестною.
Спустившись с высокой горы, мы, наконец, пришли в долину, недалеко от селения Цилитль, где соединился с нами отряд Пассека. Шел проливной дождь, и к вечеру разразилась такая буря, что рвало и уносило палатки и всю ночь не было возможности развести огня. Солдаты и мы питались холодной пищей и провели далеко непокойную ночь. К утру 13‑ го числа ветер стих и предположено было с бою занять сильно укрепленные, по словам лазутчиков, и занятые неприятелем Андийские ворота (глубокую расщелину горы Буцур), единственный с этой стороны доступ в Андию. Уже впоследствии узнали мы от лазутчиков, что Шамиль, при приближении нашем к Андии, решился упорно защищать Буцур, но продолжительное ненастье и холод побудили его бросить эту позицию, предав пламени аулы Андии. Рекогносцировка открыла, что неприятель бросил Андийский ворота; проход немедленно был занят частью войск, и решено было здесь построить другой, промежуточный, редут по линии наших сообщений.
Во все это время веселость не оставляла нас, и вечером, за кахетинским бурдюком, постоянно пели мы и забавлялись. В то время была в моде известная песня «messieurs les é tudiants, s’en vont à la chaimiè re»[288]; на этот голос сочинялись куплеты о событиях каждого дня в продолжение всего похода и составлялась предлинная песня, которую теперь я, разумеется, забыл, но помню некоторые куплеты. Так, по случаю оставления неприятелем Буцура и несбывшихся надежд на штурм:
Les portes de l’Andie
Sont comme des portes‑ coché ees.
En haul il est é crit:
Vous entrerez sans faire
La guerre toujours,
La nuit est comme le jour!
Были, я помню, очень остроумные куплеты, задевающие многие личности в отряде, которые Воронцову не совсем нравились, хотя он любил прислушиваться, когда мы пели. Я сам, по окончании экспедиции, когда, освобожденные отрядом Фрейтага, мы вышли в Герзель‑ аул, прибавил заключительный куплет этой песни:
Enfin Gherzel‑ haul
Nous rend à la lumiè re
Mais ce n’est pas toujours
Qu’on sort de cette maniè re,
La guerre etc…
А на сухарную экспедицию пели:
Le gè nè ral Klouxa
Dans I’affaire des biscuits
Ne nous rapporta
Quc des blesses et lui
La guerre etc…[289]
14 июня, в 6 часов утра, поднялись мы на Буцур и вступили в Андию. Свирепствовавшие в последнее время непогоды прекратились и рассеявшийся туман открыл нам восхитительный вид всей котловины, составляющий Андию. Влево, за Андийским Койсу, виднелись на правом берегу реки богатые аулы Конхидатль и Тлох с их садами, а у ног наших 4 или 5 деревень, составлявших собственно Андийское общество. Аулы эти были оставлены, по приказанию Шамиля, жителями и преданы пламени. Дымящиеся их остатки дополняли великолепную картину, которая открылась нам с Буцурских высот.
Весело и бодро вступил наш отряд в Андию, куда дотоле никогда не проникала русская нога. Мы направились к главному селению Гогатль и Анди. Первое из них, после незначительной перестрелки, было занято авангардом и грузинской дворянской дружиной, при ничтожной потере. Неприятель расположен был за речкой Годар, на крутых возвышенностях. Горная тропа вела на эти высоты; она была перерезана завалами, и сам Шамиль находился здесь со своими скопищами при трех орудиях. Милиционеры, шедшие в авангарде, были встречены в селении Анди довольно сильным сопротивлением горцев, засевших в развалинах сакль. В подкрепление был послан 3‑ й батальон Кабардинского полка, которым на время экспедиции командовал прибывший из Петербурга полковник, князь Барятинский (ныне фельдмаршал). Егеря опрокинули горцев, переправились через речку и бросились на неприятельскую позицию, выбивая штыками из завалов горцев. Остальные батальоны Кабардинского полка подоспели к товарищам, несмотря на сильный ружейный и артиллерийский огонь, крутизну подъемов и на огромные камни, скатываемые горцами с высот. Войска наши и спешенные милиционеры вытеснили неприятеля и заняли горы. Шамиль поспешно бежал и во все время пребывания нашего в Андии почти не беспокоил нас. Потеря наша в этом деле, известном под названием – «дело при Ацале» (так называли гору, где оно происходило), была незначительна[290]. Ранен был полковник Барятинский легко пулей в ногу и довольно тяжело в ногу командир одной из рот кабардинцев, штабс‑ капитан Нейман[291]. Когда на месте сражения, при сильных страданиях, вынимали у Неймана пулю из ноги, то он, увидев подъезжавшего к нему князя Воронцова, закричал ему: «Теперь видите, ваше сиятельство, каковы кабардинцы, – уж не хуже куринцев! » (Князь очень хвалил куринцев за взятие позиции Анчимеер 6‑ го числа). Я привожу этот факт, как пример того духа, который господствовал в то время между войсками.
|
|
|
