 |
Из кавказской жизни. 1848 год 5 страница
|
|
|
|
12 августа, среда.
Устроились на биваки и теперь отдыхаем до выяснения обстоятельств. Время проводим довольно мирно и тихо, в ожидании чего‑ то, что должно случиться. Выстрелы с горы раздаются очень редко, верно, Шамиль берег свои патроны; пускали одни только камни. Особенно много летало их сегодня вечером, во время ужина; на пути они ударялись в нижние террасы и, разбиваясь со страшным шумом, рикошетами разлетались в разные стороны. Ночь была тихая и теплая, и мы долго сидели, разговаривая, около палаток.
13 августа, четверг.
Скука страшная, а делать положительно нечего. В 8 часов приехал в лагерь помощник начальника дивизии генерал‑ майор Манюкин; нас вызвали перед палатками, но он, объехав 1‑ ю роту, приказал всех распустить. После обеда горцы выгнали на гору пастись свою скотину; нам отлично было видно снизу. 17‑ я рота, не долго думая, подвинулась ближе к горе, дала залп и убила несколько штук рогатого скота, который скатился к нам с горы. Завтра идти в секрет с 30‑ ю стрелками.
14 августа, пятница.
К вечеру погода, как на зло, переменилась: ясный и теплый день сменился очень холодною ночью, пошел дождь, молнии поминутно прорезывали тучи, а надо было собираться в секрет. Поужинавши, надел пальто, башлык поверх папахи и пошел собирать людей. Вместо молодцов стрелков, к которым я привык, назначили мне стариков гренадеров, с огромными баками; намучился я с ними сегодня порядочно! Дождь не переставал, размачивая землю и обращая ее в жидкую грязь. Подыматься на гору было просто несчастьем: темно, тропинки не видать, а скользко так, что я в одном месте чуть не полетел в кручу и только благодаря расторопности шедшего сзади меня унтер‑ офицера остался в живых. Придя на место, я вправо и влево послал секреты, по 5 человек, а сам с главным секретом расположился за камнями. На Гунибе только один мюрид‑ фанатик завывал свою священную песню: «Ля иль‑ ага иль Аллах…», но и он, бросив на нас несколько камней, умолк. Водворилась полнейшая тишина, только и слышно было, как ночная птица где‑ то кричала своим зловещим криком. Мой секрет тоже утих и начал понемногу похрапывать. Беда быть в секрете с солдатами не своей роты: что я ни делал с ними – и будил пинками, и ставил на часы возле камней – ничто не помогало; только отвернешься – а они уже захрапели! Наконец вывели меня из терпения и я приказал всем сидеть, не смея ложиться до рассвета. Перед рассветом, вероятно, мулла прокричал наверху; этот звук, как эхо, раздался во всех концах горы и там замолк. Скоро на нас опять полетело несколько камней; один из них, должно быть, был очень большой, так как летел со страшным шумом и, разбившись о выступ скалы, как брызгами сыпнул кругом осколками, причем некоторые из них долетели даже до нас, не ранив, однако, никого. Потом все опять затихло.
|
|
|
15 августа, суббота.
Ходят слухи, что с Шамилем ведутся переговоры о сдаче, а сегодня говорили, что он уже сдался, но мы этому не поверили. К нам каждый день приезжает гонец с приказанием: то начинать военные действия, то приостанавливать их. Эти приказания привозились к нам из главного лагеря, следовательно, попадали по назначению не раньше как на другой день, и то ночью, а потому и выходило большею частью, что мы стреляли по неприятелю, когда надо было молчать, и, наоборот, молчали, когда нужно было стрелять.
19 августа, среда.
17 августа пришел к нам 18‑ й стрелковый батальон; переночевав, он двинулся дальше и расположился лагерем за хребтом севернее нас, тоже у подошвы Гунибдага. Утром потребовали в главный штаб нашего командира полка; вместе с тем получено приказание не стрелять по жителям Гуниба, так как с Шамилем ведутся переговоры.
|
|
|
21 августа, пятница.
Вчера опять был в секрете. Ночь была светлая, лунная. Вероятно, в виду переговоров, мюриды даже камней не бросали с гор и только часовые, перекликаясь, нарушали тишину ночи. Служба идет крайне однообразно. Прапорщики и подпоручики ходят по очереди в секрет, а ротные командиры дежурят по батальону и ходят с командами за фуражом и дровами. Кутежи с песенниками уже выходили из моды, и все жили очень расчетливо. По утрам мы собираемся на середину батальона и слушаем предложения старых офицеров относительно штурма Гуниба. Капитан К. послал даже в штаб свой проект, приложив вместо плана нарисованный мною вид Гуниба. Другой капитан И., человек решительный, известный всем своею храбростью, был похладнокровнее, не так смело грозил Шамилю, и хотя в былое время всюду напрашивался в охотники, но теперь, смотря на отвесные скалы, только качал головой и приговаривал: «Навряд ли возьмем с этой стороны – что‑ то не видно туда дороги». Но К. горячился, доказывал, что возможно, что ему бы только разрешили, и он со своею ротою возьмет; надо только выждать густого да сухого тумана и, прикрываясь им, нечаянно выйти на гору. Эти разговоры обыкновенно прерывались капитаном М., который, выходя из своей палатки и расправляя черные длинные бакенбарды, приговаривал: «А что, господа, пока еще не взяли Шамиля, не сыграем ли пульку? » И капитаны, оставив в покое Шамиля, садились за зеленый стол; за ними отправлялись прапорщики и резались в преферанс где‑ нибудь на полу, на ковре, причем бывали и такие случаи, что били козырных тузов, а играющий часто оставался без всех, и только после игры соображал, что у него козырной туз не взял.
22 августа, суббота.
После пробития вечерней зари была получена бумага следующего содержания: «По случаю прекращения переговоров предписывается с получением сего открыть против Гуниба неприязненные действия». Это означало – не пускать ни одного мюрида показываться на горе или спускаться на террасы, как это они делали, чтобы удобнее было видеть и стрелять по нас. Секреты ушли, и мы были опять настороже.
|
|
|
24 августа, понедельник.
Ширванцы заняли сады и хуторок со стороны Кара‑ Койсу и подвинулись к завалам, а мы все еще стоим в бездействии. Говорят, что после долгих переговоров о сдаче Шамиль, настроенный, верно, своими сподвижниками, прислал к Барятинскому довольно дерзкое письмо, в котором говорил, что он мира не требует, но под известными условиями просит свободного пропуска; если это сделают – хорошо, а нет, так он надеется на Бога, который сильнее всех, и что у него «сабля наострена и рука готова». Поэтому‑ то главнокомандующий и решил продолжать действия, о чем и было нам сообщено 22 августа.
25 августа, вторник.
Утром, по обыкновению, мы вышли из палаток посмотреть, что делается на горе. Некоторые вооружались подзорной трубой, но ничего не замечали. Все обстояло благополучно. Часу в десятом, проходя мимо палатки командира полка, я заметил, что около нее стояли переводчики и должностные, и все они не отрывали глаз от горы. Я присоединился к ним и, всмотревшись хорошенько, увидал массу солдат, двигавшихся по террасе. Вдруг раздался сигнал: «Левому флангу наступление», а немного спустя прибежал с пикета солдат и, еле переводя дыхание от усталости, передал, что какой‑ то офицер кричит, просит идти к нему на помощь в гору. Командир полка приказал тотчас же играть «к столу, бегом». Раздался сигнал, и не прошло пяти минут, как все роты, покончив наскоро с обедом, уже строились на линейке. Все, до последнего солдата, горели нетерпением броситься скорее туда, где может быть уже шла последняя борьба. Полковой командир приказал мне передать командиру 1‑ й роты, чтобы он выслал вперед 20 человек с шанцевым инструментом расчищать дорогу в гору. За нами дотянулась 5‑ я стрелковая рота, потом 1‑ я стрелковая, 4‑ я стрелковая, 1‑ я и 17‑ я нумерные роты. Командир полка, батальонный командир и несколько опытных ротных командиров поехали по обходной тропе верхом; остальные офицеры шли при своих ротах. На площадке, где обыкновенно ночью лежал секрет, а днем находился пикет, они присоединились к нам и, оставив лошадей, пошли с нами пешком. Отсюда уже ясно были видны наши войска, тянувшиеся по террасам. С трудом мы стали подниматься в гору, но желание поспеть вовремя на подмогу своим и еще большее желание покончить скорее с имамом придавали всем бодрости; несмотря на трудность дороги, мы шли довольно скоро и отставших было очень мало. Немало бодрости придавала нам и двойная опасность: первая и главная – это камни, падавшие из‑ под ног идущих впереди нас солдат, отчего два или три были ранены; вторая, хотя и не такая грозная, потому, что от нее можно было защититься, – это горцы, рыскавшие у подошвы горы. Между ними было несколько женщин, которые страшно рыдали, рвали на себе волосы, ругали нас и бегали взад и вперед как помешанные. Видя, что мы идем без всякого сопротивления на гору, она полагали, что уже все близкие их погибли. Тропинка на первой террасе была еще сносная, хотя и очень узкая; но когда мы взошли на вторую террасу и повернули направо, она до того сузилась, что в некоторых местах трудно было на ней утвердить ногу. Кроме того, она, как нарочно, усеяна была круглыми камешками, на которых поминутно скользили ноги. Приходилось также перепрыгивать через водомоины, довольно широкие, а как взглянешь вниз и увидишь бездонную пропасть, – в глазах мутится и голова идет кругом. Прыгая через одну из них, я чуть не оборвался вниз: едва я успел поставить на землю одну ногу, как бежавшая за мною собачка Асева прыгнула мне между ног; я отшатнулся назад, но прыгнувший предо мною солдат схватил меня за рукав. На этой же тропинке нам попались четыре каменных завала, которые мы разорили до основания. Двигаясь дальше и втянувшись как бы в щель самой горы, мы вдруг очутились на ровной площадке. Прямо перед нами расширялось ущелье с небольшими хуторами, а правее возвышались каменистые горы. Около этих хуторов уже хлопотали наши солдаты, делая ревизию всему, что осталось: кто выносил кувшины с молоком и сыром, кто медные котлы, а кто ружья и кинжалы, снятые с убитых мюридов. Наши охотники тоже бросились туда и начали загонять рогатый скот и лошадей. С этой площадки роты, выстроившись, пошли с командиром полка далее, вглубь, к самому аулу Гуниб, в котором, как говорили, заперся Шамиль, а нашу 5‑ ю стрелковую роту оставили при спуске на тропу, по которой мы поднялись, с приказанием не пропускать никого без записки ни туда, ни обратно. Поднимаясь на гору, мы утомились порядком и теперь с удовольствием расположились на отдых, хотя и хотелось пробраться ближе к аулу. Мусульманские всадники с арканами скакали по разным направлениям и ловили лошадей, которых тут же продавали офицерам от 5 до 10 рублей за штуку. Меня очень соблазняло купить лошадь, но товарищи отговаривали, уверяя, что потом прикажут этих лошадей возвратить жителям. Я стоял со взводом отдельно от ротного командира, вместе с несколькими мусульманскими всадниками. От нечего делать я разговорился с ними, любуясь изумительной ловкостью, с которою товарищи их ловили лошадей. Вдруг один из них вскочил, выхватил из чехла винтовку, отбежал несколько шагов вправо и, приложившись, выстрелил. Из пещеры также раздался выстрел; пуля просвистела мимо наших ушей, но благополучно миновала. Всадник подбежал еще ближе к пещере, выстрелил из пистолета, вытащил труп мюрида, обобрал платье и оружие и, возвратившись ко мне, стал спокойно продолжать разговор, будто исполнил службу. Через час или полтора прискакал всадник с запискою, в которой было сказано: «Оставить небольшой пост с унтер‑ офицером при спуске, а с ротою идти к батальону, стоящему у стен аула Гуниб». Обрадованные, мы в одну минуту собрали роту и потянулись ущельем, по указанию того же всадника. Дорогой он сообщил, что Шамиль не хочет сдаваться и что сейчас пойдут на штурм аула. Все прибавили шагу. Глядя на гору снизу вверх, можно было думать, что Гунибдаг наверху имеет не более 2–3 квадратных верст, но вот, мы идем да идем по балкам и оврагам, а аула все нет и нет. Направо и налево горят хутора и скирды хлеба; в саклях суетятся солдаты и вытаскивают добычу, состоящую большею частью из сыра и молока, а мы все идем, не видя Гуниба. Наконец, с вершины невысокого холма нашим глазам открылся небольшой, но крепкий аул, окруженный войсками. Тут были гренадерская и 21‑ я пехотная дивизия, стрелки 18‑ го и 21‑ го стрелковых батальонов и линейный батальон. Артиллерия расположилась на позициях в нескольких местах. Около дороги из аула к Кара‑ Койсу виднелся березовый лес, в котором, говорили, была довольно жаркая схватка мюридов с ширванцами. Мюриды уже не стреляли, ожидая, чем кончатся переговоры поехавшего в аул полковника Лазарева с Шамилем. С нашего места можно было явственно видеть зверские лица мюридов, вооруженных с головы до ног, в белых папахах и черкесках. Они прохаживались взад и вперед по кривым улицам аула, враждебно поглядывая на нас. Пока шли переговоры, мы, стоя в батальонных колоннах, вызвали вперед песенников; страшный шум поднялся в отряде. Пользуясь близким расположением нашего батальона к аулу, несколько офицеров, в том числе и я, отделились, влезли на одну из крайних саклей и стали рассматривать внутренность Гуниба. На улицах, кроме вооруженных мюридов, никого не было видно. Женщины и дети заперлись в саклях, вероятно, ожидая смерти. Недолго пришлось рассматривать эти картины: за нами послало начальство и, сделав нам выговор, пригрозило арестовать на будущее время за отлучку. Мы, конечно, поторопились вернуться в свои роты. Приехал наконец адъютант главнокомандующего и передал полковому командиру приказание его сиятельства: «Если переговоры полковника Лазарева не увенчаются успехом – аул начнут бомбардировать; по четвертому выстрелу из орудия войска с криком „ура“ должны броситься на аул и постараться взять Шамиля живым; тому, кто живым захватит Шамиля, назначена награда в 10 000 рублей». Саклю, в которой жил Шамиль, нам указал тот же адъютант; она была гораздо выше остальных и походила скорее на мечеть, чем на жилое помещение. Но вот и солнце клонится к западу, озаряя верхушки гор своим багряным светом; голод и жажда начинают мучить, а мы все стоим перед аулом и поем песни. Составились кружки; повсюду только и разговору, что о штурме, и у всякого в голове вертится одна мысль: как бы это поймать Шамиля и вместе с отличием получить такой капитал. Об опасности никто не помышлял, точно ее и не было вовсе.
|
|
|
|
|
|
Вот на противоположном от нас конце аула что‑ то засуетились… Все устремили туда взоры и наконец увидели полковника Лазарева, знакомого своею огромною фигурой, выходящего из аула с толпою горцев. «Вот он, вот он» – раздается по всем рядам, и каждой внимательнее всматривается в эту толпу, желая хорошенько рассмотреть в ней Шамиля. Сделав от аула несколько десятков шагов, имам остановился, и толпа, окружавшая его, как испуганное стадо баранов столпилась возле него. Мы думали, что он струсил и собирается бежать обратно, и у всех явилось желание броситься на него, схватить и не пускать из рук. Но что за диво?! Еще Шамиль не в наших руках, а нам подана команда: «Кругом, шагом марш». Мы недоумевали, но скоро нам объяснили ошибку. Шамиль, выйдя из аула, увидел с правой стороны дороги, по которой ему предстояло идти, весь мусульманский полк, состоявший почти без исключения из злейших его врагов; опасаясь быть изрубленным в куски, он убедительно просил отвести этот полк куда‑ нибудь подальше. Полку скомандовали «кругом»; батальонные же командиры, не зная, в чем дело, и полагая, что эта команда относится до всех, один за другим скомандовали кругом; команда дошла и до нас. Когда Шамиль отошел от аула на такое расстояние, с которого бегство становилось невозможным, весь отряд, как один человек, словно сговорившись, грянул «ура! », неумолкавшее несколько минут, «ура» без приказания и от чистого сердца. Шамиль, бледный и взволнованный, прошел через батальоны и направился к главнокомандующему верхом на лошади, которую подвели ему за аулом. Его сопровождало до 50 мюридов – остатки некогда многочисленных его скопищ. Шагах в 25–30 от главнокомандующего он слез с коня и подошел к князю Барятинскому. «Ура» утихло, и мы ясно расслышали возглас главнокомандующего: «Шамиль! »… Пленник остановился. Потом Барятинский сказал ему несколько слов, которые мы не расслышали, повернулся и направился в свою ставку, куда немного погодя был отправлен и Шамиль, под наблюдением конвоя. Я отпросился у батальонного командира посмотреть на выходивших из аула мюридов и семейство Шамиля, побежал к выходу, но семейство Шамиля уже удалилось и только жители выходили из аула. Горцы позажиточнее выносили и вывозили на арбах имущество, а победнее навьючивали ослов и жен, стараясь спасти, что можно.
К вечеру все войска разошлись по своим местам; только апшеронцы и дагестанцы остались на Гунибе. Апшеронцы были в карауле у сакли Шамиля, а дагестанцы оцепили аул и никого туда не пропускали. Пошатавшись до вечера по аулу, я закусил сыру с хлебом и начал думать об отдыхе. Погода портилась: поднялся сильный ветер, нагнал тучи и пошел мелкий, но частый дождик. Я продрог, а укрыться было решительно нечем. Спасибо одному унтер‑ офицеру, который принес несколько снопов ячменя, разостлал на земле, посоветовал мне лечь и сверху насыпал на меня два раструшенных снопа. Мне действительно стало тепло – и я уснул спокойно.
26 августа, среда.
Встал с рассветом и долго не мог отделаться от колосьев, которые забрались и за шею, и под рубаху, и в волоса. Полукафтан был весь в грязи, а уж на что был похож белый чехол на шапке – просто и сказать не могу. Между тем меня назначили дежурным и надо было в таком виде являться начальству. Но какова была моя радость, когда я увидел свое начальство нисколько не в лучшем виде – та же грязь и те же колосья повсюду. Вскоре получилось приказание идти всем на Турчидаг, где был штаб главнокомандующего. Слабых солдат с добычею, взятою на Гунибе, отправили в лагерь, а мы тронулись в противоположную сторону. Сначала от Гуниба дорога была прекрасная, между березовыми рощами, но дальше с каждым шагом становилась все хуже и хуже. Параллельно дороге бежал ручей чистой воды, пить страшно хотелось, а нельзя: кругом ручья и даже в нем лежало несколько убитых мюридов. Солнце поднялось и жгло немилосердно; трупы несчастных уже заметно раздуло и они начинали издавать неприятный запах. Разложению их много способствовало еще и то, что удальцы милиционеры успели поснимать с них платье и они лежали почти голые. Прошли огромный завал, на котором, против дороги, поставлено было чугунное орудие на деревянном лафете с деревянными же сплошными колесами. Из этого‑ то орудия Шамиль Иванович угощал наших ширванцев гранатами и картечью, которые и теперь были разбросаны всюду около орудия. Орудие было не заряжено, но запах пороховой гари показывал, что оно недавно еще было в действии. Правее орудия, в завалах, были сделаны гигантские ворота со стенками шириною в сажень. Они были завалены бревнами и открыты ширванцами уже после взятия Гуниба. По дороге ниже первого завала валялось много убитых мюридов. Они остались на тех местах, где происходили схватки их с ширванцами. Один из трупов, раздутый, с потрескавшейся кожей, был обожжен. Это беглый солдат, вероятно артиллерист, который стрелял по ширванцам, когда те шли в гору; найдя его при орудии, ширванцы избили его прикладами до полусмерти, зажгли на нем платье, и он обгорел совершенно. Несчастный получил награду по заслугам! Прошли еще один завал, гораздо больше первого, тоже с воротами и тоже покрытый трупами мюридов, и начали спускаться по тропинке, которая становилась все круче и труднее. Тяжело было идти, а нас все еще торопили, чтобы поспеть к общему сбору войск, где, как передавали, будет благодарственное молебствие в присутствии главнокомандующего. Наконец, к 4‑ м часам пополудни, показался Турчидаг. Здесь нам дали около часу отдохнуть, а потом довели на площадь для слушания молебна. Перестроившись в батальонную колонну, мы заняли место между апшеронцами и самурцами. Парадом командовал генерал‑ майор Ракуса, который уже был в анненской ленте, полученной им за переправу на Сугратле. Гренадеры и самурцы оказались одетыми в полную парадную форму, в чистых белых чехлах и офицеры в перчатках, а мы, несчастные дагестанцы и апшеронцы, походили на оборванцев, все в грязи, кто в грязном чехле, а кто и вовсе без него; у апшеронцев 60 охотников были в лаптях и поршнях. Но зато смотрели мы настоящими орлами: ведь дагестанцы взяли переправу, следовательно, проложили дорогу в Аварию, а апшеронцы первые взяли Гуниб, стало быть, и Шамиля – чего же больше? Все‑ таки злые гренадеры прозвали нас зуавами. «Смирно! » – зазвучал голос нашего храброго генерала Ракусы, и все мы бросились по местам. Барятинский подъехал верхом прямо к походной церкви и остановился, не слезая с лошади. Нам скомандовали «на молитву», офицеры подвинулись к алтарю и молебен начался. Барятинский, в обыкновенной форме, сидел верхом на прекрасном жеребце; на ногах вместо сапог бархатные башмаки, волосы на голове взъерошены, а в левой половине бак вырван клочок волос. Он сидел неподвижно, задумавшись, и все время смотрел на священника. Вот молебен кончился, священник провозгласил многолетие Государю Императору, начался салют из орудий; Барятинский, не слезая с лошади, подъехал и приложился к кресту.
«Смирно! Слушай, на кра‑ ул! » – опять раздается команда генерала Ракусы. Барятинский начал объезжать войска и благодарил отдельно каждый батальон за взятие Шамиля. После объезда прошли мимо главнокомандующего два раза церемониальным маршем, и громкое «ура» эхом разносилось по окрестным горам. Но вот опять выстроились в первоначальном порядке; Барятинский еще раз благодарил нас, обещая всех наградить, и в конце произнес: «За ваши труды, братцы, дарю вам пока десять тысяч рублей». Крики «ура» еще раз потрясли воздух, и мы стали расходиться по своим бивакам.
Сегодня был отдан приказ по кавказской армии: «Шамиль взят; поздравляю кавказскую армию. Главнокомандующий генерал‑ адъютант князь Барятинский». Этим событием закончилось покорение восточного Кавказа. Мы возвратились в свои зимние квартиры, но уже не по неприятельской, а по нашей собственной земле.
П. К.
Д. А. Милютин
|
|
|
