 |
Юл. Медведев 2 страница
|
|
|
|
…В «Занимательной механике» Я. И. Перельмана сказано, что теория удара усваивается медленно, а забывается быстро, оставляя по себе недобрую память – клубок громоздких формул. Слава богу, нам здесь этот клубок не обязателен, а достаточно того, что представит теорию удара совсем не сложной. Вся она покоится на двух основаниях, предельно простых.
Первое. Суммарное количество движения соударяющихся тел – то есть сумма произведений их масс на их скорость – до и после удара остается постоянным.
Второе. Коэффициент восстановления есть величина постоянная для каждого материала, не зависящая ни от скорости соударения тел, ни от их размеров.
Нагляднее быть ничего не может. Шарик падает на пол. Ударяется, подпрыгивает. А если он из теста? Во всех случаях высота подскока свободно падающего шарика будет несколько меньше первоначальной высоты падения. Соответственно и отношение скорости тела сразу после удара к его скорости непосредственно перед ударом – коэффициент восстановления – может колебаться лишь в пределах от единицы до нуля.
Первое из двух основных положений теории удара представляет собой не что иное, как математическое следствие основных законов механики, несчетно раз проверенных на практике и неизменно остававшихся незыблемыми. А вот второе с этими гарантами ничем не связано. Коэффициент восстановления скорости – допущение, введенное Ньютоном. Допущение… Ньютон, между прочим, был на это очень строг. Он экспериментировал с шерстяными клубками, стеклянными, стальными шарами, находил для них значения коэффициента восстановления скорости. В то время как Гюйгенс вывел формулу идеального удара, Ньютон придал ей соответствие с реальными явлениями. Мы ведь имеем дело не с идеально упругими телами, а в той или иной степени упругими. Поколения инженеров уточняли, идя по следам Ньютона, коэффициенты восстановления скорости. В любом пособии по механике, на оборотной стороне некоторых логарифмических линеек вы найдете таблицы, в которые внесены данные скрупулезных измерений. Для стекла коэффициент восстановления 0, 7, для слоновой кости 0, 9, почему ее и использовали для бильярдных шаров.
|
|
|
Однако если у вас в характере мелочная придирчивость, то вы обнаружите, что численные значения коэффициентов в разных книгах для одних и тех же материалов разные. Для стали, например, они колеблются от 0, 5 до единицы. Какие же из них правильные? Никакие, ответит Александров. Столь непочтительно к классической механике, что образованный инженер делает вид, будто не слышит, подобно тому как пропускаете вы мимо ушей, не вникая, иные слова, слишком задевающие ваше самолюбие. В большинстве курсов теоретической механики, таких, например, как Л. Г. Лойцянского и А. И. Лурье, А. А. Яблонского, И. Н. Веселовского, А. И. Некрасова, изданных и после того, как Александров обосновал свое «никакие», вы встретитесь с опровергнутым им коэффициентом восстановления.
Невозможно, коль представляется случай, не отдать дань восхищения образцам великой веры. Нас изумляют люди, способные верить в исцеление наложением рук, хождение пешком по воде и тому подобные действия. Люди большей частью экзальтированные, мятущиеся. Но вот в коэффициент восстановления 0, 55 для стали верили инженеры, народ осторожный и насмешливый. Верили долго, многие десятилетия, ибо почтенный инженерный гроссбух – справочник Хютте – переиздавался и переиздавался, повторяя всей обширной пастве, поклоняющейся немцу, «который уж не соврет», что именно 0, 55. Стоило лишь немного подумать, как закралось бы сомнение. Ведь сталь, и ничто другое, работает в машинах ударного действия, скажем в перфораторе, ударник которого совершает до шести тысяч ударов в минуту. Если б каждый удар оставлял половину своей энергии на остаточную деформацию, то через несколько секунд ударник бы заклинился – и стоп машина! Ясно как божий день. Но – переиздавали, читали, верили. Неужели неверие во что‑ нибудь одно непременно нуждается в столь же сильной вере во что‑ нибудь другое, нисколько не более очевидное и достоверное, чем первое?
|
|
|
Во всяком случае, наука, это мощное оружие в борьбе с предрассудками, безжалостно уничтожая старые, иногда порождает новые, не менее живучие и вредные. Не предрассудок ли в самом деле – широко распространенное и всемирно поддерживаемое убеждение, что для всякого мало‑ мальски серьезного исследования требуется ныне уникальное по сложности оборудование? «Когда‑ то, давно, – это другое дело. Тогда можно было обходиться всякой всячиной – самодельными линзочками, трубочками и тому подобными подспорьями и открывать фундаментальные законы природы, расположившись хоть в сарае или на чердаке. Увы, романтический период истории науки ушел в безвозвратное прошлое. Наука теперь нуждается в… ну, вы сами знаете, в чем, нечего зря перечислять. Иначе новых открытий не сделать, потому что все лежащее на поверхности давно описано, изучено, исчерпано».
Что же тогда сказать об открытии Александрова, сделанном такими средствами, как детский конструктор, пружинка, роликовый подшипник? Только одно: «Ну уж это в последний раз».
Александров возвращался с производственной базы института, как факир, фокус которого не удался. Он привычно острил, разыгрывал в лицах «представление», но осадок был неприятный. Можно было и раньше додуматься, что одно дело лабораторное «ружье», другое – настоящий перфоратор. Он как вдарил, так материал и сел. У него коэффициент восстановления стал не единица, а, допустим, ноль восемь, возведенное в квадрат, это за несколько соударений урезало передаваемую на ударник энергию весьма ощутимо… Другого‑ то объяснения нет и быть не может ! Если б коэффициент оставался равным единице, выигрыш был в кармане, хоть ты лопни!
|
|
|
Так, озлясь, размышлял по дороге домой молодой исследователь. Сейчас он все проверит, все станет на свои места…
Но комедия ошибок еще не кончилась. Александров делает в лаборатории тысячи соударений – коэффициент восстановления между всеми стыками составной штанги близок к единице. Остается последнее: дать полную, как на шахте, нагрузку.
Испытали бур с настоящим перфоратором. Выигрыш. Тот, теоретически рассчитанный. В два и восемь десятых. Проклятье! Что за шутки! Дома получается одно, в гостях другое…
Строго говоря, не он один и не он первый испытал сомнение в классической теории удара. Задолго до него в искушение впали Сен‑ Венан, Ляв, Сирс. О них узнал он позже, тогда, когда увидел, что зашел далеко, и искал, на кого бы в случае чего опереться. Но предшественники остановились на полдороге.
Серия несуразиц пригвоздила Александрова к письменному столу. Он не встанет, пока не разберется, где допущена ошибка.
«Ко всему прочему нужно нахальство, да, чтоб сделать открытие, нужно набраться нахальства».
Встав из‑ за стола, Александров сказал: «Ошиблись ОНИ. Ньютон и Гюйгенс».
«Представьте, психологически мне далось это невероятно легко. Внутренне я не испытал никаких тревог и опасений перед таким предположением. А вот внешняя реакция была страшной».
Александров объявил коллегам, что составной бур делать ни к чему, что можно бурить и сплошным на десятки метров, что запрета такого – «не более четырех» – не существует. А в чем дело, почему? Потому что классическая механика в теории удара неверна, неточна… И доказывают это неопровержимо простейшие опыты, за которыми, правда, лежат не очень простые рассуждения и расчеты…
Когда прошел столбняк ошеломления, кто‑ то бесхитростный, как андерсеновский мальчик из сказки о голом короле, должен был заметить: «Простите, но перфораторы, наверно, не знают, что великий Гюйгенс и Ньютон допустили ошибку, и потому незаконно работают в полном соответствии с их дивной формулой, несмотря на ее ошибочность».
Злорадство ближайшего окружения Александрова длилось недолго, он имел наготове очень сильный парирующий удар. Но вот другие, знавшие о крамоле горного инженера понаслышке, были избавлены от необходимости выслушать его до конца, эти изощрялись в иронии и зубоскальстве.
|
|
|
Действительно, бурильные машины работали «по Ньютону», то есть чем глубже, тем хуже. Но, во‑ первых, совпадение неточное. Посмотрите на график и увидите, что некоторые точки уходят за пределы области, допускаемой теоретически, их просто игнорировали, как погрешности замеров. А во‑ вторых… Во‑ вторых, комедия ошибок. Вместо истинной причины ловко подставлялась мнимая. Причем сходства поразительного. Однако разоблачать ее было не только трудно вследствие похожести на правду, но и небезопасно. Ее, как опытного резидента, поддерживали самые высокие инстанции, в данном случае – научные. Поддерживали ее и рядовые. Они‑ то видели своими глазами – буры работают «по Ньютону».
Александров выследил ее и разоблачил. Он сказал: не та причина, что с углублением возрастает разница между массами соударяющихся тел, как это трактует классическая механика, а другая – чем длиннее ударяемая штанга, тем труднее ее поворачивать ! А так как на удар и на поворот в пневматических ударно‑ вращательных машинах энергия общая, то за вычетом нарастающих трат на поворот все меньше остается на удар. Вот и все. Удар слабеет, выработка падает. Сделайте автономное питание для поворотного механизма – и бурите хоть на тридцать метров, хоть на сто. Переделка небольшая, по силам самим шахтным мастерским.
Забегая вперед, скажем: во время испытаний множество «сверхглубоких» скважин было пробурено в Кривом Роге. Эту работу тогда Академия наук СССР сочла одной из важнейших в отделении технических наук.
Не «по Ньютону», так по кому тогда работают ударные машины? От чего зависит эффект передачи удара? Наконец, где, в чем ошибка рассуждения о составном буре? Ведь тот же Александров абсолютно логично, строго доказал, что составной бур из элементов, каждый из которых равен массе ударника, должен работать чуть ли не втрое лучше цельного. Он и подтвердил это экспериментами.
Подтвердил… К сожалению, да. Подтвердилось ожидаемое. Как предполагал исследователь, так и получилось: цельная штанга прыгала ниже, чем верхушка разрезанной. И потому, что опыт оправдал надежды, экспериментатор лишился стимула вдумываться в полученный результат. Чего тут вдумываться, когда так и должно быть !
Уверенность, подкрепленная опытными данными, бывает так сильна, что ее не могут поколебать в дальнейшем никакие разуверяющие свидетельства практики. Александров верит в себя, порой может быть и самоуверен, не прочь и бравировать. А естественным продолжением этих его качеств – он естествен в каждом своем жесте и поступке! – служит совершенная невозможность пропустить кого‑ нибудь впереди себя в стремлении выявить возможную свою ошибку, ее понять и исправить.
|
|
|
На натурных испытаниях «эффект Александрова» не сработал. Распиленный на части и цельный бур практически шли ноздря в ноздрю. Факт номер один.
В лаборатории составной подтвердил свой прежде установленный рекорд. Факт номер два.
Из этих двух фактов напрашивалось нелепое подозрение: может, и цельный в лаборатории показывает рекорд?
«Непостижимо, каким надо быть тупицей, чтоб не додуматься до такой простой вещи! » Самобичевальные реплики Александрова не слишком скромны. Ведь и никто другой тоже не додумался… Но он‑ то должен был.
Действительно, простейший эксперимент опрокинул все. Поставили на попа цельный стержень, сверху на его торец положили элемент составного и стандартно выстрелили по нижнему торцу из «ружья». Элемент подскочил точно на ту же высоту, что и в составном буре.
Что бы это значило? Как это может быть?
Распиливая бур на составные части, исследователь делал попытку обойти классическую формулу удара, считаясь с нею, то есть с тем обстоятельством, что наивысшая эффективность передачи удара при равенстве масс соударяющихся тел. Но что мы видим? Разница между ними на порядок, а удар передается в обоих случаях одинаково.
Что бы это значило?..
Александров истинно механик. Понять для него значит увидеть. Более того – мысленно связать. Гюйгенс, тоже истинно механик, недолюбливал закон всемирного тяготения, потому что не видел исполняющих тяготение сил.
В демонстрационном зале (одновременно и мастерской и полигоне) вас обязательно подведут к «анаконде». Любимая игрушка завлаба. Он очень доволен, когда кто‑ то начинает тянуть «анаконду» за хвост, подталкивать. Так родитель бывает рад поводу показать способности его «произведения».
Попутно заметим, что Александров‑ родитель (отец двух великанов, оба сына выше и шире его, а он сам за метр восемьдесят, не узок в плечах) в проявлениях чувств сдержан, однако чада свои определенно и сумасшедше любит. Мелкий штрих биографии убедит в том любого. Когда сыновья созрели, отец продал свою «Волгу» и «разделил» ее между ними, чтоб не было обид. Надо знать, что значила «Волга» для продавшего…
Беда, мы далеко отклоняемся от темы. Но, сказав «А», скажи и «Б».
Продал одну «Волгу» – купил другую? Нет, другой уж не было.
Александров много работает. Нельзя сказать, что чересчур, непосильно много. Никто его не неволит, ему самому так нравится. Именно нравится. Он преподает в институте, консультирует заводы, КБ. Все – бесплатно. Как так? Да вот… Если надо надолго отлучиться от лаборатории, чтоб вести шефский, авторский надзор за работами на месте, берет отпуск. Там – без выходных, в полторы или больше смены. В общем, Александровы живут и всегда жили исключительно на зарплату главы семьи. Ирина Васильевна «не работает», то есть занята с раннего, не продравшего глаз утра до раннего вечера – чтоб встать пораньше, на ее руках никогда не бывало менее двух детей (теперь внуков) и домашнее хозяйство в полном его объеме. Тут все скромно, средне.
«Волга» (двадцать первая, «танк‑ машина, разве с ней что сравнишь! ») была единственной роскошью. Александров вообще любит машины. Свою же… Да что вы, он знал ее, будто сам создал, сам изготовил. Он ее холил, как можно холить только породистого скакуна. Руками, пальцами подлезал в недоступные места, чтоб выскрести попавшую песчинку, подтереть влагу. Знаем мы таких сумасшедших автолюбителей!
И продал. А что поделаешь? Двое сыновей, обоим хочется машину. Оба, кстати, работают под непосредственным началом отца. Семейственность. Как уж вам будет угодно считать. Не было ли им поблажек со стороны такого непосредственного начальника? Не спрашивал. Думаю, гордость бы не позволила Александрову сказать «нет». Нарочно ответит «было». Мол, если во вред делу, пусть меня поправят.
Поскорее теперь назад, к «анаконде». Она всего‑ навсего длинная, метров шесть – восемь, и диаметром с грейпфрут, подвешенная к потолку антресолей, то есть на уровне второго этажа, пружина со свободно болтающимся донизу, не доходя на метр до полу, концом. Всего‑ навсего. Но в этой простоте и дело. Модель‑ то иллюстрирует сложнейший внутренний механизм явления удара. Вы осязаете бег волн напряжения и деформации, черт знает какую скрытность физического мира! А тут – глядите. Щупайте.
На первом этапе исследователь не разобрал достаточно, не прочувствовал игру этих сил. Теперь же он пропустил их «через себя».
Сердцевину того, что открылось Александрову – а в деталях картина непроста, – составляет понятие «критической массы», как он его назвал. Характер распространения волн напряжения, вызванных ударом, таков, – определил Александров, – что часть тела может еще «не знать» о случившемся, в то время как другая уже полностью на удар отреагировала. Какая часть (масса) тела «знает» (это и есть «критическая масса»), а какая «не знает», зависит от его конфигурации. Так вот, часть стержня «неосведомленная» не может, не должна быть представлена в формуле Гюйгенса – Ньютона. Сюда войдет только то, что «знает», а это масса, охватываемая половиной длины волны напряжения.
Не вдаваясь в довольно сложные теоретические построения Александрова, основанные на рассмотрении волновой механики твердых тел, скажем лишь, что они привели к выводам, которые коренным образом противоречат общепринятым представлениям классической теории удара. Так, например, Александров отбрасывает как ненужную одну из двух опор этой теории, когда провозглашает, что для любого материала, будь это сталь, дерево, эбонит, плексиглас, стекло, коэффициент восстановления можно заставить принять любое значение от единицы до нуля, при том, что удар остается упругим и необратимых пластических деформаций не возникает. Для этого надо лишь определенным образом менять формы и массы соударяющихся тел.
Ну и, как всегда, сразу же демонстрирует свое утверждение на глазах у изумленной публики. Мы упоминали одно такое представление, рассказывая о визите А. Ф. Засядько. Стерженек дважды сбрасывают с одной и той же высоты на валик так, чтобы они ударялись торцами. От толстого торца стерженек подпрыгивает, а от тонкого нет. Вот вам прямое и нехитрое доказательство, что коэффициент восстановления скорости зависит от формы тела.
Но из этого следует очень многое. Форма‑ то тела зависит от нас! В совокупности с идеей о «критической массе» управление коэффициентом восстановления скорости просто обязывает конструкторов решить массу неразрешимых еще вчера задач. Одна из них особая.
Профзаболевания, эта дань, уплачиваемая за ускоренный прогресс, служат укором всем, кто пользуется плодами прогресса, а в уплате не участвует. Виновность здоровых перед этими больными облекается в форму повышенной нервозности при обсуждении защитных мероприятий и проверке исполнения по всему многозвенному циклу причин и последствий «общественно необходимой» болезни. Широчайший спектр медиков, инспекторов, профработников, представителей административного аппарата, наконец, научно‑ техническая мысль неусыпно бдят и борются, чтоб отложиться, не платить дань, сколько можно!
Отрасль, которой служит профессор Александров, данник давнишний и исправный. Напоминанием этого служат и статуэтки шахтеров в рабочем кабинете профессора. Статуэтки канонические – человек в спецовке, с отбойным молотком на плече.
Пневматический отбойный молоток столь же может быть символом и других профессий – строителя, дорожника. Как раз в шахтах‑ то его заметно потеснили комбайны. Но заметно стало сравнительно недавно, а когда Александров сделал свое открытие, он еще мог вполне считаться основным рабочим инструментом шахтера. Да и сегодня используется весьма широко.
Под действием воздушного давления внутри корпуса молотка мечется стальной ударник, нанося удары по пике, отчего она внедряется в породу. По закону – действие равно противодействию, на корпус молотка в обратном направлении действуют силы отдачи, пропорциональные массе и ускорению ударника. Чтобы меньше ощущались эти толчки, корпус молотка делают тоже стальным, тяжелым, так что общий вес инструмента килограммов пятнадцать. Вот этим пудовым грохочущим пулеметом и орудует всю смену рабочий. Полюбопытствуйте как‑ нибудь, попросите дорожника, взламывающего асфальт, его молоток, он с удовольствием сделает вам одолжение, и поколите… Тяжелая работа. Но главный порок инструмента вы не ощутите, подменяя молотобойца хоть и несколько часов. Порок этот сказывается исподволь, постепенно, когда во всем теле, начиная с рук, подымется нытье. Вонзание пики в грунт, в бетон, в породу зависит от тяжести наносимого по ней удара. За эту‑ то тяжесть и дань: усталость, вибрационные воздействия.
Одно было неразрывно связано с другим. Неразрывно. Против физики не попрешь. Действие равно противодействию!
Техническое творчество возможно только в согласии с законами природы. При любом конфликте между ними произведение техники оказывается недееспособным. Однако техника, несомненно, означает преодоление ограничений, накладываемых законами природы. Так, человек может летать не потому, что приостанавливает гравитацию или пренебрегает ею, но потому, что ее преодолевает, проникает ее мысленным процессом и, фигурально выражаясь, пробирается на другую сторону материи. С одной стороны, он раб, с другой – господин. Таков феномен изобретательства.
Действие равно противодействию. Но вот действовать надо с умом.
Энергию при ударе передает не вся масса, а только часть ее, «критическая масса», – установил Е. В. Александров. Так остальная нам и не нужна! Вес ударника можно уменьшить в два‑ три раза! Не уменьшив мощности молотка!
«…Ты понял, что он нам показывал?.. Как же ты можешь спать! Значит, ничего не понял, раз спишь!.. »
Любопытная проявилась особенность. Люди высокого государственного ранга, высокой ответственности – А. Ф. Засядько, министр угольной промышленности СССР Б. Ф. Братченко, министр угольной промышленности УССР Н. К. Гринько, председатель Комитета по делам изобретений и открытий Ю. Е. Максарев и кое‑ кто еще, не ниже, оказали идеям Александрова, порядочно «крамольным», прием с позиций, свободных от предрассудков, в то время как немало инженеров, ученых, научных администраторов отнеслись к ним кисло, косно, а то и злобно. Не все из этих последних были недоброжелательны к самому автору открытия, отнюдь. Просто формулы классической механики и инженерный опыт, на них базирующийся, для этих людей составляли непременную каждодневную реальность, фундамент их компетентности, шаткость которого, конечно, для всякого человека болезненна чрезвычайно. Ну, а усекновение массы, то есть самой сердцевины формулы удара, со стороны никому еще не известного научного работника тбилисского института могло быть объяснено разве лишь тем, что человеку этому особенно нечего терять. И все же, как ни слаб был голос тбилисского горного инженера, как ни пренебрежительно мал его научный статут, заявление оказалось достаточно динамитным, чтоб кое‑ где состоялись взрывы.
Как‑ то в лабораторию к Александрову, уже москвичу (собственно, он москвич и по рождению), вошел важный и строгий человек с двумя сопровождающими.
«Я Медведев, профессор Медведев, это мои ассистенты. Мне нужен Александров».
«Ну, если очень нужен, говорите, Александров перед вами».
«Это вы? »
«Что, не похож? »
«Слушайте, я получил работу на отзыв, где от вашего имени написано… Но, может, это не вы? Написана чушь! Каждому дураку известно, что маленький гвоздь забивают маленьким молотком, а большой большим. Я всю жизнь занимаюсь бурением в Кривом Роге. Желтые Воды. Это я. Я!.. Именно. Медведев, профессор, вы, верно, слыхали, Иннокентий Федорович. Я доктор по этим вопросам. И вы говорите, что можно бурить, если…»
«Иннокентий Федорович, я вам сейчас покажу, как это делается».
«Я с вами и разговаривать не намерен! »
«Тогда… тогда у вас есть еще один выход».
«Какой? »
«Дверь. Да не заставляйте, а то я сейчас встану, тогда вы вылетите отсюда… Это что за постановка? Вы явились сюда, чтоб высказать свое „фе“? Можете убираться! Я вам предлагаю – расскажу, покажу, вы можете оспаривать, готов выслушать. Вы не хотите – можете уходить».
«Нет, это возмутительно, я… я этого так не оставлю! »
И в гневе ушел. В лаборатории пошумели, посмеялись и забыли об экспансивном профессоре, как вдруг приходит бандероль. Книжка «Вопросы бурения…», на титуле надпись: «Глубокоуважаемому Евгению Всеволодовичу Александрову от Иннокентия Федоровича Медведева».
«Медведев… Медведев… кто это? »
«Да тот, помните, кричал».
«Неспроста, наверно, прислал».
Листают и быстро находят место. Автор самокритично пишет, что поначалу счел заявление Александрова дерзким, но все же решил его проверить, немедленно предпринял натурный эксперимент и вот при бурении на несколько десятков метров потерял четыре процента, что блестяще доказывает новую теорию…
Через редакцию нашли адрес, телефон.
«Мне стыдно с вами разговаривать».
«Иннокентий Федорович, приезжайте ко мне».
«Честное слово, можно? »
«Конечно, все здесь вам покажу».
«Откровенно, я ничего не понимаю. Просто ничего не понимаю…»
Вчерашняя вражда перешла в поклонение. Сильных страстей оказался человек[3].
Чего не понимал профессор Медведев, того и нам здесь не разъяснить. Удовлетворимся, что просто знаем: получается все по Александрову.
Вес отбойного молотка оказывается возможным снизить почти вдвое, сделать корпус его из легкого алюминиевого сплава. Легче ударник, – меньше и вибрация. Практически рабочий перестает ее ощущать. Кстати, ударник не надо теперь делать стальным, резиновый будет не хуже или плексигласовый… Ударнику, оказывается, не нужна особая прочность.
Да, да… Возможно…
Однако профессор Медведев не первый и не один был, кто предпочел сразу не разговаривать с Александровым. Бó льшая уравновешенность, то есть меньшая искренность, – вот и все, чем отличался по‑ существу прием, оказанный новичку в высоких научных инстанциях. Например, в Малом Харитоньевском, в «доме Артоболевского». «Не стоит терять времени, тут все уж давным‑ давно известно», – мягко порекомендовал Иван Иванович посетителю. Но, посмотрев в его умное лицо и оценив хорошие манеры, подозвал кое‑ кого из сотрудников, чтоб объяснили человеку, тут и без академика, мол, обойдутся. Нет, не обошлись. Провинциал полез в такие дебри!.. Через год, уже вместе с директором Института машиноведения АН СССР академиком Н. Н. Благонравовым, И. И. Артоболевский, изобразив на лице «извини уж, брат», довольно быстро признал работу Александрова. Благонравов же не постеснялся сказать:
«Я никогда не предполагал, что здесь можно открыть что‑ нибудь новое».
Теперь‑ то, после такого признания, кому повадно будет выставлять себя неверующим?
Как жалки наши с жизнью споры.
Как сильно то, что против нас.
Райнер Мария Рильке
Велики, изумляющи плоды правильного воспитания. Почитайте Лесгафта, Ушинского, Макаренко.
Но есть в натуре человека и упорное, пробивающееся, где‑ то коренящееся глубоко и лишь ждущее подходящего дождика, чтобы взойти. Оправдание тому ростку находят, перебирая родню, предков.
Мама по отцу армянка, а по матери грузинка, – уже и это, как говорят, чего‑ нибудь стоит; а папа по отцу русский, по матери украинец. Столь же эклектично и социально выпавшее ему наследие. Бабушка по отцовской линии была высоких дворянских кровей, богачка баснословная, придворная дама и тому подобное. Дедушка по отцу был из разорившихся дворян, человек высокообразованный, кадровый военный, ненавидевший свою профессию и грозивший проклясть внука, если он последует дедову примеру, каковые опасения имели под собой почву, так как внук его обожал. Линия матери: дед был батумским биндюжником, или, по‑ местному, дрогаль. Возил на дрогах с нефтеперегонного завода керосин и грузил его на пароходы. Был энергичный – выбился в бригадиры. Бабушка, мамина мать, была безграмотная домашняя хозяйка. Дочь ее получила незаконно восьмилетнее образование. Как армянка и католичка она не имела права учиться в школе. Но ее вместе с четырьмя сестрами перекрестили, дали им христианские имена, назвали грузинками и обманом устроили в школу.
Младой Евгений как денди лондонский одет (экипировкой руководил брат, джазист по призванию, необыкновенно музыкальный человек, телефонный ремонтник по профессии, модник из модников), в деньгах всегда свободен – такси, ресторан, театр Грибоедова…
Однажды – Лаплас считал, что возможное и случайное лишь недостатки нашего разума, – однажды, проводив на поезд родственницу и выйдя на привокзальную площадь, Евгений обнаружил, что в карманах ни копейки. Туда, сюда – нет. Нет даже на трамвай. Стоит – растерян. Меж тем капал дождь. Сильней, сильней, да как польет, как хлынет!.. Медленно, прогулочным шагом, нарочно пошел неведомо куда.
«Деньги… Деньги… Это труд. Чей‑ то. Не мой… – говорил он себе, может, и вслух. – Труд – это время, здоровье, жизнь. Чьи‑ то, не мои. Я не зарабатываю, а трачу. Чье‑ то здоровье, чью‑ то жизнь…» Через полтора часа пришел домой промокший и будто подмененный. «Только змеи сбрасывают кожу, мы меняем души, не тела». Щепетильность, ответственность, осмотрительность каким‑ то странным образом взошли из беспечных юношеских трат и легкой беззаботности.
Нет, все оно было и раньше, но под другим соусом. Чувство собственного достоинства, острое, всегда начеку, как шпага, схваченная за эфес, – вот что, родовое дало свои новые ростки, вымахнувшие вдруг. Все отличительно, все характерно александровское, лучшее и худшее, связано с культом, наследуемым, видимо, по отцовской военной линии, культом чести. Культ этот таимый, требовательный до причуд, ревнивый до сцен и капризов. Всякое действие, всякий замысел сверяется, непроизвольно согласуется с ним. Александров занялся теоретическими изысканиями, а не чем‑ нибудь другим, наверно, потому, что чувство собственного достоинства мужчины может быть удовлетворено в полной мере только умственным превосходством. Отсюда и смешное избегание шахмат. Чтобы играть в них, надо уметь проигрывать. Но это невозможно. Проигрыш в шахматы унизителен до потери самоконтроля, до прилива крови к голове – он проиграл дважды жене, неплохо играющей, у Ирины Васильевны какой‑ то разряд, – в ярости разбил доску, неделю тяжко болел душою и больше к шахматам, самой завидной игре, не подходит.
Не выглядеть смешным, не уронить себя, – что за обременительная, что за цирковая забота! Сколько скрываемых усилий, тщательности, шлифовки за этой блестящей, выносимой на люди уверенностью и безупречной правотой! Все дотошно проверить, опробовать, да опробовать, ощупать своими руками, только тогда объявить, обнародовать. Зато уж если Александров сказал – не извольте беспокоиться. А коль желаете поспорить, сосчитайте сперва до ста и только уж тогда… лучше воздержитесь.
|
|
|
