 |
Юл. Медведев. Открытие. В. Пальман
|
|
|
|
В Сосвятском…
Штрихи к портрету ученого
Эта дорога от маленькой станции и районного городка в глубину лесного края не размокала даже после суточного дождя, поэтому ее смело можно называть шоссейной. Она виляла по буграм и низинам, бежала через сонную и темную реку Западная Двина в неглубоких берегах с густым лесом над самой водой и приводила в деревню Баево.
Газик шустро прокатился вдоль малолюдного порядка темных рубленых изб и, миновав недолгую улицу без единого собачьего брёха, влетел под густую тень елок и сосен, где ухабы с водой казались бездонными, а комаров не останавливала даже брезентовая защита продуваемого кузовка. Они быстро осваивались в сквозняке машины, и мы начинали шлепать себя по щекам и шее.
– Граница городских удобств? – спрашиваю Вомперского.
– Не совсем. Впереди есть и люди, и дома. До них километров шесть или семь.
Молодой шофер крутил баранку, артистически обходя колдобины и гребенку на неухоженном гравийном тракте. После каждого подскока он милосердно сбавлял газ. Такая забота свидетельствовала о добром сердце водителя.
Станислава Эдуардовича сразу понять трудно. На станции, где мы прыгали с высокой подножки вагона прямо в росистые заросли пижмы, Вомперский казался уставшим, сосредоточенно‑ молчаливым, какими довольно часто бывают люди за пятьдесят. Осторожно пожал руку, коротко представился и, молча показав, куда идти, пошел сзади. А перед тем как ехать, вдруг заложил руки за спину и с удовольствием разговорился. Лицо его осветилось. Молодо и весело он обошел заляпанную грязью машину, по‑ шоферски ткнул ногой один скат, второй, сказал, что рад бы подать черную «Волгу», но их работе более соответствует вездеход. И так улыбнулся, что мы с товарищем переглянулись и, не сговариваясь, решили сбросить с его предполагаемого возраста лет двадцать. Тем более что выглядел он молодцевато, смотрел на мир весело и не без удовольствия. Словом, всем своим поведением исключал какое‑ либо подозрение в осторожной старости.
|
|
|
Если же принять во внимание негустую седину в гладко причесанных волосах, то она – увы! – не в новинку нынешним молодым докторам наук: видели седину и в двадцать пять. А Вомперский, как мы знали, докторскую ученую степень получил еще в 1969 году, и этот факт сам по себе оправдывал наше первоначальное предположение. В биологической науке вообще редкий случай, чтобы доктора давали раньше сорока. Это не физика с ее стремительным атомным выростом…
Как бы там ни было, он производил хорошее впечатление. Спортивного склада, с лицом худощавым и умным, внимательный и немного лукавый, подтрунивавший над самим собой, Вомперский при самом серьезном разговоре мог очень хитро приподнимать одну бровь, подтверждая, что серьезное и смешное родственны и в науке, ради которой он забрался в лесную глушь. Так, к примеру, выглядела нынешняя ситуация – поездка двух граждан неопределенной биологической подкованности в эту глушь и его усилия помочь им усвоить некоторые истины непосредственно в лесу и на болотах, густо нашпигованных комарами и дородными слепнями с поистине стальным скальпелем на двояковыпуклой головке.
– У нас здесь комаров нет, – сказал он без улыбки, когда машина на виду глухой деревеньки свернула влево и очутилась в огороженном дворе, вокруг которого стояли довольно приличные, городского облика, постройки. – У нас только комарихи. Слабый пол этого отряда насекомых.
– Те, что не пьют крови?
– Увы! Они еще не знают об этом открытии энтомологов. Но к их образу питания можно привыкнуть. Прошу! Мы прибыли.
|
|
|
И повел нас к двухэтажному дому, прямо в столовую, справедливо заметив, что на Руси издавна принято как можно скорей усаживать гостей за стол и тем самым располагать к хозяевам.
Над столом висел плакатик, написанный жирным фломастером: «Мясо – вредно! Помни: 93, 1 процента малолетних правонарушителей происходят из семей, где постоянно потребляют колбасу…»
Мы вздохнули. Однако тут же оказалось, что эту заповедь помнят не всегда. Нас покормили чем‑ то мясным, а затем повели в другой дом. На небольшой отдых и размышление, после чего Вомперский пообещал прогулку, вполне соответствующую основной теме командировки.
Что прогулка не без препятствий, угадывалось, когда нам принесли тяжелые резиновые сапоги, брезентовые куртки и накомарники. Предстоял поход в мокрый лес, в душном воздухе которого вес кислорода и вес комариного воинства примерно одинаковы.
Вошел Станислав Эдуардович, уже в куртке, белой кепочке с пластмассовым козырьком и в болотных сапогах. Мы вскочили, но он сказал:
– Присядем перед дорогой. И приготовьтесь выслушать небольшое, но необходимое объяснение.
Все это происходило в Сосвятском.
На карте областного значения этого названия нет. И кажется, не будет.
Сосвятское – деревня из двенадцати почерневших хат, частью пятистенок, крытых дранкой или шифером. Одна из тех деревень Калининской области, которые отнесены к разряду неперспективных. В ней еще жили четыре семьи, виделись четыре или пять обработанных и засаженных картошкой огородов. На улице появлялась то одна, то другая фигура из тех девяти душ престарелого возраста, которые удержались от соблазна покинуть родимое гнездо. Чуть в стороне стояла не первой молодости ферма. Летом тут ночевали колхозные бычки и телки, их пасли на ближнем лугу.
Место это как раз в междуречье, устроенное природой недалеко от истоков Западной Двины и ее левого притока Велесы. Здесь так много всякого леса, что на любой вкус. Хвойные и лиственные. Старые и молодые. Со следами топора и без. На песках и на болоте, причем болот этих тоже всякой формы: чистые и залесенные, верховые, переходного типа и низинные с таким черным торфом, что его можно сушить и продавать с этикеткой «перегной» и знаком качества. Есть и пашни. Вернее сказать, были. Они зарастают пышной ольхой. Как и огороды в покинутых деревнях. Таких деревень тут немало: Подберезы, Бобры, Покровские хутора, Моисеевка, Золотуха и наше Сосвятское, конечно. Перечисляем с сердечной болью.
|
|
|
Западную Двину мы уже видели, когда ехали со станции. Ее истоки километрах в тридцати – сорока, возле Андреаполя. Здесь же она довольно многоводна, черна от лесного настоя и по‑ озерному тиха. Течет или не течет?.. Речка Велеса иного характера – игривая, прозрачная и в таких веселых берегах, что уходить от нее не хочется. С той стороны солнечный яркий луг, разукрашенный цветами, чудесный, пахучий ковер, пригодный для натуры самому прихотливому живописцу. Так и тянет лечь в траву и ни о чем не думать, только смотреть вокруг, любоваться, дышать запахами цветов, черемухи у воды и свежестью березовой рощи на кромке луга. На этом берегу в глаза прежде всего бросается чистенькая банька с малыми оконцами, которые глядятся в речку. Чуть далее на зеленой площадке стоят все четыре помещения научного стационара и деревня по ту сторону оградки. Лес возвышался на заднем плане – очень густой, черный и таинственный, с высокими елками, вознесенными, как пики, над плотной дружиной зеленых осин, берез, ольхи, дубов и липы.
Велеса резво течет, воркует на перекатах, лениво разливается над омутами, опять скачет под мостом, изгибается, хитрит, выискивая в здешних ландшафтах самый выигрышный для себя путь. В этой речке купаются с мостков сотрудники стационара. К ней подходят с луга бычки и цедят сквозь зубы сладкую воду, отрываясь, чтобы передохнуть, оглядеться, послушать звон капели с мокрого носа и остудить разгоряченные копыта. В воде испуганно проносятся стайки плотвичек, растут осоки и коричневые чижики. Это река нашего детства, еще светлая и первородная. Будто и не существует поблизости ни грохочущей НТР, ни замученных нечистотами других рек, ни дымного от сгоревшей солярки неба.
|
|
|
Именно здесь, в центре лесной Западно‑ Двинской низины, время вроде бы остановилось, как в джунглях Амазонки, хотя до города Ржева отсюда всего полтораста километров, а до Великих Лук и того меньше.
– Именно такой полигон нам и требовался для опытной работы, – сказал доктор Вомперский. – Когда мы его отыскали (позже выяснилось, что «мы» – это он сам: искал, обследовал и остался доволен), здесь уже начались лесоосушительные работы. Рассекали лес просеками, рыли канавы. Обычное осушение не очень нас устраивало. Для закладки многолетних опытов и сравнения требовалось двухстадийное проектирование. Пришлось ехать в Москву – и в ноги министру лесного хозяйства Болдыреву: дайте команду, чтобы изменили проект. Дал добро, пошел навстречу науке. Новый проект поручили инженеру Сергею Николаевичу Павлову, человеку опытному, знающему. Нелидовская мелиоративная станция проложила канавы и водосборы в разных вариантах и в нескольких отличных друг от друга биоценозах, охватив в междуречье более четырех тысяч гектаров избыточно‑ влажных лесов и болот. И тогда… – Тут он остановился и глубоко вздохнул, чтобы далее с явным удовольствием сказать: – И тогда на базе этого уникального природного полигона мы образовали стационар, чтобы проводить многолетние наблюдения, очень нужные науке, лесоведению. Да, лесоведению!
Помолчав с полминуты, Вомперский поднялся.
– Чтобы понять, надо увидеть. Пошли…
Мы неумело залезли в болотные сапоги, натянули на головы накомарники и пошли за Станиславом Эдуардовичем в тот темный, загадочный лес, который начинался за деревенскими огородами. Не прошли и трехсот метров, как тропа стала еле заметной, перед лицом сцепились ветки, переплетенные паутиной, ноги мягко и глубоко погружались в чавкающую мокроту, где между лохматыми кочками стояла ржавая вода. Лес густел, тропа уходила в чащу.
– Именно в таких местах и водятся черти, – понизив голос, сказал доктор биологических наук. – Правда, мы их немножко распугали, вряд ли встретим светлым днем.
Городские жители привыкли видеть леса, во всех направлениях пересеченные удобными дорожками; леса, где услужливый топор прочистил подрост, оставив полупрозрачные сосняки или продуваемые березовые рощи. В них бегают почти ручные белки; под ногами то и дело шелестят обрывки бумаги; поляны «украшены» деревянной скульптурой и скамьями, а красные ленточки на стволах осины означают тот или иной маршрут для убегающих от инфаркта. Словом, ухоженный лес, до такой степени истоптанный любителями природы, что корни деревьев выпирают из земли и уже отполированы бесчисленными кедами. Лес, где голоса синиц и серых дроздов по выходным дням тонут в транзисторных шумах и восторженных визгах игривого народа. Подобные леса из вежливости называют лесопарками.
|
|
|
На этот раз мы шли по настоящему, естественно разросшемуся лесу, где человеческий голос не разогнал птиц и зверей. Торфяную почву сплошь покрывал серо‑ зеленый мох, везде стояли папоротники и густой подлесок, выше которого и развернулись, тесня друг друга, кроны старых молчаливых деревьев. Они начисто закрывали нижние этажи от солнца.
В лесу не было полян. Редины, куда пробивались лучи, сплошь затянула крушина, ива, ольха и березовый кустарник. Не было и дорог и просек, только малоприметные тропы, проторенные ногами научных сотрудников. И еще приметы давней военной поры: штабельки дров, не вынесенных на ослабевших плечах и уже превратившихся в труху; поваленные сосны с растопыренными, лишайником покрытыми ветками. А под ногами трещал валежник, сгибались кочки, чавкал жидкий торф. Мы обходим низины, полоненные ольхой, и всюду ощущаем острый запах гниющих осок, запах болота. Каким чудом живет здесь лес, купая корни в застойной воде?..
На языке биологов такой лес наречен понятием «мелиоративный фонд». Иначе говоря, избыточно увлажненный, растущий в трудных условиях, когда ежегодное поступление воды превышает испарение и расходы на рост. Отсюда и угнетенная, угрюмая картина лесного сообщества, обилие мха, болотной растительности, лишайников под пологом леса. Деревья растут медленно, часто гибнут и ложатся тут же, создавая непроходимые чащобы, полные комаров, слепней и гнуса.
Подобные леса в Западно‑ Двинской низине – не исключение. Их больше, чем радостных сосновых боров на песках и еловых урочищ на суглинках и разложившихся торфяниках. Да и на всем Нечерноземье хвойные сухие боры сохранились едва ли на трети или четверти лесной площади, более всего вдоль речных берегов и на холмах. По данным, которые имеются в Союзгипролесхозе, Нечерноземная зона имеет 59 миллионов гектаров леса. Из них 24 миллиона гектаров – мелиоративный фонд.
Из‑ за лишней воды эти леса прирастают необычайно медленно, создают за год один‑ полтора кубометра древесины на гектаре, далеко не в том темпе, какой планируют лесорубы. Вообще, лес на мокром месте наращивает мало зеленой массы, органического вещества, этой первоосновы всякого источника энергии на Земле.
Как же не тревожиться биологам, когда энергия – уже сегодня – на вес золота?
Приблизительно половина населенной территории Нечерноземья занята лесами. Они уже редко стоят сплошными массивами. После десяти веков земледелия лес распался на множество отдельных пятен вокруг распаханных земель, лугов, городов, деревень. Или, если быть точнее, эти самые приметы человеческой культуры, врезавшись в лес со времен расцвета Великого Новгорода и «гнезда городов» у Суздаля и Владимира, сами испятнали лес, отодвинули от себя, ущемили. Но не уничтожили, не пожгли играючи. Вероятно, славяне понимали, какое богатое наследие дала им природа, какая это защита от степных врагов и щедрая кладовая добра.
Нет реки, по берегам которой не зеленеет лес – ее охрана, ее попечитель и верный друг. Нет клочка пашни, откуда виден далекий горизонт. Кругом лес. Повсеместно распаханная земля закрыта лесом с одной ли, со всех сторон, она подходит вплотную к лесу (помните: опушка, оторочено чем‑ то пушистым), забегает в него, тогда как лес и сам не прочь украсить пашню тремя соснами, как на картине И. И. Шишкина, березкой у ручья, густой лещиной на склоне. Они всюду соседствуют, чаще с обоюдной выгодой и взаимной поддержкой. Реже с намерениями, чуждыми нашему пониманию: ну, скажем, когда лес захватывает бесхозную пашню, которую перестали обрабатывать. Или когда алчный земледелец оголяет от сосен пески, чтобы, намучившись с бесплодной и уже беззащитной площадью, забросить ее.
В северной и средней России, пожалуй, не существует города и деревни, к окраинам которых не подходил бы лес. Он принимает на себя первую волну отравленного газами воздуха, первую грязную воду, ловит вредные шумы, принимает «дикарей», лишенных уважения к природе. Хорошие люди присвоили лесу высокое звание Зеленого друга. Лес спасает людей от усталости, стрессовых перегрузок, болезней. Много народу пользуется добротой леса: находят для себя дрова, строительный материал, собирают ягоды, орехи, грибы, косят сено на опушках и полянах. Из леса несут и молодую березку на могилу стариков… Люди помогают лесу, вырубая сушняк, подлечивая дупла, очищая от сорной травы редины. Или разводят пчел, этих могучих союзников для опыления липы, клена, подлеска. Заботятся о муравьях, чья роль для леса тоже огромна.
На многоликом российском Нечерноземье издавна возникли и окрепли сообщества лесных и полевых культур и почвы, пригодные для этих культур. Лес в какой‑ то мере определяет климат, «делает» воздух более влажным в знойные дни лета, укрощает зимние метели. Он «подзывает» дождевые тучи и умеряет злые морозы. Создает кислород – много кислорода! – и забирает из воздуха углекислоту.
Лес намного старше поля, его влияние на развитие зеленых трав, мхов, лишайников, грибов и бактерий огромно и далеко еще не изучено. Подзолистые пашни – тоже детище леса, измененное к лучшему (а иногда и к худшему) уже человеком.
Наши полезные растения давно и надежно «подогнаны» к условиям леса или его опушки. Рожь и гречиха – дочери леса. В тишине больших полян длинноногая рожь не падает, не свивается перед уборкой, как на просторных ветреных полях. Некоторые корнеплоды, вроде редьки, пришли прямиком из леса. Знаток тверской природы, мудрый писатель Петр Петрович Дудочкин уверяет, что лен в Калининской области стал не таким шелковистым и нежным после большой вырубки лесов, потому что на продуваемых стлищах лесо‑ лугового ландшафта больше не задерживается от вечерней до утренней зари густой туман – этот спутник лесных краев и создатель тончайшей льняной кудели.
Все, что делается на пашне, отражается на жизни ближнего леса. Внесут ли удобрения, распылят ли пестициды, прополют, нет ли осот, утрамбуют ли тяжелыми машинами луг возле леса – все эти перемены по воздуху, с речной или грунтовой водой очень скоро аукнутся в лесу.
И наоборот, если случится какая перемена у леса – пожар, наводнение, сплошная вырубка, нашествие совки, шелкопряда или подымется новая посадка и закроет пустырь, – это тоже отразится на соседнем поле, на урожае хлеба, на развитии почвенного плодородия.
Все это, конечно, не ново, многим людям известно, даже есть отрасль науки – экология – о природных связях. Но едва дело доходит до практики, наука и опыт нередко забываются. О них вспоминают, когда уже вот она, беда. Но тогда мы боремся со следствием, оставляя в тени причину.
Для Нечерноземной зоны России, где удобно и красиво разбросаны леса и города, поля и реки, луга и озера, болота и холмы, деревни и огороды‑ сады, создавшие удивительные ландшафты, любое изменение одного из природных слагаемых больше, чем где‑ либо, сказывается на развитии соседствующей среды. Для нарушения природного равновесия в век машин особого труда не надо, силы у нас много. А вот последствия предсказать часто невозможно.
Такого рода напоминание необходимо. Тем более что с 1974 года мы начали широкую программу мелиорации полей и лугов в Нечерноземной зоне РСФСР.
Еще раньше «Рослесомелиорация» начала осушительные работы в заболоченных лесах.
Все это несет большие перемены в природе крупного региона!
По программе мелиорации полей и лугов предполагается осушить к 1990 году 9 миллионов гектаров пашни, улучшить режим трав на двух‑ трех миллионах гектаров лугов, изменить кислотную среду на 28 миллионах гектаров – практически на всей пашне Нечерноземья.
К началу 11‑ й пятилетки мы успели осушить около 4 миллионов гектаров пашни, десятую часть лугов и дважды, местами трижды произвестковать пашню. Перемены налицо. В какой‑ то мере улучшилось плодородие земли, изменился режим стока рек, время прихода рабочей весны и осени, то есть сева и уборки. Пролегли новые дороги. Обсохла часть болот. Вероятно, произойдут перемены и в погоде, а значит, и в развитии растений.
Перемены, конечно, скажутся на лесах. Ведь лес везде рядом с полем. И раз поле станет суше, опустятся грунтовые воды в лесу, изменится уровень воды в несточном озере, другой станет река.
А лесов у нас в этом районе, как уже сказано, 59 миллионов гектаров, несколько больше, чем полей и лугов, вместе взятых. Из них 24 миллиона переувлажненных. Станут они суше, если рядом будет осушенная пашня?
– В какой‑ то мере – да! – Вомперский говорил это на ходу, изредка останавливаясь и поворачиваясь к нам. – Но вот отсюда ближайшее поле в шести или семи километрах. Сухое поле. А что у нас под ногами?..
Нетрудно понять, что такие леса тоже надо осушать. Правда, другими методами. Лесная мелиорация отличается от полевой. Здесь особые условия, своя технология и свои приемы.
Только результаты одинаковы.
Мелиорация поля и луга преследует главнейшую для человечества цель: сделать ниву, луг, огород более продуктивными, создать условия для выращивания устойчивых, менее зависимых от погоды урожаев зерна, картофеля, трав (т. е. молока и мяса).
Осушение лесов проводится для лучшего роста деревьев (т. е. древесины). Ведь почти все леса используются для получения древесины, в них «снимают урожай» и стремятся, чтобы этот урожай был как можно выше. На переувлажненных массивах он пока низкий. На дренированных почвах урожай по меньшей мере удваивается.
Создание оптимального водного режима и в том и в другом случае дает возможность связать побольше солнечной энергии и получить больше органической массы с каждого гектара земли, покрытой зелеными растениями.
Извечная задача постоянно растущего человечества. Главная задача века нынешнего и будущего.
Кстати, в Западно‑ Двинском леспромхозе, вблизи стационара, где спелых лесов остается все меньше, теперь надежда на такой лес только на осушенных массивах. Здесь он будет раньше, чем на давних вырубках.
Хотя лесные тропы здесь хоженые, новичку пройти по ним два‑ три километра дело нелегкое. Мы кружим около каких‑ то завалов наполовину из мертвого леса, покрытого ярким мхом, нагибаемся под колючими ветками, с трудом вытаскиваем сапоги из мягкой, засасывающей подстилки. В лесу душный, полный испарениями воздух, бездна комаров и слепней. Они атакуют с завидным постоянством. Накомарники помогают, но в них жарче, лучше идти с открытым лицом и обмахиваться хорошим веником, пока не заболят руки.
– Скоро придем, – утешает нас руководитель. И правда, выводит на просеку, где какое‑ то движение воздуха. Просека неширока, метров двадцать. Прямая лента светлого неба уходит сквозь зелень и необозримость.
Вомперский останавливается.
– Вот тут, как вы понимаете, работали люди. Произошло это двенадцать лет назад. Или около того. Отдадим этим людям должное. Мы находимся в лесу не более часа и уже истомились. Они жили месяцами. Сперва пришли проектировщики, затем лесники прорубали просеку, оттаскивали мертвые деревья в стороны, за ними мелиораторы с машинами отрыли осушительную канаву. Одну из многих. Восемь километров канав на каждом квадратном километре.
Канава, как говорится, работает. Три метра поверху, метра полтора глубиной. Коричневые откосы успели обрасти пушицей, вереском, голубичником, местами лесная дернина сползла вниз, до узкой водяной ленты в полметра шириной. Темная вода движется по зеленоватому глею на дне. Движение постоянное, летом, весной, осенью. Даже зимой. Та самая лишняя вода, которая угнетает лес.
– Куда течет? – переспрашивает Станислав Эдуардович. – Канавы здесь через каждые двести метров, все в одном направлении, по уклону. Кончаются в поперечном водотоке. Уже оттуда – в речку Велесу.
Лесная мелиорация… Конечно, она не такая, что на поле. Там чаще всего закрытый дренаж. Ленты гончарных труб лежат на глубине около полуметра, сеть их гуще, через каждые 20–40 метров. На поверхности нет никакого следа, а поле сухое. Лишь где‑ то в самом конце участка можно увидеть отводящую открытую канаву, в нее выходят дренажные трубы.
В лесу все выглядит грубее и проще.
Из откосов канавы выжимаются капли воды, они тонкими ручейками стекают из‑ под корней деревьев, из пышного мха, из желто‑ коричневого торфа. Воды тут бездна. Вода всюду, она сверху и в подстилке; упрятана в рыхлом, как губка, торфе, в глубине. Килограмм сухого торфа способен впитать до 10 килограммов воды! Надежно упакованная вода. Только по воле человека она может стекать в канавы, прорезанные в тайниках леса. Они соединяют низины и разваливают природные бугры. Вода получает сток и уходит, куда приказано.
Сколько же времени пройдет, пока изменится тысячелетиями продолжающийся процесс заболачивания, при котором все‑ таки растут деревья? Как долго ждать перемен во влажности торфа, в почве и растениях на ней? Вопросы, вопросы… И все – к науке.
– Долгая просека, старая канава, запахи болота – все это выглядит прозаически, как это можно прочесть по вашим лицам… – Вомперский присел на пенек. Комары почему‑ то не очень набрасывались на него, – возможно, доктор наук уже приелся им за долгий срок пребывания на стационаре. – И все‑ таки, – продолжал он, – в этой прозе есть нечто обнадеживающее. Посмотрите на ели и сосны по ту сторону канавы. Попробуем осознать реальность, даже этику лесной мелиорации. Видите прирост текущего года на концах веток? Он светлей по тону. Сантиметров сорок, так? А теперь ниже по стволу и по веткам – там нетрудно отсчитать десять лет и определить прирост, который был до осушения. Семь‑ восемь сантиметров, не больше. Что случилось с деревьями? Обрели ускорение в росте? Вот именно. Наглядное следствие осушения. А форма кроны? Из застывшей, шарообразной она на глазах превращается в остроконечную, динамично растущую. Отпилы здешних сосен вы уже видели на стационаре. За пятнадцать первых лет – до мелиорации – диаметр ствола не превышал семи сантиметров. Почти за такой же срок после мелиорации диаметр увеличился на тринадцать сантиметров. Темп прироста удвоился! Лес обрел вторую жизнь. Он стал урожайней, хотя так и не принято говорить о лесе.
– Та сосна, из которой вы сделали отпилы, росла рядом с канавой? – спрашиваю Вомперского.
– Метрах в тридцати.
– А если в сотне метрах? Как они?
– Там прирост слабее. Но тоже хорошо просматривается. Впрочем, не везде. Вот здесь канавы отсасывают воду и за сотню метров. На верховых болотах действие их много слабее.
– Значит, там нужна густая сеть канав?
– А нужна ли?..
Вомперский приподнял бровь. Это означало, что мы коснулись спорного вопроса.
Но продолжать дискуссию под аккомпанемент комариного звона что‑ то не хотелось. И мы повернули к дому.
В Сосвятское вернулись не сразу. Станислав Эдуардович заставил нас отшагать краем канавы до водосборной, поперечной. Там находился водомерный пост: зацементированная плотинка со сбросом и деревянная будка, где стоял водомер и нащелкивал литры, кубометры проходящей воды. Одно из многих измерений, которые проводит научный стационар, кропотливо собирая цифры и факты – единственно надежную основу любой науки.
Назад шли, едва волоча ноги. Сапоги казались пудовыми. Отмахиваться от кровососов уже не хватало сил. С каким же вздохом облегчения мы увидели на полдороге знакомый газик!..
Вомперский быстро оглядел наши припухшие лица со следами комариного пиршества и повел к лесному озерку. Там мы умылись и переобулись. Туфли захватил шофер газика.
Вот это забота!
На берегу Велесы подувал ветерок. Комары временно ретировались. Солнце уже клонилось к закату. На ступеньках крыльца сидел голый до пояса лаборант Анатолий Глухов и, опершись локтем на колено, сосредоточенно чистил картошку.
– В позе роденовского «Мыслителя», – уважительно заметил Вомперский.
– А что? – Толя взял из ведра большую картофелину. – Как и Роден, я беру материал и отсекаю все лишнее…
– Один – ноль в твою пользу. – И доктор биологических наук поднял руки.
В комнате мы сразу бросились на кровати, чтобы дать отдых натруженным ногам.
Утром наш хозяин сказал:
– Предлагаю такую программу. Поход на «трассу мужества». И в другой, богатый лес. Сапоги не требуются. Пеший проход на полтора‑ два километра. Сосновая редина, верховое болото, торф многометровой глубины. Там у нас несколько интересных опытных делянок.
«Трасса мужества» – это впечатляло. И мы отправились на болото.
Почти сразу за крупным лесом, на задах деревни, местность слегка подымалась к водоразделу. Сосны мельчали, стояли редко, еще реже. Скоро картина сделалась настолько невеселой, что назвать ее лесным пейзажем не поворачивался язык.
Представьте себе бесконечное желто‑ зеленое болото с кочками и глубоким пышным мхом между кочек, где нога тонет едва не по колено. А на этом толстом ковре торчат сосенки, группами и в одиночку, то в рост человека, то метров в пять, но не толще обыкновенного стакана. И с ветками, откинутыми в стороны с каким‑ то прямо человеческим жестом отчаяния, призыва о помощи. Хвоя на них короткая, синеватая, кора шелушится, жестко щетинится. А возрастом – уже далеко не юноши. И такая здесь кладбищенская тишина, что нельзя разговаривать громко или смеяться.
Сосны кажутся лишними, неудачливыми пришельцами.
Мы идем довольно быстро, раскованным шагом, туфли не ощущают сырости. Дело в том, что через болото проложена удобная дорожка шириной в две доски. Они лежат на перекладинах, а те приподняты на парных, вбитых в торф кольях. Отличная дорога к приборам, которые тут и в земле, и на земле, и над землей.
Вомперский шагает позади. Он останавливается и говорит:
– Ребята в шутку назвали свою дорогу «трассой мужества». Строили сами, все научные работники, в том числе ваш покорный слуга. Представьте себе нелегкие этапы: раздобыть широкие доски, брус, гвозди. Погрузить – сгрузить. И на плечах от деревни по этому пышному мокрому болоту…
Сделаем небольшое отвлечение и вспомним к случаю несколько туманные слова Станислава Эдуардовича, сказанные им накануне: «Организация науки дается нам гораздо труднее, чем сама наука». Здесь эта мысль приобретает зримую форму. Сколько же времени и хлопот отняла одна дорога у доктора биологических наук, у его заместителя по стационару кандидата наук Сергея Андреевича Соловьева, у научных сотрудников Тамары и Анатолия Глуховых, микробиолога Марины Смагиной, кандидата наук Николая Ивановича Руднева! А устройство самого стационара, лаборатории в нем, всех опорных пунктов с приборами, если территория изучения равна 40 квадратным километрам? Наконец, сам быт, проблема питания. Год за годом все сотрудники по очереди исполняют обязанности повара. Все! Потому что в эту глушь не затянешь ни сторожа, ни уборщицу, ни повара со стороны.
Может быть, такое странное положение в науке имеет потаенный смысл: ну, скажем, для разрядки умственного напряжения, потребного для оценки очень сложных проблем, таких, как «познание обмена веществ и энергии в биоценозе заболоченного леса». Поработает ученый день‑ другой в лаборатории, утомится – и тут, пожалуйста, грузить – пилить – таскать, после чего можно вновь с головой в науку. Когда Вомперский послушал такого рода рассуждения, он приподнял бровь и мы услышали что‑ то вроде «не было у бабы заботы, купила баба порося…».
К странностям бытия в лесном поселке мы больше не возвращались, тем более что подошли к одной из опытных площадок и приготовились слушать.
– Выбрали ничем не нарушенную площадку, – сказал Станислав Эдуардович, показывая на обозначенное шнуром место, в центре которого возвышался серый конус. – Врезали в торфяной пласт цилиндр и таким образом изолировали площадку от воды сверху. Что вы думаете? Вода с растворенной в ней пищей для растений появилась и в цилиндре! На этом бессточном болоте существует миграция во всех направлениях. Вот там вторая площадка. На ней исключено испарение и высыхание. Тем не менее, вода тоже появилась, движение снизу вверх. Словом, здесь очень точный аппарат снабжения всем необходимым для сфагнума, трифоли, багульника, росянки – цельного болотного сообщества. Эндемики болота «работают», живут, создают новые напластования торфа. Вот цифры для сравнения. Лес создает за год от 1 до 6 кубометров органической массы, а вот такое болото почти столько же органики в виде торфа. Оно, даже без деревьев, но, как и лесное сообщество, связывает углекислоту воздуха. Также выделяет в атмосферу кислород. И без деревьев каждое болото приносит пользу. Торф, как и уголь, очень ценное сырье для химической переработки. Вплоть до кормовых дрожжей. Еще одна кладовая будущего.
На десятках сосен разного возраста висели бирки с номерами.
– Попытка определить эффективность осушения, – пояснил Вомперский. – Прямо скажем, воздействие канав очень слабое. Ускорение в росте едва заметное, Даже если оно и усилится, что толку от такой редины? Значит, вслед за осушением здесь нужно сажать новый лес, готовить для него почву, удобрять… Вряд ли это получится. Все больше доводов оставить такие болота в покое. Они свое дело делают. Место верховых болот в природе определено. Не исключена их роль в питании Верхней Двины и ее притоков. Это, наконец, клюквенники, которых в стране остается все меньше и меньше.
Он помолчал, подумал и, приподняв бровь, шутливо спросил:
– А почем ноне клюква на московских рынках?
– Семь гривен.
– Кило?
– Стакан граненый. А кило примерно шесть рублей.
– Вот так! Равнозначно четырем кило апельсинов. Тоже повод для раздумий.
Мы постояли, оглядывая бесконечное болото, каких немало в Нечерноземье. Вспомнили бравые заголовки типа «Преобразуем болота! », время от времени появляющиеся в печати. И очень захотелось, чтобы лихие «преобразователи», прежде чем забираться на болото, посоветовались с биологами, с Пьявченко или Вомперским.
Да, финны усиленно культивируют лес на своих болотах. Почему? Да потому, что для этой страны древесина стала основным мерилом существования. Лесная страна, Финляндия живет лесом, он ей выгоднее всего другого. У нас – иное дело. Мы – многогранная страна, и наше богатство – это хлеб, уголь, нефть, металл и, конечно, лес. Поэтому чужой опыт не всегда подходит России, к такому опыту лучше подходить критически. Все в меру.
Пошли по обсохшей дорожке назад. Вомперский непременно хотел показать лес на богатых почвах – низинных торфах. Газик ждал у деревни. Мы сели, машина поскакала по ухабистой дороге на юг, ближе к устью Велесы.
По обеим сторонам дороги стоял довольно густой лес. В нем много крупных сосен и елей, хороший подлесок. Прогромыхали через мостик, приметили слева песчаный угор и картинные сосны на нем, но свернули в другую сторону, на просеку вдоль канавы, и тряслись еще четверть часа по узкой колее, то и дело цепляясь брезентовым верхом и боками за рукастые ветки. Остановились в темном лесу, где пахло душным папоротником, грибами и теми сложными испарениями, какими полна прогретая на солнце первобытная чащоба. Лучи солнца, прекрасно видимые на темном фоне еловой чащобы, косо пробивались через кроны и высвечивали пятна буйных кустарников и травы.
Осушительная канава рассекала этот квартал. Черные откосы ее поросли березовыми кустами и осунулись. Местами кустарник рос прямо со дна. Под ним бежала вода. В светлом воздухе над канавой висели прозрачные головастые стрекозы. Перекликались синицы и зяблики. Полчище комаров, обрадованное нашим прибытием, сбилось над головами. Но мы были учены и уверенно отмахивались, держа неприятеля на расстоянии.
Большие – в обхват – сосны и ели, березы и осины гордо стояли, как на подставках, приподымая тяжелыми корнями толстый слой мха. Таволга и майник спорили за место под солнцем, повсюду подымались розетки великолепного папоротника. Широкие кроны деревьев пропускали свет неохотно, от этого в лесу было сумрачно и величаво. На выворотах висели слои черного торфа и мха. Богатое место заселил лес! Двухметровый слой разложившегося торфа способен поднять еще более пышную растительность.
– Вот этот лес прямо‑ таки создан для интенсивной мелиорации, – громко сказал Вомперский, спугивая завораживающую тишину. – Канавы прорыты здесь семь или восемь лет назад. Прирост лиственных пород до метра за сезон, сосны на 40–50 сантиметров. Деревья стремительно растут, этот квартал почти готов для рубки, тем более что и дороги для вывоза уже устроены вдоль канав. Но сразу после рубки возникает проблема лесовозобновления. Если человек не вмешается, вырастет уже не сосна и ель, а осина и береза, серая ольха. Это видно по подросту. Лиственные породы наступают, особенно ольха, любительница богатых почв. Другое дело на песках. Недалеко отсюда, в 71–114‑ м кварталах Велесского лесничества, вырубили чистую сосну, нынче там идет естественное возобновление этой же породы. А здесь придется потрудиться. Еще раз подтверждается истина: каждое лесное сообщество требует особого подхода и только для него пригодной формы мелиорации. Потому мы и остановились в этом районе, где столько типичных природных объектов, которые надо изучать.
– Изучать для?..
– Для науки прежде всего. Я имею в виду лесоведение.
– И лесоводство?
Вомперский глянул на часы.
– Давайте поговорим об этом вечером. Дома нам легче разобраться, что к чему.
На обратном пути, у моста через с
|
|
|
