 |
И дальше, и глубже
|
|
|
|
Мы встретились с группой Гуделиса, с ее участниками, когда начальный период их исследований остался уже позади и когда они действительно двинулись дальше и глубже. Когда группа получила новое крепкое пополнение. Когда сюда же, на косу, стали приезжать экспедиции москвичей и за первым рукопожатием «здрасьте» или, по‑ литовски, «лабас» они привыкали работать вместе на одном берегу. Когда с москвичами появилась новая техника со всякой электронной аппаратурой для изучения прибойных потоков и литовские товарищи, войдя во вкус, изобрели, в свою очередь, этакие «механические ладони», которые, легко касаясь воды, отмечали послушно движения тонкой пленочки заплесков туда и обратно и сами же записывали собственное движение электромагнитным пером на ленту. Наконец‑ то скользкий, упрямый обратный поток, доставлявший им столько огорчений, подчинился точному измерению.
На берегу косы у моря, под защитой холмиков авандюн, был заведен летний палаточный лагерь – опорный пункт экспедиций. Сюда наезжал руководитель москвичей профессор Зенкович, говоривший откровенно об этом мелководье юго‑ восточной Балтики с его таинственным движением придонных наносов: «Для меня еще загадка! » Всеволод Павлович надевал иногда ласты, маску с дыхательной трубкой и пускался вплавь – осмотреть подводную морфологию. В этом с профессором, пожалуй, никто не мог сравниться. Сущий водожитель! (Он же встретит свое шестидесятилетие у берегов Африки, в месте впадения Нила в Средиземное море, и там на десятиметровой глубине отметит собственный юбилей. )
В этом лагере экспедиции Владимир Витальевич Лонгинов нашел себе верного ученика, поклонника гидродинамики – литовского аспиранта Вайжгантаса Кирлиса – и тут же у воды дал ему первое задание, чтобы затем в горячей переписке Москва – Вильнюс и Вильнюс – Москва приучать и приучать его вводить понятия физики и математики в то, что он здесь наблюдает. Обстоятельный семинар, заключенный в почтовые конверты.
|
|
|
А нам пришлось попасть в этот лагерь немного позднее.
…Солнце на Куршской косе заходит в море. А встает над заливом, расцвечивая его зеркало, чуть золотя вершины больших дюн. В такое раннее розовое утро отправились мы, как нам объяснили, по дороге из поселка Нида на морскую сторону косы, отшагали километра два, свернули в обозначенном месте в лес – вернее, по‑ здешнему, на лесную полосу – и дальше по следу неглубокой колеи, проложенной в траве какими‑ то колесами. Колея и вывела нас на открытую песчаную площадку среди дюнных бугров защитного берегового вала, за которым сразу почувствовалось море.
На площадке на фоне песков резко выделялись пирамидки расставленных по‑ солдатски палаток: темно‑ зеленые и две поменьше – пронзительно синего и оранжевого цветов. И тут же деревянная будка на каменных опорах, похожая на дорожный вагончик. И длинный попросту сколоченный стол на козлах – возле крайних деревьев. И медный корабельный колокол, висящий на толстом суку. Чуть в стороне застыл в тени мотоцикл с коляской, грязно‑ голубого колера, под номером «13–73», с двумя разноцветными шлемами на сиденьях. Нам говорили еще раньше: если встретится на дороге «13–73», на нем двое, – так это, наверное, начальник экспедиции Кирлис и с ним практикант Римас Жаромскис, с такой приметной бородкой.
Лагерь, видно, только проснулся, никого что‑ то нет. Но полная женщина домашнего вида в переднике, стоящая под навесом над шипящей плитой, сообщила: побежали купаться.
– А начальник, Кирлис?
– Начальник там, – махнула рукой. – У движка.
|
|
|
Мы промесили по песку через всю площадку, мимо домика‑ вагончика, так сказать, на задний двор и услышали вдруг судорожный всхлип, чиханье мотора, тут же заглохшее, и увидели какое‑ то странное сооружение – шатер из брезента и деревянных щитов, откуда исходили эти звуки. А снизу, из‑ под приподнятого края брезента, виднелись две пары грязных ног в ссадинах, топтавшиеся на замызганном копотью песочке.
Подойдя осторожно, заглянули внутрь за перегородку. В неглубокой ямине двое робинзонов в набедренных повязках копошились над агрегатом движка. Один с каштановой бородкой, а другой, который без бородки, – ясно, начальник экспедиции В. Кирлис. Широкий разворот плеч, бронзовый загар и острые светлые точки глаз на худощавом лице.
Знакомство наше произошло тут же, в ямине, «без отрыва от производства». Лагерь сидел без света, и нужно было спешно исправить движок. Мы могли наблюдать начальника экспедиции при исполнении одной из его бесчисленных неписаных ролей. Сейчас – монтера‑ механика.
Бородач Римас Жаромскис сильным рывком крутанул вал, мотор чихнул раз‑ другой, взревел, затрясся, и движок заработал. В шатер просунулась заросшая физиономия:
– Ура, сегодня побреемся!
Кирлис тщательно обмыл руки бензином, вытер тряпочкой. Он был явно доволен, что удалось справиться с движком. Теперь ему уже ничего не оставалось, как вступить с нами в разговор, хотя он, кажется, всячески оттягивал этот момент. Он пригласил нас присесть на бетонную трубу, бог весть почему лежавшую здесь, на площадке лагеря, и служившую местом вечерних посиделок и даже общих собраний группы в хорошую погоду.
– Так о чем же мы должны говорить? – спросил он с подчеркнутым недоумением.
Понадобилась еще не одна беседа с ним – и на этой бетонной трубе, и в домике‑ вагончике, и на берегу у воды, – прежде чем он убедился в том, что жизнь их группы на берегу, их береговая работа нас действительно интересуют. Во всех подробностях. Ледок первой настороженности постепенно растаивал. И Кирлис мог уже рассказать иногда о том, что захватывало его как исследователя.
…Мы стоим с ним в тихую погоду на гребне авандюны. Возле самодельного столика, с которого до сих пор здесь следят, когда нужно, в дальномерную трубу за параметрами волн. Он повел широко рукой, показывая на воду:
|
|
|
– Видите? Недалеко от берега, тянется вдоль…
По серой спокойной поверхности воды стелилась светлая, чуть желтоватая полоса.
– Подводный вал! – сказал Кирлис.
Там из глубины проглядывал подводный вал. Мощное длинное песчаное тело, намытое, воздвигнутое работой моря из придонных наносов.
Подводные валы – важнейшая принадлежность прибрежной зоны почти на всех морях и океанах. Они тянутся рядами вдоль берегов – и в два, и в три ряда, и даже больше. И каждый ряд все дальше от берега, дальше в море, до самых границ «белой полосы». Тянутся на многие километры, на десятки, иногда на сотни километров. То становятся выше и круче, то ниже, а ложбины между ними – глубже или мельче. То придвигаются ближе к берегу, то, напротив, от него отступают. То начинают распадаться и даже вовсе исчезают. Потом вновь появляются. А в общем‑ то, несмотря на всякие временные перестройки, сохраняют свои позиции, составляя типичную подводную картину прибрежного мелководья.
Подводные валы – серьезное препятствие для ближней навигации. Из‑ за них судам чуть покрупнее к берегу и не подойти. А береговой науке они задают немало загадок, которые не так‑ то просто раскусить. Почему возникают? Почему распадаются? Почему меняют свою форму и расположение?.. Споры, длящиеся уже достаточно долго. Попытки создать какую‑ то общую теорию подводных валов успехом не увенчивались. Не получали признания. «Многие на этом зубы поломали», – писал Кирлису Владимир Витальевич.
А пока что береговые исследователи на разных морях и океанах накопляли свои знания об этих странных подводных сооружениях. Англичане Кинг и Вильямс на Средиземном море, американец Иванс на озере Мичиган, наш Егоров на Черном, и там же Николай Айбулатов… Каждый что‑ нибудь вносил в копилку наблюдений. Зенкович облетывал Азовское море у Темрюкского побережья, прослеживая с птичьего полета линии подводных валов.
Ну и Кирлис не остался от этого в стороне. Решил «ринуться в проблему». Для Куршской косы подводные валы имеют еще особое значение. Они, как линии подводной фортификации, защищают берега от прямых ударов моря. Это на них, как на порогах, спотыкаются набегающие волны, теряя свою ударную силу. Что было бы с узкой косой, если бы не линии подводных валов! Линии обороны.
|
|
|
В тот июль месяц, когда он впервые предпринял свою охоту за подводными валами, в районе косы создались как раз весьма благоприятные гидрометеорологические условия. Нет, это вовсе не те приятные условия, как понимают обычно приехавшие отдыхать на косу в морской сезон. У береговиков‑ исследователей свой взгляд на этот счет. В тот июль месяц над косой бушевали штормы. Пять штормов один за другим с короткими паузами между ними. Два‑ три дня тихой погоды, а потом опять… Как раз то, что надо. Будто на заказ.
Каждый шторм ведь что‑ то изменяет, перестраивает в подводной архитектуре. В тихую паузу удобно это проверить. И таких штормов было пять подряд. Разве не удачная ситуация!
Едва наступало затишье, как они торопились его использовать. Снаряжали лодку и выходили в присмиревшую прибойную зону, забрасывая с борта лотлинь. Прощупывали линии подводных валов и корыта ложбин между ними. А в следующую паузу – опять на лодке по тем же маршрутам измерения.
Кирлис всякий раз удивлялся: как быстро могут происходить перемены в строении вала. Очередной шторм – и после него уже не та высота, по‑ другому падает склон. Иногда уже нельзя нащупать единой линии вала – вал обрывался. После двух особенно сильных штормов он нашел лишь остатки на месте первой линии валов, а на следующей – глубокие разрушения. Так разметало.
Но вот еще основательное волнение – и картина на дне меняется уже в другую сторону: снова начали прощупываться на прежнем месте вспучины валов. Процесс восстановления.
Все это Кирлис изображал потом на бумаге в виде схемы валов – подводные картинки. Раскладывал их рядышком, сличал друг с другом и даже восстанавливал линии пропавших валов, накладывая одну схему на другую. Производил реконструкцию архитектуры.
А все‑ таки его упражнения не очень‑ то уходили далеко от того, о чем предупреждал Владимир Витальевич: «Просто описывать, что наблюдаешь, не очень интересно». А какой же во всем этом смысл, в этих переменах?
В поисках смысла Кирлис отправился на метеостанцию в поселке Нида, к ее начальнику Кайрису. Попросил у него сводки погоды за тот июль месяц, когда плясала над косой эта распрекрасная пятерка штормов. Данные о ветрах и волнах, что четырежды в сутки снимают с приборов сотрудники станции, залезая на вышки.
|
|
|
Полученные сводки разложил он перед собой вместе с картинками подводной архитектуры и принялся сопоставлять то, что происходило тогда на море, с тем, что происходило тогда же на дне. Ввел свои измерения в гидрометеорологическую обстановку.
Ему удалось установить… Судьба валов зависит от направления штормов. Важно, с какой стороны они налетают. Откуда дует ветер, как подходят волны.
Если шторм был с севера, они с лодки потом неизменно нащупывали размывы, разрушения валов. А если штормы приходили с юга, то на дне обнаруживалась как раз обратная картина: линии валов восстанавливались, росли.
Но почему же именно так? Почему здесь перед косой проявляется такая последовательность? Будто кто‑ то могущественный специально управляет тем, чтобы соблюдалось это «разделение труда» – с севера или с юга.
Ба‑ а! Да это же Большой поток так себя проявляет!
Сложившееся уже представление о Большом потоке наносов вдоль этих берегов подсказывало ответ. Под влиянием волн и прибрежных штормовых течений Большой поток несет оттуда, с юга, из кладовых Самбийского полуострова, массы песков – обильный строительный материал. И если шторм оттуда же, с южной стороны, то материал этот и питает сооружение подводных валов. Но если подует, напротив, с севера, то материала уже не хватает, и волны с течениями размывают, разрушают валы. А потом новый шторм, другого направления, и снова Большой поток мастерит линии обороны, залечивает их раны. Так эти рассуждения совпадали с тем, что показывали картинки подводных измерений.
Даже такой вечный критик, как Владимир Витальевич Лонгинов, должен был признать в ответном письме: «Это уже похоже на мысль».
Кирлис и дальше продолжал обхаживать подводные валы, еще ближе сводить с ними знакомство. Научился плавать с аквалангом – непременное желание не отстать в этом от профессора Зенковича. Бороздил часто в воде вдоль линии ближайших валов, разглядывая воочию то, что раньше нащупывал только вслепую с лодки лотлинем.
Прошел курс водолазного дела, получив право на спуск под воду до глубин в двадцать метров. Нам пришлось видеть, как он, облачившись в резиновый костюм с баллонами воздуха за спиной, натянув на голову шлем со смотровым стеклом, застегнув пояс с сигнальным шнуром и аварийной веревкой, зажав, наконец, в зубах дыхательную трубку, тяжело вступал в воду, напоминая огромную зеленую лягушку или фантастическую саламандру. И вскоре скрывался в глубине, чтобы направиться туда, к валам.
– Идешь, – рассказывал он, – все в бледном нездешнем свете, проникающем с поверхности. Как в театре, когда показывают лунную ночь. Сначала уклон. Потом ложбина, вроде огромной канавы. Вдруг резкий подъем. Это склон подводного вала. И его гребень. За ним другой склон. Все можно преодолеть здесь, под водой, легким прыжком. Вероятно, так ходят по Луне космонавты. Если хочешь, все можно потрогать, даже поковырять пальцем…
Его сопровождают в лодке. Охраняют. Минкявичюс гребет, Римас Жаромскис крепко держит на всякий случай аварийный конец. А в чувствительной женской руке Стасе Мочякене – сигнальный шнур. Стасе нервничает. Ну чего он не дергает? Каждую минуту обязан дергать: я жив! Или увлекся подводным театром? Стасе дергает сама, вызывая его на ответ.
Шнур сразу сильно натягивается: ну, жив я! И множество пузырей вскипает снизу. Видно, чертыхается там, под водой: зачем зря отвлекают! Но пусть только позволит себе еще раз. Церемониться с ним не станут. Мужчины, сидящие в лодке, тут же потащат наверх за аварийный. На поверхность, как куклу, без всяких разговоров!
Стасе вообще не одобряет этих мужских увлечений. Но что поделать. Ждет своей очереди и Римас. Натянуть костюм и погрузиться. Студент‑ практикант, который ни за что не хочет отстать в этом от начальника экспедиции Кирлиса. Как и вообще старается ни в чем от него не отставать. И чтобы плотнее облегал шлем, он даже решился гладко побриться.
Между прочим, это одна из легенд экспедиции – о том, как Римас Жаромскис расстался со своей бородкой.
|
|
|
