Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!

Архаика и современность 4 страница

Скифы

с заимствованными высококлассными изобразительными техниками с целью налаживания некоего «позднего» с культурной точки зрения ритуального единства на новом, технически (семантически) более изощренном уровне¹

Текст, подобный тексту пекторали из Толстой Могилы, свидетельствует, во-первых, о личной, адресной направленности ритуальной репрезентации, а это, в свою очередь, подразумевает высокую степень обособленности индивида, способного «переадресовать эмпатию» Индивид более не является одним из участников извечного ритуального действа Он носит собственный ритуальный опыт с собой и готов предъявить его миру в качестве «послужного списка», свидетельствующего о высоком социальном статусе «Присвоенный» изобразительный текст здесь призван «выявлять», актуализировать, выставлять на всеобщее обозрение ту индивидуальную «судьбу», которой причастен хозяин, причем репрезентируя ее в общепринятых и общепонятных формах, благодаря которым каждый «зритель» сможет не только адекватно «прочесть текст», но и соотнести собственную «судьбу» и общую «судьбу» племени (рода, дружины и т д) с судьбой носителя текста²

Еще одна скандинавская параллель В уже цитированной работе А Я Гу-ревича [с 140] читаем «Психоло1ическое воздействие скальдическот стиха и изображения, выполненною художником, было, по-видимому, одинаково Это совпадение не случайно, особенно если принять во внимание, что висы нередко сочинялись на темы рисунков на щитах ('— В М '), X Ли вообще считает, что скальдический дротткветт возник в результате стремления поггов найти стилистическую форму, в которой можно было бы воспеть сцены, изображаемые на щитах Такова Ragnarsdrapa "отца скальдическои поэзии" Браги»

² Такого рода тексты известны в самых разных, удаленных друг от друга в просфанстве и времени культурах Парадио-боевои убор из перьев в ряде североамериканских индейских кулыур, «повеивующии> о количеыве боевых, охотничьих и любовных побед обладате 1я, соотносим в jtom смысте с отечественной культурой блатной татуировки, которая порой превращает все тело хозяина в «текст о судьбе» и с феноменами несколько более формализованными, но предназначенными нести во многом тот же самый «мессидж», вроде звездочек, которыми летчики-асы Второй мировой отмечали на фюзеляже своего самолета количество сбитых вражеских машин, или своеобразного, выработанного в ряде элитных авиационных частей (по преимуществу немецких и американских) «звериного стиля»

Кстати, подобная же семантика должна бы ia быть свойственна и гаi>и-ровке на теле вождя из Пазырыкского кургана Это особенно важно в нашем случае, поскольку, во-первых, пазырыкская культура вообще по miioimm параметрам близка к культуре скифской, а во-вюрых, конкрешыи изобразительный код, свойственный пазырыкскои паяльной та!уировке — это юкальныи вариант все того же самого «звериного стиля», с непосреды венным смысто-вым наполнением которою нам еще нредсюи! разобрался

В Михаилин Тропа звериных с we

Кроме того, значимой характеристикой такого рода текстов является их «литературность», а вернее, изощренное сочетание расчета на развитый зрительский глаз, способный ухватить торевти-ческий текст во всем ею многообразии и смысловом богатсгве, и ориентации на привычку адресата к своеобразному «генеалогизи-рованному» принципу организации текста, основанного на представлении о «сквозной судьбе», крайней точкой в которой является смерть Каждая конкретная «сцена» в таком случае становится своего рода «подтверждением» или «проявлением» общей судьбы индивида, но сами эти сцены уже выстраиваются в последовательный, восходящий от «меньшего к большему» ряд, чтобы закончиться кульминацией смерти

Более высокая со структурной точки зрения степень организации такого текста вовсе не отменяет ритуальной синкретичное™ на каждом конкретном его уровне «Генеалогический сюжет», прочитываемый в пекторали, задает своего рода «грамматику высказывания», в то время как и на «высшем» (общий смысл текста), и на «низшем» (каждый отдельный образ/сцена) уровнях текста сохраняется принципиальное ритуалистическое единство смысла и формы При этом «низший» структурный уровень как бы «вспоминает» исходные, древние ритуалы, с тем чтобы подвергнуть их синтагматической «генеалогической» развертке, а «высший» — собирает их воедино по ту сторону грамматики и реорганизует на новом, более адекватном изменившейся социокультурной ситуации уровне

3. ИНТЕРПРЕТАЦИЯ КОНКРЕТНЫХ ОБРАЗОВ. ЗАЯЦ И ПЕС¹

3 1 Общие соображения

Первый двуединый образ, на котором, по нашему мнению, имеет смысл подробно остановиться, — это образ собаки, преследующей зайца первая из сцен преследования/терзания в нижнем фризе пекторали, если считать от края С точки зрения организации «генеалогически» выстроенной и поданной «воинской судьбы» этот образ и стоящее за ним семантическое поле можно считать пороговым, стартовым, вводным

За подтверждениями догадки о связи «собачьих/волчьих» коннотации с ранними, юношескими стадиями воинской биографии у скифов далеко ходить не нужно Проблема существования едва ли

Отдельные части лгои павы были опубликованы ранее в [Михаилин 2()02Ь|

С кифы

не во всех без исключения индоевропейских (и не только индоевропейских) культурах института юношеских воинских союзов, ассоциирующихся с волком и/или псом, разработана давно и достаточно подробно' Именно в этом контексте А И Иванчик реингер-претирует феческие источники (Полизн, Элиан), содержащие сведения о разгроме киммерийцев скифами, «спустившими на них псов» [Иванчик 1988] «Песий» статус молодых скифских воинов он связываете зафиксированным в осетинской традиции так называемым «первым балцем» — первым из трех обязательных военных походов, маркирующих мужской воинский статус и его соответствующую перемену

Важнейшим элементом традиционного осетинского воспитания был институт балц — военных походов Мужчина считался достигшим полной зрелости то есть прошедшим последовательно все ступени инициации, лишь после того, как совершал последовательно все три предусмотренных обычаем балца — годичный, трехлетний и семилетний Годичный же поход был обязательным условием инициации юноши в мужской возрастной класс

[Иванчик 1988 43]

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что тройственная структура осетинского «балца» совпадает с тернарной же по природе структурой организации нижнего, хтонически-воинского фриза нашей пекторали Три типа хищников, терзающих/догоняющих свои жертвы, троекратно повторенный в центре фриза образ терзаемой грифонами лошади Данная параллель может оказаться отнюдь не случайной, особенно если принять во внимание практически ни у кого сейчас не вызывающую сомнения² близость традиционной осетинской культуры культуре скифской

¹ См [Schurtz 1902, Steward 1977 Nagy 1985, McCone 1986, Иванчик 1988,
Йорданов 1995, Михайлин 2000 Михайлин 2001] Существование самих по
себе юношеских мужских союзов у скифов, как представляется, сомнения уже
ни у кого ие вызывает УЭА Гранювскою [Граптовскии 1980 131 —132] чи
таем «Именно свободной и знатной молодежи юиюдетвующего племени или
царства принадлежали право и обязанность находиться и воспитываться в цен
тре племени или царства при царе в качестве его слуг, составлять отдельные
отряды, служить на границе и т д < > О скифских "юношах", обычаях, свя
занных с общественным функционированием этой возрастной группы из сво
бодных и знатных, их воспитании и военных упражнениях, об отрядах "юно
шей", курсировавших на границах, где они жили охотой и разбоями (древний
обычаи "воспитания" и у персов), о зассчении новых земель молодежью из
вестно по Геродоту, Трогу Помпею, Лукиану и др»

² После основополагающих в этом отношении pa6oi Ж Дюмезитя [Дю-
мезиль 1976], а также развития высказанных Дюмезилем идей в работах ряда
о1ечесгвенных исследователей [Абаев 1962, и др ]

54 В Михаи шн Тропа звериных с юн

Именно в jtom контексте, как част ь неразрывного ритуально-магистического «собачье-заячьего единства», имеет смысл толковать вообще все довольно многочисленное племя зайцев, встречающихся и скифских и околоскифских' источниках. И здесь открывается еще одно поле для полемики с концепцией Д.С. Раевского, который относит этого зверька все к той же прокреатив-ной магии, отчего в ряде случаев заметно страдают трактовки конкретных, связанных с этим образом эпизодов.

3.2. «Заячий» сюжет у Д.С. Раевского

«Заячий» сюжет в изложении Д.С. Раевского вообще весьма занимателен' как с точки зрения спорности интерпретаций, так и с точки зрения потенциального обилия заложенных в каждом конкретном случае смыслов. Поэтому позволим себе, прежде чем перейти к собственным интерпретациям, вкратце изложить его в той последовательности, в которой он приведен в «Модели мира».

Отталкивается этот сюжет от описанной у Геродота известной сцены несостоявшегося боя между скифской и персидской армиями, — после которой, собственно, Дарий и принял решение об отступлении из Скифии². Уже одно это обстоятельство характеризует данный эпизод как весьма семантически содержательный — и Д.С. Раевский воспринимает его именно как таковой.

Высказанное недавно Е В Черненко³ предположение, согласно которому этот эпизод свидетельствует о том, что скифы «всего лишь демонстрировали свою готовность к бою, уклонившись от него в решающий момент под смехотворным предлогом», и его замечание об «издевательском характере такой демонстрации» представляют выразительный пример модернизирующего рационального толкования, совершенно не учитывающего специфики архаической культуры, и в частности фольклорной природы ис-

¹ И — шире — иранских

² «IV 134. После принесения даров царю оставшиеся в своей земле скиф
ские отряды — пехота и конница — выступили в боевом порядке для сраже
ния с персами Когда скифы уже стояли в боевом строю, то сквозь их ряды
проскочил заяц Заметив зайца, скифы тотчас же бросились за ним Когда ряды
скифов пришли в беспорядок и в их стане поднялся крик, Дарий спросил, что
значит этот шум у неприятеля Узнав, что скифы юшпся за зайцем, Дарий
сказал своим приближенным, с которыми обычно беседовал "Эти люди г iy-
боко презирают нас "» Здесь и далее перевод «Истории» Геродота в перево
де Г А Стратановского цитируется по московскому изданию 2001 года

¹ [Черненко 1982 29]

Скифы

точников Геродота < > Геродогово тоткование правомерно лишь в контексте рассказа об этой воине и предполагает отсутствие у интересующего нас мотива преследования зайца более универсального «подтекста» Между тем принпечение изобразительных данных настойчиво заставляет предполагать наличие такого подтекста

[Раевский 1985 60]

Для трактовки данного эпизода Д С Раевский использует

сопоставление, предложенное недавно Е Е Кузьминой¹, привлекшей для толкования сцены на амударьинском умбоне сюжет из осетинского Нартского эпоса о герое Хамыце, который преследует до края земли встретившегося ему на охоте белого зайца Заяц этот оказывается дочерью водного божества, и от ее брака с героем-победителем рождается один из ведущих персонажей нар-товского цикла — Батрадз ЕЕ Кузьмина вслед за В Ф Миллером обоснованно сопоставляет этот сюжет с присущим скифской мифологии представлением, согласно которому прародительницей скифов также является дочь водной стихии, точнее, богиня земли и воды, воплощение «нижнего мира» и порождающее начало

[Раевский 1985 62]

Далее привлекается масса «сопутствующих данных», свидетельствующих о существующей в индоевропейских культурах связи зайца с мотивами плодородия

в античном мире он устойчиво связывался с идеей плодородия, что диктовалось, скорее всего, его исключительной плодовитостью, а отсюда — и с символикой времен года, ему же приписывались магические свойства в сфере любовных чар Вероятно, аналогичная семантика в известной мере была присуща зайцу в Иране, чем, по всей видимости, и следует объяснить частое присутствие этого животного на персидских миниатюрах с изображением любовных сцен Теми же причинами, очевидно, продиктована популярность зайца в славянском свадебном фольклоре, в частности наличие в песнях мотива предварительного совокупления невесты с зайцем, а уже затем с женихом

[Раевский 1985 62 — 63]

В результате делается несколько неожиданный, с моей точки зрения, вывод

(Ку!ьмипа 1977|

56 В Михашшн Тропа звериных слов

Тогда становится понятным и смысл его преследования, поражения Известно, что выбор жертвенного животного зачастую определяется стремлением обеспечить жертвователю или всему представляемому им коллективу те свойства и способности, которые данному животному приписываются Плодовитость же, плодородие в архаических концепциях трактуются как эквивалент благополучия вообще, любого богатства, успеха, могущества Отсюда очень высокая смысловая нагруженность принесения в жертву именно зайца Сцены же преследования и поражения животного в искусстве должны трактоваться как изобразительный эквивалент подобного жертвоприношения < > Появившийся перед скифским войском заяц оказался способен расстроить его ряды не из-за присущего скифам анархизма, не по причине пренебрежительного их отношения к силе противника и не потому, что это был удобный повод избежать сражения Ести в скифской среде существовало представление, что принесение в жертву зайца обеспечивает благополучие, то легко реконструировать обычаи, согласно которому встреченный заяц непременно должен быть пойман (resp принесен в жертву) Аналогии из разных областей иранского мира подтверждают такую реконструкцию Именно так, к примеру, рассуждает герой упомянутого нартского сказания упустить зайца — значит потерять свою великую сааву

[Раевский 1985 63]

То есть, по логике вещей, скифы вместо битвы бросились за зайцем, чтобы обеспечить себе плодородие Мотив, по правде говоря, еще более сомнительный, чем тот, что приведен у Е В Черненко и отвергнут автором как «пример модернизирующего рационального толкования, совершенно не учитывающего специфики архаической культуры» А «легко реконструирующийся обычаи», в силу которого «встреченный заяц непременно должен быть пойман», — и вовсе смехотворен В таком случае скифы, пожалуй, только и делали бы в своих степях, что гонялись за зайцами

3.3. «Заячий секс»

Однако сомнителен не только вывод Весьма и весьма сомнительны сами интерпретации тех данных, на которые опирается автор, каковые данные, при должной к ним внимательности, они дают совершенно иную смысловую картину

Начнем с юго, что плодородие и секс суть вещи отнюдь не обязательно тесно связанные между собой, — в том числе и в архаических культурах Более того, в ряде случаев плодородие про-

Скифы

з7

тивопоставпяется не-статусному, «волчьему» сексу, ибо секс про-креативный, ориентированный на «благое умножение» хозяйственного «большого тела» и секс «юношеский», ориентированный на удовлетворение физиологического голода и «выпускание пара», принадлежат к двум различным территориальным, возрастным и статусным пространственно-магистическим зонам Свойственная в тех или иных формах практически всем индоевропейским культурам добрачная половая свобода связанная в том числе и с институтом «мужских домов» (в которых, кстати, зачастую на постоянной основе проживали «всехние сестрицы»), а также с более поздними формами регулирования добрачного секса (зимние вечерки, весенне-летние праздничные гуляния¹ и т д), никак не была ориентирована на магию плодородия, осуществлялась в «специально отведенных местах», старательно разведенных со статусным пространством «дома и храма», — во избежание осквернения последнего

Напомним также, что традиционные любовные в строгом смысле слова сюжеты, вне зависимости от той традиции, к которой они принадлежат и через посредство которой они до нас дошли, практически никогда не связаны с любовью супружеской Более того, мир статусных «взрослых» отношений чаше всего четко противопоставлен любовному сюжету и либо разрушает его, либо (через посредство сугубо ритуальных по своей сути испытаний, подаваемых обычно как перипетии, препятствия) трансформирует его в сюжет статусный Стандартные сюжеты древнегреческого романа и новоаттической комедии, кельтские сюжеты о Диармай-те и Грайне, о Дейрдре и Найси, о многочисленных любовях Ку-хулина, Финна и т д, германские — о Сигурде и Брюнхильд, о Хельги и Сигрун, иранские — о Зале и Рудабе, средневековые западноевропейские — о Ланселоте и Гвиневере, о Тристане и Изольде и т д, а также целый выстроенный в эпоху зрелого Средневековья «любовный код», связанный с культом дамы (которая, кстати, отнюдь не мыслилась как законная супруга), а также и более по-

¹ Приведем любопытное, хотя и отнюдь не уникальное свидетельство Филина Сгейбса, английского автора XVI века «Ко времени мая жители каж дою прихода или деревни собираются все вместе все без разбора, они идут всей гурьбой или отдельными кучками одни в леса и рощи друшс — в горы и холмы, одни в одно место, другие — в другое проводят всю ночь в развлече ииях и утром возвращаются неся с собой березки и вежи деревьев, чтобы украсить ими свои собрания Я слышал как мне передавали из достоверного источника и от людей серьезные что на 40 или 60 ити 100 девушек, которые ночью ходя| в лес едва ли тре1ья часть возвращайся домой, не потеряв не вшшос1и> Ци1 но [Гроздева 1977 1031

В Михайлин Тропа звериных слов

здние ренессансные, романтические и постромантические сюжеты дают более чем солидную и статистически представительную базу для подобного утверждения

По этому же ведомству стоит, на наш взгляд, проводить и упомянутые Д.С Раевским «агональные» славянские свадебные песни, связанные с мотивом «предварительного совокупления невесты с зайцем, а уже затем с женихом»' Совершенно очевидно, что речь идет о досеадебном совокуплении, в результате которого невеста достается жениху уже лишенной девственности. Если принять во внимание уже упомянутые практики добрачной сексуальной свободы, несовместимость этой свободы со статусной территорией, на которую «переходит» выходящая замуж женщина, а также очевидную принадлежность зайца «полевой», вне-домашней пространственно-магнетической зоне, то выбор зайца в качестве виновника «девичьей беды» вполне логичен. Следует, очевидно, принять во внимание и очевидную «не-опасность» зайца, его неспособность осквернить, «окровавить» будущую невесту, — в отличие, скажем, от волка или пса. Подозрение в «сексе с псом» — уже инвектива, основа для русского матерного мужского кода. Впрочем, принимая во внимание статусную и сюжетную единосущность зайца и волка/пса, можно предположить следующее, «безопасный» заяц в данном случае был просто магически «уместнее» «кровавого» волка. И дальнейший регистр оценки добрачного секса и возможных рожденных вне брака детей зависел от ситуации и от интенций говорящего. На свадьбе, в контексте «благословляющей ругани», речь, таким образом, шла о зайцах². В тех же случаях, когда являлась необходимость оскорбить женщину, подчеркнув ее неуместность на статусной территории и несовместимость с нею, в ход шли «суки» (то есть «вступавшие в сношение со псом)¹, «сукины дети» и «ублюдки/выблядки».

Кстати, славянские сюжеты, связанные с зайцем, отнюдь не ограничиваются свадебными обвинениями в добрачном сексе Так,

¹ «Заинька серенький, / Да не ходи по сеням, / Не топай ногою, / Я ля1у
с тобою» «— Заюшка, с кем ты спал да ночевал⁹ / — Спал я, спал я, пане мои,
/ Спал я, спал я, сердце мой, / У Катюхи — на руке, / У Марюхи — на груди, /
А у Дуньки вдовиной — на всем животе» Есть и соответствующие за1адки
«Заюшка беленький¹ Полежи на мне, хоть тебе трудно, да мне хорошо» (О cueie
на озимом хлебе) Цит по [Славянская мифология 1995 191]

² И о найденных в капусте младенцах⁹ Кстати, по сведениям А Н Афана
сьева, в Швабии еще в позапрошлом веке детей было принято находить не в
капусте, а в заячьих гнездах (Афанасьев 1995 3 129) Ср с приведенной ниже
гриммовской сказкой о «Заячьей невесте»

³ См главу «Русский мат как мужской обсиепныи код» в разделе «Арха
ика и современность» настоящею издания

Скифы 5 9

о девушке, которая не может выйти замуж, говорят, что она «тогда замуж выйдет, когда зайца в лесу поймает» [Славянская мифология 1995 191] Заяц в сказках, быличках, прибаутках и частушках¹ — традиционный охальник и «половой разбойник»² Сохраняется на славянской фольклорной почве и традиционная «единосущность» зайца с псом и/или волком — что, помимо всем известных сюжетов, давших «динамическую основу» единственному трюковому советскому мультсериалу «Ну, погоди'», фиксируется еще и в ряде труднообъяснимых с какой бы то ни было иной точки зрения поверий, вроде запрета есть заячье мясо на том основании, что у зайца «собачьи лапы»¹ (как соблазнительно увидеть здесь ход, параллельный принятой в развитом скифском «зверином стиле» манере вписывать части тела жертвы в корпус хищника и наоборот¹)

Так что античная вера в заячье мясо как в афродизиак навряд ли имеет хоть какое-то отношение к плодородию Так же как и

'Причем отнюдь не только в славянской традиции, в которой зафиксирован общеевропейский сюжет о том, как заяц «пользует> застрявшую между березами лису или волчицу [Афанасьев 1997 1, AT 36] В записанной братьями Гримм немецкой народной сказке «Заячья невеста» [Rusichenbraut, Гримм 2000 66] сюжет с представленной здесь точки зрения вполне предсказуем Заяц повадился в огород есть капусту, мать трижды посылает дочь прогнать супостата, дочь в ответ на «кыш» трижды получает предложение «Девушка, иди сюда, садись на мой заячий хвостик и поедем вместе со мной в мою заячью избушку» (эвфемизм «хвостик» достаточно прозрачен), на третий день девушка соглашается, играется «заячья свадьба», на которой в роли попа выступает ворон, в роли причетника —- лис, а в роли поезжан — «всякие зайцы», причем алтарь находится «под самою радугой» («езжай-не-доедешь»), заяц трижды приходит к оставленной им у котла невесте как представитель собравшихся гостей с опять же весьма недвусмысленным предложением «Отворися, отопри-ся», невеста сажает вместо себя соломенное чучело и убегает, заяц, ударив чучело и сшибив с него чепец (то есть опростоволосив его), замечает подмену и уходит «грустный и печальный»

¹ И просто — нахал, который, не имея ни силы, ни харизмы, пи статуса, которые дали бы ему «бытовое» право претендовать на какую-то значимость и/или привилегии, полностью лишен _>лемен гарных понятии о синусных «приличиях» Кстати, интересно в данной связи традиционное в России название безбилетного пассажира

³ «Вообще заячье мясо имеет сильный и приятный вкус дичины оно очень питательно даже горячительно Еще недавно на моей памяти народ не ел зайцев, теперь в некоторых местах начинают упогреблян. в пищу задки и почки а передки бросают, говоря, что передок у зайца собачий Это я рассказываю о крестьянах отдаленных Симбирском и Оренбургском губернии, а подмосковные, верояшо, не так ciрог и в соблюдении народных предрассудков» [Аксаков 1984 2S7| Интересна <юрячи[ельмая» оценка охотником заячьего мяса

С чедовало бы особо поговорить и о самом ритуале дворянской псовой охоты на зайцев, коюрая также нуждается, на мои взгляд, в серьешом семиотическом <ш,ы1че с пред юженнои точки зрения ил oxoiy вообще

В Михаи шн Тропа звериных с юв

«частое присутствие этого животного на персидских миниатюрах с изображением любовных сцен», тоже судя по всему, далеко не супружеских'

С этих же позиции придется пересмотреть и в буквальном смысле слова за уши притянутый Д С Раевским к плодородию сюжет о нартском герое по имени Хамыц, который будто бы погнался за зайцем, «чтобы не упустить свою великую славу» и эта мотивация принимается Д С Раевским абсолютно некритично Однако если ознакомиться с нартским эпосом чуть более пристально, то обнаружится, что Хамыц есть «неправильный брат-близнец» героя Урызмага, своеобразный нартскии антигерой, который, кроме постельных, почти никаких других подвигов не совершает, так что фраза насчет «своей великой ставы» не может и не должна восприниматься иначе как сугубо издевательская Но зато благодаря волшебному зубу (добытому кстати, путем шантажа у собственной сестры или у сестры отца, которой он угрожал наслать на нее осла-насильника) Хамыц — неотразимый соблазнитель, специалист по нестатусному, «молодежному», магически бесплодному сексу, то есть самый что ни на есть настоящий «заяц»

«Брак» Хамыца с «царевною водной» из хтонического царства бценов (вар с дочерью хозяина водного царства Донбеттыра), кстати, также явно нестатусный, да и добыча невесты во всех ва риантах сюжета также сопряжена с демонстрацией воинской и охотничьей несостоятельности Хамыца В данном случае перед нами откровенная версия традиционного сюжета о «царевне-лягушке», поскольку добытая Хамыцем «жена» днем именно в ля гушку (вар в черепаху) и превращается, причем показывать прочим нартам ее тоже никак нельзя, — по условиям заключенного ею с Хамыцем договора А когда Сырдон все-таки разоблачает Хамыца и высмеивает его перед нартами, лягушка уходит, предварительно дохнув (плюнув) на спину «героя-победителя» Хамыца, у которого между лопатками тут же появляется опухоль, откуда со временем выскакивает раскаленный железный младенец Батрадз, будущий погубитель нартов Так что Хамыц рождает его сам, причем из спины, что выводит нас на весьма забавные эротические параллели, связанные скорее не с прокреативной символикой, но

Показлютьнд в этом отношении и общеизвестная эмблема журнала <П 1еибои> ставшая после отгремевшей на Западе сексуальной революции симво юч не только и не столько печатного издания, сколько определенного способа жизни То обстоятельство что заяц здесь заменен на кротика суги депа не меняет Плейбои (человек естественно а не журнал) не размножает ся н 1еибои совокупляется

Скифы

с принятыми в среде воинских мужских союзов юмосексуа 1ьны-ми практиками¹

3.4. «Заячий» сюжет у Геродота

Сюжет со скифским войском, пустившимся в погоню за зайцем вместо боя с персами, естественно, трактовать нужно, исходя прежде всего из возможных ритуально-магистических мотивации такого более чем нестандартного поведения перед лицом изготовившегося к схватке противника Чтобы разобраться в этих мотивациях, вспомним для начала, как развивались предшествующие события Итак, армия Дария переходит через Дунай и вторгается в скифские степи Скифы, собрав войско, делят его на три части, причем одна из них, под командованием Скопаса (Скопасиса), идет более или менее строго вдоль северного берега Черного моря на восток, завлекая персов в глубь территории и всячески осложняя им жизнь, но не настолько, чтобы персы совсем отказались от преследования Выжигая степь и отравляя источники пресной воды, скифы не забывали время от времени «подбрасывать» персам «случайно отставшие» стада скота Итак, людская часть живой силы персидской армии от голода не страдала — во многом стараниями самих же скифов С пресной водой, по большому счету, проблем тоже особых не было, если учесть количество рек, текущих через южнорусские степи, а на то, чтобы сделать непригодной для питья воду даже в небольших речушках типа Кальмиуса, скифам явно недостало бы ни сил, ни средств Следовательно, главной целью «экологической» акции было уничтожение подножного корма то есть скифы, заманивая Дария все дальше и дальше в степь, пытались максимально ограничить способность его армии к маневру и тем самым сделать свое единственное исходное преимущество — большую по сравнению с персами маневренность на знакомой территории — абсолютным

Две другие части скифского войска под командованием Идан-фирса и Таксака (Таксакиса), очевидно сопровождая основную

¹ Показательна «кульгурологическая» параллель между отношением геро ев-нартов к «постельному герою» Хамыцу и принятой в 01ечесгвенной тюрем но-блатнои культуре системой восприятия < мохнатых воров>, осужденных по ci 117 бывшею советскою УК Значительная часть <пе1ухов>, «опущенных>, рекрутировалась как раз из осужденных за изнаси ювание В oi ношении тра диционных гомосексуальных культур см прекрасную работу К Дж Довера «Греческая юмосексуальность» [Dover 1978] и 1лаву <Древнегреческая игривая культура» в «треческом» разделе л ой кнши

В Михиилин. Тропа звериных слов

массу населения и «движимого имущества», отрываются от персов и уходят куда-то в сторону, вероятнее всего на северо-восток. «Сопроводив» эвакуацию, основная масса скифских бойцов возвращается к основному театру военных действий, подменив отряд Ско-паса, который тем временем уходит мимо персов обратно к Дунаю, чтобы попытаться договориться с оставшимися охранять переправу ионийцами о разрушении наведенного понтонного моста. Именно к этому времени и относится эпизод с зайцем и с несостоявшейся битвой.

Первое, что обращает на себя внимание, — количество отрядов, на которые делится скифское войско. У Геродота никакой ясности по этому вопросу нет. Он говорит о двух отрядах, но подчеркивает, что первое войско «принадлежало к первой из трех частей скифского царства», а второе составляли «два других царства — великое царство под властью Иданфирса и третье, царем которого был Таксакис» (VI, 120). Таким образом, перед нами тернарная структура, поделившаяся на две неравные части, не утратив при этом своей тернарности. Ту же структуру имеют и присоединившиеся к скифам «союзные» войска. К отряду Скопаса примыкают только савроматы, тогда как к войску Иданфирса и Таксака — два народа, гелоны и будины.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒