Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!

Архаика и современность 8 страница

В любом случае важна принципиальная единосущность кошачьих хищников Взрослый воин может как «выйти» из высокого семеино-хозяиственного и воински-охранительного статуса (обретя при этом равно высокий маргинальный воинский статус), так и «вернуть» его себе², «сбрив гриву» И этим он радикальнейшим образом отличается от юноши¹, удел которого — гонять по степи зайцев

В этой связи может проясниться и ситуация с интерпретацией стандартного изображения на скифских золотых бляшках «двойной головы», у которой с одной стороны — спокойное мужское лицо,

¹ Интересно заметить, что за пределами собственно степной зоны, где
условия хозяйствования и соответствующие им социально-статусные матри
цы претерпевают существенные изменения, сезонная привязка маргинально
го и «хозяйского» поведенческих комплексов переориентируется на 180 гра
дусов В большинстве земледельческих индоевропейских культур временем
ведения войн становится весенне-летний период, в то время как на осень и
зиму приходится период «зимних квартир» Данное обстоятельство, кстати,
умело использовалось придунаискими кочевыми и полукочевыми «племена
ми» (вне зависимости от их «этнической принадлежности), которые особенно
охотно нападали на римские территории именно зимой, когда легионы расхо
дились по зимним квартирам Карпы, бастарны, готы, квады, сарматы, гун
ны — все они предпочитали подходить поближе к римской границе в холод
ное время года и форсировать Дунай по льду См свидетельство Аммиана
Марцеллина в Res Gestae о квадах и сарматах-лимшантах, которые перемеща
ются к римской границе именно в зимнее время года (XVII, 12)

² Позволю себе особо заметить, что путь в обоих случаях, «на пути туда»
и «на пути обратно», лежит через сцену терзания, через жертву, через добычу

³ В этом, как мне кажется и состоит основная прагматика статусно-воз
растных структур архаических сообществ Повышение ыатуса сопровождает
ся здесь большей вариативностью поведения Для более высоких статусов допу
стимо периодическое испо гьзованис форм поведения, свойственных более
низким статусам (пусть даже и обус ювленных жесткими ритуальными схема
^ми), но не наоборот

В. Михайлин. Тропа звериных слов

а с другой — оскаленная львиная морда (рис. б)¹. Согласно устоявшемуся толкованию, перед нами «голова Афины, с которой связана сзади не то голова льва, не то обычная в изображениях Геракла XeovTfj» [Ростовцев 1925: 447— 448]. Д.С. Раевский справедливо ставит под сомнение саму правомочность интерпретации человеческого лица как принадлежащего Афине и женского вообще, а львиной морды как «маски в задней части шлема» или «львиного шлема» как безосновательные [Раевский 1985: 227—228]. Впрочем, как и следовало ожидать, он тут же рисует в качестве интерпретативной гипотезы очередное мировое дерево. С моей точки зрения, толкование здесь лежит буквально на поверхности: стоит только вспомнить о семиотике структурно близких изображений римского Януса как божества «переходного», «порогового», и все тут же станет на свои места. Перед нами откровенно культовое изображение, которое мы имеем все основания относить к сезонным или возрастным, не важно, ритуалам перехода, смены воинского статуса². Спокойное человеческое лицо и агрессивный львиный оскал, направленные в противоположные стороны, также говорят сами за себя³. Еще одним стандартным

¹ Подобные бляхи найдены в Семибратнем кургане № 2, в Нимфейском
некрополе (архаичные варианты); в курганах Куль-Оба, Чертомлык, Чмыре-
ва могила, Верхний Рогачик, Козел, Красноперекопском № 29, Мелитополь
ском и т.д. (поздние варианты).

² Кстати, данная интерпретация может быть применима и к уже упоми
навшейся выше «нестандартной» золотой бляшке из кургана Чертомлык со
сценой единоборства человека с кошачьим хищником. В таком случае перед
нами окажется мотив «вечного круговорота двух начал» в обычной мужской
судьбе.

³ Кстати, практически аналогичная семантика свойственна и весьма рас
пространенной разновидности отечественных блатных татуировок, так и назы
ваемой: «оскал». Чаще всего это оскаленная голова тигра (встречаются также
другие кошачьи хищники и волки). Смысл высказывания обычно комменти
руется клишированными высказываниями типа «Дави режим». В действитель
ности «оскал» является скорее характерологическим маркером, означающим
склонность носителя татуировки к яростным вспышкам агрессии, не обяза
тельно спровоцированным извне. То есть, по сути, речь идет о феномене, близ
ком к таким окруженным в воинской среде опасливым и суеверным уважени
ем явлениям, как древнескандинавский «берсерк», малайско-индонезийский
«амок» или древнегреческая «люсса».

Скифы _________________________ 97

атрибутом подобных бляшек является волюта на виске персонажа, интерпретируемая обычно как деталь шлема. Не проще ли разглядеть в этой волюте обычный для скифских и — шире — иранских изобразительных кодов маркер фарна в виде бараньего рога или загнутого в бараний рог птичьего клюва (рис. 7).

Кстати, основы поведенче- Рис. 7

ских различий между свойственными разным воинским статусам (сезонным, территориальным, возрастным, «послужным» и т.д.) практиками как нельзя лучше переданы в осетинской традиции нартского эпоса, которая со времен первых кавказских исследований Дюмезиля вполне доказательно соотносится со скифской традицией: как на структурном, так и на сюжетно-образном уровнях. В нартском эпосе различиям между старшими и младшими воинами и способам определения старшинства в каждом конкретном случае уделяется чрезвычайно большое внимание (ср. сюжет об определении старшинства между близнецами Урызмагом и Хамыцем, причем последнему, признанному младшим, в качестве утешительного приза достается тот самый, «донжуанский» волшебный зуб). Из двух случайно встретившихся на маргинальной территории «искателей приключений», решивших вместе поохотиться, гонит дичь (то есть атакует ее сзади, подвергая себя меньшей опасности, но и лишая себя более удобного способа «добыть» зверя) всегда младший по статусу, а старший ее «добывает».

Еще более показателен в этом отношении сюжет о том, как нарты (вар.: Бората, «вайшьятский» нартовский род) пытались извести старого Урызмага, в то время как все остальные бойцы из его рода ушли в очередной балц. Для всех вариантов данного сюжета свойственна весьма характерная деталь. Когда в самую критическую минуту возвращаются более молодые члены клана Урызмага (как правило, относимые к роду Ахсартаггата/Ахсартагката), избиение злоумышленников ведется по строго статусному сценарию. В самом простом варианте [Нарты: 78], где в роли спасителя выступает один только Батрадз, он нападает на Бората изнутри их дома (то есть со стороны, наиболее удаленной от своего собственного Дома), а Урызмаг встает в дверях и, выставив перед собой клинок, встречает врагов лицом к лицу. Стоит особо отметить, что «железный» Батрадз в данном случае вооружен весьма специфическим оружием — железной палкой, которая «случайно» попалась ему под

Заказ № 1635

В. Михайлин. Тропа звериных слов

руку, когда он спешил на помощь. Перед началом избиения Бората между Батрадзом и Урызмагом имеет место весьма характерный диалог, именно и переводящий предстоящую бойню в разряд охоты/терзания/жертвоприношения:

Тогда Батраз ворвался в дом и сказал Урызмагу:

—Эй, старик, будешь в засаде сидеть или гнать?¹Он сказал:

—Гнать я уже не в силах, в засаде посижу...

[Нарты: 2: 237]

В тех вариантах, где на помощь Урызмагу приходит несколько нартских героев, они строго распределяются по статусу согласно месту, которое каждый из них занимает за пиршественным столом. Старик Урызмаг в данном варианте сюжета вообще не принимает участия в боевых действиях, но общая структура «распределения обязанностей» остается неизменной. «Заведенный» наглыми речами нартской молодежи Батрадз обращается к Созырыко на хати-агском языке, своеобразном воинском маргинальном коде, непонятном всем прочим, «домашним» людям:

— Гнев меня разбирает. [Скажи, ты] из ущелья будешь гнать
или у входа в ущелье поджидать?

Созырыко отвечал:

— Стар я стал, где мне по ущельям скитаться, лучше я у входа
в ущелье подожду.

Созырыко вскочил и дверь мечом поперек перегородил

[Нарты: 2: 239].

При этом до начала боя Созырыко, как старший, сидит (что оговорено особо) почти во главе стола, и для того, чтобы занять боевую позицию у двери, ему, по логике вещей, приходится не просто «вскочить», а пройти через весь хадзар. Батрадзу, который, как самый младший, садится «с юношами», очевидно, приходится проделать обратный путь.

Итак, нападение на «дичь» спереди или сзади, в направлении «к дому» или «от дома» семантически маркировано и соотносится с воинским статусом², который в рамках той же иранской тради-

' В примечаниях к данному сюжету особо оговаривается устойчивый и иносказательный характер этой фразы.

^: Ср. с традиционным в контексте европейских «загонных» охот распределением обязанностей между статусными и не-статусными охотниками. Гонят личь, как правило, люди, даже не имеющие права поднять на нее руку (и

Скифы

ции может означаться и через посредство других кодов (зооморфного, связанного с длиной и убранностью/неубранностью волос, «металлического» и т.д.). «Кошачья» семантика (и ее варианты) в данном контексте представляется более или менее внятной. Перейдем теперь, не выходя за рамки собственно иранской традиции, к другому примеру, дающему близкий к изображенному в «средних» сценах нижнего фриза пекторали набор как означаемых, так и означающих.

В первой книге «Киропедии» Ксенофонт приводит явно аутентичный по происхождению сюжет, связанный с первыми охотничьими подвигами Кира, будущего создателя персидской державы. Кир — отрок и воспитывается при дворе своего деда, мидийского царя Астиага. Как отроку, ему запрещено принимать участие во «взрослой», царской охоте¹ и разрешена охота исключительно «игровая» — в пределах обширного, примыкающего к царскому дворцу парка, куда специально для него выпускают неопасную дичь.

Наконец Астиаг разрешает Киру (в сопровождении дяди, Ки-аксара, и отряда взрослых воинов) выехать на «настоящую» охоту. По пути туда Кир активно расспрашивает спутников об особенностях дичи и получает в ответ вполне знаковую информацию, — замечу сразу, что олень и кабан здесь разведены по разным категориям.

Те отвечали, что медведи, кабаны, львы и пантеры чаще всего убивают приблизившихся к ним охотников. Напротив, олени, газели, дикие козы и ослы совершенно безопасны. Они также советовали остерегаться опасных мест не меньше, чем хищных зверей, так как многие охотники погибли вместе со своими конями в пропастях. Кир слушал их с необыкновенным вниманием, но когда увидел выпрыгнувшего оленя, кинулся его преследовать,

не имеющие при себе оружия, если не считать таковым шумовые инструменты). А статусные охотники сидят в засаде «по номерам» (распределение которых также связано с соблюдением статусно-иерархического принципа) и ждут «удачи», «фарта», выражающегося как в «удачности» выстрела, так и в положенной доле трофея.

¹ Каковая как в иранской, так и в других индоевропейских «царских» культурах вообще воспринималась как чрезвычайно важное «государево дело». Приведу не лишенную смысла, хотя и явно отошедшую от исходного магнетического контекста, Ксенофонтову рационализацию по этому поводу [Ксенофонт: I: II: Ю]: «Если персы считают охоту государственным делом, во главе которого, так же как и на войне, стоит сам царь — а царь и сам охотится, и за другими следит, чтобы они принимали участие в охоте, — то это происходит потому, что охота представляется им занятием, более всего похожим на войну».

В. Мыхайлин. Тропа звериных слов

забыв обо всем, что ему говорили, и устремив взор лишь в ту сторону, куда помчался олень. Конь его, споткнувшись обо что-то, упал, и Кир едва не перелетел через него. Все же Кир удержался, и конь его встал. Спустившись в долину, Кир поразил оленя дротиком; это было великолепное и сильное животное. Кир был необыкновенно счастлив. Но тут подъехавшие воины стали его укорять, говоря, что он подвергался большой опасности; воины грозили, что станут жаловаться на него царю. Сойдя с коня, Кир стоял и слушал все, что ему говорили, огорчаясь всем сердцем. Но тут донесся до его слуха крик охотников, и он быстро вскочил на коня, охваченный азартом охоты. Увидев мчавшегося кабана, он поскакал ему навстречу. Напрягшись до предела, Кир поразил его в голову между глаз и убил.

[I: IV: 7-9]¹

Итак, Кир во время своей первой, «незаконной» с точки зрения ее статусной неуместности, охоты² последовательно убивает сразу обоих интересующих нас животных — оленя и кабана. Причем оленя он убивает первым, и за излишнюю лихость ему выговаривают воины, то есть все и каждый, кто является участником той же «охоты». Теперь Кир с ними на равных, и они имеют на это право. Однако после убийства кабана право на выговор имеет только дядя, ближайший царский родственник, так сказать «Великий Князь». Все остальные воины показательнейшим образом молчат.

Дядя грозит Киру наказанием («за статусную неуместность»). Кир отвечает, что согласен на любое наказание, если только ему разрешат подарить добытых оленя и кабана деду, Астиагу. После чего Киаксар внезапно меняет линию поведения и произносит весьма показательную фразу:

— Поступай, как желаешь. Похоже, что ныне и ты — наш царь.

[I: IV: 9]

Итак, убийство оленя делает Кира равным взрослым воинам из царской охоты. Убийство кабана переводит его в разряд «князей», «предводителей». После чего, подчеркнув свое право преемственности (выразив желание поднести оленя и кабана царю и тем

¹ Здесь и далее цитаты из «Киропедии» даются в переводе В Г. Борухоии-
ча и Э.Д. Фролова по московскому изданию 1977 года

² В сюжете особо оговаривается, что в ходе преследования оленя споты
кается конь Кира, а сам Кир едва не падает на землю. Смысл этого эпизода
достаточно внятен.

Скифы

продемонстрировать происшедшие с ним статусные изменения) он переводит себя в собственно царский статус —даже в глазах Ки-аксара

Причем изменения эти касаются только самого Кира, что настоятельно подчеркивается в сюжете Преподнеся деду добычу, он просит разрешения вывести с собой на охоту своих «гетаиров», «друзей» одного с ним возраста, — и встречает твердый отказ Quod licet Jovi поп licet bovi Перепрьп ивать сразу через две статусные ступеньки позволено только тем, кто наделен особым «счастьем», — по праву ли происхождения, по праву ли чудесного рождения и воспитания Напомню, что Кир вписывается в обе эти категории

Различия между кабаном и оленем в данном случае могут вывести нас на принципиальные сюжетные различия между двумя половинками пекторали — при выраженном параллелизме этих сюжетов В обоих случаях речь идет о переходе из периферийной зоны, маркированной псами и зайцами (именно псами, а не собаками¹), в зону центральную, маркированную конями и грифонами Однако, если судить по «персидскому» сюжету, олень и кабан могут быть расположены в воинском «послужном списке» не параллельно, а последовательно, как соответственно маркеры обычного (высокого) воинского статуса и статуса «командирского», дающего право на собственную «стаю» Напомню, что Кир сразу по возвращении пытается реализовать это право, и отказ деда может быть связан как с «неготовностью» щенячьей Кировой дружины, так и с потенциальной опасностью усиления Кира как воинского лидера Статус Кира (царь и удачливый полководец при живом царе) так и останется неопределенным на достаточно долгий период времени Однако закончится эта неопределенность сменой режима, которая выразится не только и не столько в смене правящей династии (согласно устойчивой легендарной традиции, поддержанной и Ксенофонтом, Кир — прямой потомок Астиага), сколько в смене воински-аристократического субстрата власти маргинальные доселе персы придут на смену «изнежившимся» статусным мидиицам

Предложенный вариант прочтения семантической разницы между оленем и кабаном в качестве объекта терзания в скифском «зверином стиле» подтверждается и статистически Количество терзаемых оленей на памятниках собственно скифского, скифо-сакского и скифо-сибирского стилей значительно выше количества терзаемых кабанов Причем кабан по большей части встречается именно в паре с оленем

В случае с оленем особую семантическую значимость могут иметь и рога — предмет специфической заботы скифских мастеров

В. Михайлин. Тропа звериных слов

по камню, металлу и т.д. Я, естественно, ничем не могу доказать, что количество отростков на оленьих рогах (зачастую оформленных в виде откровенно «фарновых» стилизованных орлиных головок) могло соответствовать количеству воинских побед — или совершенных «балцев» (как это имело место в ряде североамериканских традиций, где маркерами выступали особым образом оформленные орлиные перья), а потому оставлю данное предположение предположением.

Стоит отметить и особую роль оленя как дичи в более поздних европейских контекстах. Олень, «красный зверь», является наиболее распространенной добычей охотника во всех без исключения европейских фольклорных традициях. В сказках вырезанные у него печень и легкие (вар.: сердце) зачастую предъявляются «заказчику» в качестве доказательства убийства главного героя, как раз и отправленного через посредство этого откровенно ритуального жертвоприношения (подмена жертвы) в инициационный «балц». В средневековой Европе олень — «господская» или даже королевская дичь, притронуться к которой простолюдин не имеет права даже в целях самозащиты (канонический случай с загонщиком на охоте)¹. Английская традиция, связанная с Робином Гудом, особо настаивает на том, что наиболее вызывающим нарушением закона, с точки зрения властей, является даже не грабеж на больших дорогах, а то обстоятельство, что «вольные стрелки» охотятся на оленей. Причем право подобной охоты рассматривается самим Робином как неотъемлемая часть его мужского и воинского права, едва ли не более важная, чем право на мифическую земельную собственность рода Локсли.

Особую связь с воинским статусом имеет олень и в древнеиндийской традиции. В работе «Образ кшатрия в "Тиртхаятре": пространственные аспекты» СИ. Трунев [Трунев 2002], комментируя особенности облика и поведения еще не получившего посвящения в высший воинский статус Бхимасены на маргинальной территории, особо обращает внимание на оленью шкуру, в которую одет герой². Оленья шкура как атрибут кшатрийского «костюма» упоминается и в «Законах Ману».

Олень как «самая правильная» жертва фигурирует в самых разных традициях. Так, празднование Богородица Луп (Рождества

¹ Ср. в этой связи известные «гуманистически рационализированные» сюжеты о крестьянских мальчиках/отроках/юношах, замученных «дикими барами» за убийство или ранение охотничьего пса.

-' Встреченные Бхимасеной ракшасы называют его в разговоре между собой «тигром среди мужей, который явился сюда с оружием, обернувшись в оленьи шкуры». Сиена терзания здесь «вывернута наизнанку» — но сущностное единство кошачьего хищника и оленя от этого не исчезает.

Скифы

Богородицы, 8 сентября) в коми-пермяцком селе Богородск было связано с легендой, согласно которой после чудесного явления иконы Божьей Матери был установлен ежегодный обряд жертвоприношения, специально для которого из лесу к церкви рано утром прибегал красивый и тучный олень После того как однажды селяне, не дождавшись оленя, приносят в жертву домашний скот, прибежавший с опозданием олень падает замертво и больше не является [Мифология коми 1991 91 ]'

Что касается кабана, то его особая символическая роль неоднократно отмечалась исследователями индоевропейских архаических культур Этот зверь, с одной стороны, с удивительным постоянством считается «нечистым» и в целом ряде традиции либо вообще исключен из списка жертвенных животных, либо занимает в нем самую нижнюю ступень С другой стороны, он с не меньшим постоянством считается самой завидной и почетной охотничьей добычей

Следует отметить особую роль, которую сцены царской охоты на кабана (а также кабаньи головы как элемент орнамента и т д) шрали в иранском искусстве эпохи Сасанидов, весьма озабоченных утверждением легитимности своей династии как «истинно персидской», «правильной» и «восходящей непосредственно к Ахе-менидам», в отличие от парфянских Аршакидов Кабан есть атрибутивное животное Вэрэтрагны, иранского воинского божества, функционально параллельного индийскому Индре (одним из про-вазий которого является «Вритраган», то есть «Вритрабоица, победитель Вритры»)

Сходное значение, очевидно, имеет этот образ и в географически «противоположном» иранскому индоевропейском ареале, а именно в ареале скандинавском Особая популярность вепря в скандинавском зверином стиле эпохи викингов¹, то есть эпохи резкого крена традиционного северогерманского общества в сторону военной аристократии, закончившегося установлением королевской власти и «монотеизацией» Скандинавии, также говорит сама за себя

В уже цитированной работе о рогозенском кладе Иван Мара-зов пишет о кабане, который во фракийской разновидности звериного стиля фигурирует не менее часто, чем в других индоевропейских

' В данном сюжете можно видеть постепенное вытеснение «охотничьей» жертвы жертвой «мирной»

«В целом отметим, что, наряду с хищной птицей, вепрю принадлежит лидирующее место в перечне сюжетов древнескандинавского искусства эпохи торжества и расцвета звериного стиля» (Комментарии А Хлевова к переизданию классической книги А Стриннгольма «Походы викингов» [Стрин-нгольм 2002 723J)

В Михаияин Тропа звериных слов

Most probably this (речь идет о причинах выбора вепря как стандартного маркера хтонического начала — В М) stems from the «mixed» nature ot the boar The boar is simultaneously a herbivore and a predator, living on the land, but also inhabiting marshes in between the wild and the cultural world¹

(Marazov 1996 162]

Последнее замечание относительно «промежуточного» положения вепря между «культурой» и «дикостью» кажется мне наиболее значимым В этом контексте вепрь должен являть собой вполне законный маркер любой деятельности, связанной с необходимостью «ходить между мирами» — то есть, в первую очередь, деятельности жреческой²

«Жреческая» семантика вепря в данном случае отнюдь не противоречит его «княжеской» семантике, а, напротив, подтверждает ее Предводитель дружины является не просто статусным воином Выводя свое «большое дружинное тело», свою «охоту» за пределы статусной территории в маргинальную, а тем более в совершенно чуждую с магнетической точки зрения хтоническую зону (в случае дальних походов), он тем самым берет на себя всю полноту магической ответственности за благополучие/неблагополучие этого крайне рискованного предприятия Удача или неудача похода, смерть или благополучное возвращение каждого конкретного участника³ целиком обеспечиваются его «фарном» (как общим «везением») и его дхзар⁴ (как специфически воинской харизмой, «фартом», «драйвом»), зримым воплощением которых является, собственно, золото, носимое вождем на себе и при себе Столь же полное право имеет он и на всю взятую во время похода добычу, из которой по окончании оного награждает участников, отрезая от собственной⁵ доли (удачи, судьбы) индивидуальную долю (удачу, судьбу)

Итак, кабан — доля вождя, так же как олень — доля взрослого статусного воина Подобная интерпретация семантики данного

' «Вероятнее всего, причиной этого является 'смешанная" природа вепря Вепрь одновременно — и травоядное и хищник, он живет на суше, но при jtom водится и в болотах между дикостью и культурным чиром»

² Подробнее об этм см парафаф <Жрец в женской одежде Вепрь> в 1лаве
< Между волком и собакой >

³ На время похода — «пальца на руке вождя» по возвращении же на ис
конную территорию в большинстве случаев— вполне самостоятельною
субъекта племенного права, который в побои момент можы потребовать ком
пенсации за нанесенный предводителем материальный моральный или маги
ческий ущерб

⁴ Осетинское хсар

' И — в лом случае — общей'

Скифы

образа находит ряд подтверждении и в античной традиции Та чрезвычайная важность, которая придается собравшимися на Калидон-скую охоту царскими сыновьями (и затесавшейся среди них валькирией Аталантои) праву на первый удар, на «первую долю» добычи и тд, говорит сама за себя¹ Прибывшего неузнанным в собственный (царский¹) дом для того, чтобы вернуть себе право на царе гво, Одиссея его бывшая кормилица Евриклея узнает по шраму, полученному именно при охоте (первой в жизни и удачной') на вепря, — тем самым латентно подтверждая исконное право Одиссея на престол Филипп II Македонский кичился тем, что не допускает за свой пиршественный «дружеский» стол людей, не добывших на охоте хотя бы одного вепря (ср дальнейшие функции гетаиров при его сыне Александре, а впоследствии диадохов, основавших все основные эллинистические династии)' Есть весьма примечательные в этом отношении эпизоды и в римской традиции — причем не столько в ранней, сколько в поздней, изрядно «варваризованной» Так, будущий император Диоклетиан еще в молодости, в Галлии¹, якобы получил предсказание, согласно которому он должен был стать императором, убив кабана На воинской сходке в Никомедии 17 ноября 284 года легионы (уже начавшие к этому времени постепенно превращаться в полуварварские по составу и способу «потребления территории» формирования) должны были провозгласить нового императора Претендентов на эту должность (давно уже успевшую стать в имперском Риме сугубо «стайной») оказалось

¹ Небезынтересен «кабаний» эпизод и в случае с Гераклом — кстати, по сетившим Кашдон, согласно Диодору Сицилийскому (IV, 34), вскоре после смерти Мелеагра, основною фигуранта в упомянутом сюжете Эврисфей от правляет Геракла против Эриманфского вепря — но задание на сей раз пока-зательнейшим образом отличается от предыдущих Вепря (как впоследствии и кобылиц Диомеда, впрочем, о лошадях ниже) Геракл ни в коем случае не должен убивать, ею требуется доставить Эврисфею живым В заранее заданном и постоянно демонстрируемом противостоянии, в котором Эврисфей имеет право на царский престол, а Геракл пожизненно приписан в герои право на царскую добычу есть очередная демонстрация общею положения вещей Претензии Эврисфея, естественно, снижены комической концовкой эпизода, когда он, напуганный видом вепря, прячется в медный цельнометаллический пифос, однако общей ситуации это не меняет Геракл может оси лить вепря но — не «терзать» его Интересна— в рамках земледельческой греческой культуры и строгая «зимняя» (то есть в греческом контексте — статусная, «старшая») привязка этого эпизода Гераклу удае1ся поймать вепря только после того, как он загоняет чудовищного зверя в глубокий снег (Apol lod Bibl II, V, 4)

^г Ср также сцены охоты на фресках в недавно раскопанных македонских Царских гробницах (материал демонстрировался во время юклатов по резуль татам раскопок 27 марта 2004 года в большой аудитории Лувра)

Ср особую популярнос1Ь кабана в келыскои фадиции вообще

В. Михайлин. Тропа звериных слов

двое — сам Диоклетиан и пре
фект претория Апр, чье имя
практически омофонично латин
скому «арег», «вепрь». Диоклети
ан убивает Апра на глазах у всего
войска, произносит ключевую
фразу: «Наконец-то я убил назна
ченного судьбой вепря!» — и ста-
Р_ис g новится императором.

Напомню также и еще об одном сюжете, на сей раз из ирландской кельтской традиции. В сюжете о весьма непростом любовном треугольнике Финн — Грай-не — Диармайд финальная точка ставится именно при посредстве кабана. Диармайд, не имея права на высокий, «княжеский» статус, бежите Грайне, невестой «короля фениев» Финна¹, покушаясь тем самым на его «долю». Обе стороны разыгрывают сложную партию, в которой ритуальная вражда компенсируется ритуальными же ходами к примирению. Заканчивается сюжет охотой на чудовищного вепря, в которой Финн фактически вынуждает Диармайда принять участие. Вепрь — законная добыча Финна, а не Диармайда (так же, впрочем, как и Грайне). Диармайд не в силах с ним справиться и получает во время охоты смертельную рану, при попытке вылечить которую Финн совершает действия, откровенно подчеркивающие их с Диармайдом статусные различия. Диармайд умирает, а Финн появляется перед фениями с Грайне — со своей законной королевской долей.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒