3.3 Мгновенность. Поэтика изменчивости. Красота непостоянства (мудзё-но би)

Японская эстетика ориентирована на миг. Она находит прелесть в том, что исчезнет через секунду, на мгновенную картинку, возникающую перед глазами и в воображении. Средневековая японская проза фиксирует малейшие происшествия и превращает кратковременное в бесконечное. Увеличить, продлить, полагает японец (по мнению В. Мильдона), можно одним средством – признать значение каждой мгновенности, независимо от «до» и «после».

«Помню, однажды во время празднества Камо день выдался пасмурный и холодный. Снег редкими хлопьями падал на шапки танцоров, увенчанные цветами, на их одежды, белые с темно-синим узором. Слова бессильны выразить, как это было прекрасно! » [213].

«Когда в ясную ночь, при ярком лунном свете, переправляешься в экипаже через реку, бык на каждой шагу рассыпает брызги, словно разбивает в осколки кристалл» [225].

«В начале двадцатых чисел девятой луны я отправилась в храмы Хасэ, и мне случилось заночевать в каком-то убогом домике. Разбитая усталостью, я мгновенно уснула. Очнулась я в середине ночи. Лунный свет лился сквозь окошко и бросал белые блики на ночные одежды спящих людей... Я была глубоко взволнована! В такие минуты поэты сочиняют стихи» [221].

В японской мгновенности отсутствует аналитика. Все мгновенное передается как сразу мгновенное, адекватное происходящему. Не художник-поэт запечатлевает мгновение, а оно само «портретирует» себя его руками. У европейцев, как пишет В. Мильдон, мгновенность вечна. Путем непрерывного наблюдения они рассчитывают вырвать у природы тайну, узнать прежде неведомое, не оставить ничего неясного. Японцы же и не помышляют об этом: тайны не узнать, сколько не старайся, потому скромно запечатлевай мгновенное, и в нем, если повезет, сможешь достичь всего.

Японец не отказывается от реальности, но хочет полностью прожить ее, ища полноту не в связи времен, а в интенсивном проживании каждого мига. Не высказаться о первом снеге, не заметить цветущего куста или дерева – значит укоротить и без того недолгую жизнь. Зато максимально прожитый миг прибавляет к дням человека. Мгновение, в котором проживаешь вечность. Как раз потому, что японец остро переживает краткость жизни, он не избегает ее, а ищет способов продлить, и его литература отлична этими способами от литератур других народов. Один из них и состоит в «поэтике мгновения», каковое японец вовсе не считает образом вечности, но лишь тем, что оно и есть по своей сути. Отнестись к мгновению как к мгновению – вот главная трудность, ибо оно настолько коротко, что требует длительного проживания, иначе безвозвратно канет.

Этика японцев состоит в том, чтобы жить каждое мгновение, а эстетика – чтобы фиксировать каждое словом или изображением.

Причину возникновения «поэтики мгновенности» можно понять через идею бренности[24], пришедшую в Японию с буддизмом и наловившуюся на «ненадежность» окружающей природы, готовой в любой момент разразиться стихией и уничтожить человека. То есть на формирование идеи мгновенности повлияли религиозный и географический факторы.

Разрушительность стихий вызвала привычку интенсивного переживания мгновенности (некая «контрстихия»). Постоянное ощущение хрупкости жизни повышало, как можно допустить, остроту наблюдения над окружающим, приучало ценить красоту преходящего, удерживать его посредством особой эстетики – эстетики мгновенности.

Внешнее для японца было необходимым, как говорит В. Мильдон, внутреннее – истинным. Такая расстановка ориентиров объясняет, отчего столько значения в национальном сознании имела идея мгновенности. В отличие от индуса-буддиста японец не считал внешний мир обманчивым, но лишь преходящим, а потому ненадежным, тем более окружающая природа – тайфуны, землетрясения – подтверждала это. Устойчивым и надежным был только мир внутренний, а там каждый миг был уникален и неоднороден со следующим, поэтому не вытекал из него, так сказать, «исторически», а «стоял рядом», как нечто особое и, если рассматривать этот феномен с точки зрения композиции, мог быть перенесен в «любое место». Этим повышается цена каждого мгновения, как неповторимого, и от человека требуется отдать ему все жизненное внимание. Запечатлеть мгновенность, передать мимолетную картину пейзажа, настроения, внушить читателю-зрителю чувство бесконечности всякого мига жизни – равносильно тому, как если бы вырвать этот миг у тлена, смерти, одновременно сохраняя его быстротекучесть и хрупкость.

«Настоящее» в философском сознании японца не является чем-то вроде моста от прошлого к будущему, и человек живет каждое мгновение своего жизненного срока как самоценно достаточное, не соотнося с былым или грядущим. На взгляд европейца философии мгновенности больше пристало знаменитое «после нас хоть потоп». Но мгновению «по-японски» свойственно резко противоположное отношение. Как раз потому, что ценность бытия зависит не от цепи взаимосвязанных моментов, а от самодостаточности каждого проживаемого мгновения, любой из них несет все содержание в себе самом и не нуждается в каком-либо соотнесении с находящимися рядом.

Где европеец, по замечанию В. Мильдона, пробует настичь вечность словом или перехитрить ее, по своей воле сжимая-растягивая время, там японец, не ставя подобных целей (ему не близка идея покорения природы, власти над стихиями, среди которых и стихия времени), а действуя по естественному чувству, добивается вечности в мгновенном. Поэтому и организованы так в японской поэтике эпизоды, что ее мера – мгновение, а не вечность, и при полном проживании каждого мига короткая жизнь может показаться вечной. И сам порядок проживаемых мгновений не важен: он определяется не человеком, а не зависящими от него силами, ему не подвластными.

Как сказал Горегляд В. Н., «особенность стихотворной вставки заключается в том, что она не содержит описания событий, а фиксирует внимание на мгновенной картине природы... При обилии таких вставок время либо останавливается, либо движется... очень медленно».

«Если бы наша жизнь продолжалась без конца, не улетучиваясь, подобно росе на равнине Адаси, и не уносясь, как дым над горой Торибэ, ни в чем не было б очарования. В мире замечательно именно непостоянство»[25].

Последние строки, как считает В. Мильдон, можно рассматривать как идеологию мгновенности и ее художественной формы дзуйхицу, не просто выражающей непостоянство, но закрепляющей его и тем хранящей основное, что придает бытию очарование (на этом понятии Мотоори Норинага построил обоснование национального эстетического идеала как сублимата духовности, коренящейся в мировоззрении синто), одновременно возводя непостоянство и череду мгновений в ранг вековечной устойчивости.

В этой главе мы выяснили, что эстетизм был основной пружиной всей психической жизни господствующего сословия Хэйан, что все мировоззрение этой аристократической эпохи можно охарактеризовать как эстетическое. Оно выразилось в таких эстетических категориях, как моно-но аварэ («печальное очарование вещей»), незавершенность и мгновенность. Они играли большую роль в жизни хэйанцев, оказали влияние на литературу, а также сыграли огромную роль в формировании особого японского мировоззрения.