Глава 3. Проблемы подростков в повестях Чарской через призму романтических воззрений

 

Расцвет русского романтизма как литературного направления традиционно принято соотносить с концом 10-х – 30-ми годами XIX века. [56] Дав жизнь последовавшему за ним реализму, романтизм перестает определять литературу первого ряда, однако в рамках начинающей зарождаться массовой литературы находит новую жизнь. Но особенно плодотворной оказывается рецепция романтизма литературой, адресованной детям и подросткам. Романтизм, проникая в область массовой детской литературы, наполняется новыми смыслами. В детской литературе он перестает быть направлением, заданным определенными временными рамками; во всяком случае, эти рамки оказываются несоизмеримо шире. С начала двадцатого века и до настоящего времени черты романтической стилистики можно найти едва ли не во всех произведениях популярной подростковой прозы.

В книгах Лидии Чарской, будь то повести о жизни в серых институтских стенах или о приключениях в тайге или на Кавказе, а также небольших сказках – в основе каждого из ее произведений лежат принципы романтизма, такие как двоемирие, конфликт исключительной личности и общества, романтический побег, элементы фантастического и другие. Наличие этих черт неоднократно упоминалось критиками, однако, как правило, это было лишь указанием на клишированность сюжетов Чарской. Между тем именно можно предположить, что, несмотря на однообразие некоторых сюжетов, именно благодаря этим во многом схематичным и упрощенным чертам романтизма повести Чарской находят столь горячий отклик у ее читательниц и читателей.

В данной главе мы попытаемся на материале творчества Лидии Чарской рассмотреть, как основные черты романтизма отражаются в массовой литературе для подростков, и попытаемся выявить взаимосвязь между романтической эстетикой и содержанием детско-юношеской литературы.

Итак, одна из важнейших черт романтической эстетики – двоемирие, сосуществование реального и идеального миров. В повестях Чарской, особенно в «Джаваховском цикле», принцип двоемирия организует текст уже на уровне композиции. В повестях «Княжна Джаваха» и «Вторая Нина» события разворачиваются сначала на Кавказе, затем – в Петербурге; в повести «Люда Влассовская», напротив, сначала изображается жизнь в институте, а затем героиня отправляется на Кавказ. Кавказ в повестях Чарской – пространство, где героиня свободна и счастлива. Для двух главных героинь, Нины Джаваха и Нины Бек-Израил, Кавказ – родной мир, для третьей, Люды Влассовской, – место, ставшее домом.

Традиция изображения Кавказа как естественного, идеального романтического мира, восходит к началу девятнадцатого века – творчеству А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, К. Ф. Рылеева, А. А. Бестужева-Марлинского и других. У Чарской Кавказ предстает как мир сильных свободных людей. И исключительная главная героиня, находящаяся в центре повествования, становится своего рода госпожой этого мира. Пространство Кавказа оказывается связанным с приключениями, время заполнено событиями. Тем более контрастными выглядят институтские части, жизнь в которых подчеркнуто бессобытийная и рутинная.

Подобное разделение наблюдается не только в повестях «Джаваховского цикла». Идеальный мир повести «Сибирочка» – тайга, в которой девочка растет и воспитывается, в «Лесовичке» – Старый Лес. И каждый раз второй частью оппозиции становится Петербург, в котором героини не оставляют своих мыслей о родине. Холодный, неприятный, неуютный и чужой город выступает как антитеза и солнечного, вольного, благоухающего Кавказа, и дремучей, простой, глухой Сибири, и дикого, старого, колдовского Леса. Петербург становится пространством несвободы, принужденности. Здесь девочками приходится носить одежду, которая их уродует, скрывать свои чувства, здесь они окружены чужими людьми, отношения между которыми определяются не человеческими чувствами, а правилами, предписаниями и нормами этикета; именно в Петербурге умирает от чахотки Нина Джаваха, в бреду видящая отца, зовущего ее на Кавказ. «За серыми стенами»[57], «В клетке»[58] – так называет Чарская части книг, в которых описывается жизнь ее героинь в Петербурге.

Противопоставляя одно пространство другому, Чарская не остается механическим подражателем старой романтической традиции. Ее героини, четко проводя грань между двумя мирами, однако не отказываются от одного из них. Петербург, холодный и неприветливый, все равно оказывается необходим. И естественный, и цивилизованный мир одинаково помогают героине сформироваться как личности. Оппозиция становится близкой и понятной ее читательницам. Родной мир связан с родителями, семьей, простым счастьем, но разлука необходима. Чтобы стать по-настоящему сильной личностью, доказать свою способность выносить жизненные невзгоды, научиться отвечать за свои решения, героини должны пройти испытания в чужом для них мире. Таким образом, романтическое двоемирие осложняется значением фольклорного «иного мира», в котором героини проходят инициацию.

В центре повестей Чарской всегда находится сильная, исключительная личность, «особенная» главная героиня, непохожая на других. Эта «непохожесть» проявляется в ее внешности, происхождении, поступках. Героини повестей Чарской находятся, как правило, на стыке культур, и их происхождение, воспитание, привязанности оказываются каждый раз новым уникальным взглядом на эту дуальную систему.

Нина Джаваха («Княжна Джаваха», 1903) – дочь знатного русского дворянина, князя, воина-героя и прекрасной дикарки из горных аулов. Она сочетает в себе гордость наследницы знатного русского рода и безудержное стремление к абсолютной, ничем не ограниченной свободе. Героиня изначально оказывается принадлежащей к двум мирам – дикому, естественному миру Кавказа и одновременно к миру русской аристократии. При этом в душе Нине чуждо притворство светского общества, она привыкла открыто проявлять себя, не скрывать свои порывы и чувствует себя «в клетке», находясь в среде знакомых своего отца. Она дикарка душой, и, несмотря на знатное происхождение, стремится быть джигитом, а не барышней.

Трагическая смерть Нины не только завершает образ романтической героини, но и возводит княжну Джаваху на пьедестал культовой героини. Девочки-читательницы мечтали о поступлении в Павловский Институт, совершали паломничество к несуществующей могиле. Образ бунтарки-аристократки оказался символическим для начинающей формироваться массовой подростковой литературы. «Памяти Нины Джаваха» посвящает стихотворение Марина Цветаева – причем в стихотворении акцент делается именно на чертах романтической героини: «Так недоступна! Так нежна! – // Она была лицом и духом // Во всем джигитка и княжна. // Ей все казались странно-грубы…». Метафорой смерти героини в стихотворении опять становится раскрывшаяся клетка, а сама героиня – «пленница-джигитка», «сердце, что боролось», освобождается из неволи земной жизни. Совмещение крайностей в одном образе, прекрасная дисгармония подчеркивается Цветаевой словами с семантикой огня, горения – мучительной страсти, от которой Нина уйти не может: «А был красив гортанный голос, // А были пламенны глаза! », «Испепелив, угас пожар... », «Как наши радости убоги // Душе, что мукой зажжена! »[59]

Нина Джаваха оказывается первой в детско-юношеской литературе исключительной романтической героиней, с которой можно отождествиться, настоящей романтической героиней, в реальность существования которой можно верить.

Нина Бек-Израил («Вторая Нина», 1907), лезгинская княжна, воспитанница и приемная дочь князя Георгия Джаваха, отца первой Нины, несет в себе тот же конфликт, еще более усугубленный. Во всем дитя гор – но христианка по вере; бунтарка, ищущая полной свободы – но любящая тех, кто хотел воспитать ее совсем иной.

Ксаня Марко («Лесовичка», 1909) – дочь актрисы, выросшая в диком лесу. Лес в ее сознании приобретает черты живого существа, горячо любимого и самого близкого по духу. Суеверные крестьяне считают ее колдуньей-лесовичкой, друг называет лесной царицей и феей, сама она осознает себя как дитя Леса. Вынужденная покинуть его, девушка тоскует, тяжело переживая утрату. Ее мечты связаны с возвращением к Старому Лесу, с воспоминаниями о нем. Те же мотивы тоски можно отметить в «Джаваховском цикле». Нина Джаваха, больная чахоткой, бредит возвращением на родину, и в смерти ей видится обретение утраченного рая. Вторая Нина решается на побег из института, не в силах выносить давление клетки, и именно ее пылкие слова, полные страстной любви к Кавказу, находят ей в чужом мире друга, который поможет дождаться воли. Ксаня же ищет утраченную свободу в искусстве, живет жизнью героинь, которых она воплощает на театральной сцене – феи Раутенделейн и Снегурочки, которые так же связаны с лесом, как и она. И ее тоску смягчает то, что она может видеть свой Лес на декорациях, то, что она может забыться, играя. Мыслимая, воображаемая реальность обретает силу, равную действительности. Так в ней переплетаются естественный человек и дитя искусства.

Эти три героини – дикарки, бунтарки, внутренне неспокойные, мятежные. Они несут в себе два конфликтных мира и пытаются достичь гармонии. Обе Нины и Ксаня стремятся к свободе всеми возможными средствами. Они дети своего дома – гор или леса, и все их мечты сосредоточены в понятии родины, жизни на родине. Таким образом, интерес к национальному как одна из романтических черт также находит отражение в книгах Чарской. Героини совмещают в себе тип естественного человека и романтического героя, бежавшего из цивилизованного мира. Их внешность типична для облика страстной романтической героини – сверкающие черные глаза, «змеями падающие косы», бледное лицо. [60]

Другой типаж представляет собой Сибирочка, героиня одноименной повести 1910 года, урожденная княжна Александра Гордова. Она тоже существует на грани двух миров, однако, в противоположность описанным выше героиням, представляет собой идеал кроткой героини. По происхождению петербургская аристократка, девочка вырастает в глухой тайге и счастлива своим положением. Сибирочка обязана Сибири своим характером намного больше, чем Лесовичка – Лесу, а обе Нины – Кавказу. Нины все-таки воспитаны как наследницы знатных родов, они знают цену фамильной гордости, и дух предков жив в них как ни в ком другом. Ксаня, сама того не ведая, повторяет путь матери и становится актрисой. И только Сибирочка нисколько не напоминает столичную барышню. Робкая, тихая, нежная девочка, трудолюбивая и не желающая лучшей доли, чем избушка приемного дедушки на краю поселка, совсем не похожа на своего двойника – мнимую княжну Алю, которую вырастил родной отец Сибирочки, – капризную, взбалмошную, эгоистичную, хотя и совсем не злую. Но даже несмотря на все перечисленное, нельзя сказать, что Сибирь – родина Сибирочки в полном смысле слова. Она любит места, где она росла, но покидает их ради своего пути, своего поиска, вершина которого находится в далеком Петербурге. Похожим характером и судьбой обладает Ленуша из «Записок маленькой гимназистки».

Таким образом, в двух типах героинь – мятежной и кроткой – Чарская следует традиции, отмеченной А. Л. Слонимским, – традиции «двух женских образов, двух типов любви, между которыми колебался Пушкин: это противоречие между идеалом Мадонны, которая «выше мира и страстей», и вакхическим идеалом чисто «земной», не знающей компромиссов языческой страсти». [61] Вводя противоположных героинь в схожих ситуациях, Чарская сближает два полюса. И для бунтарки, и для смиренной непременным условием счастья оказывается свобода быть собой и понимание окружающих, возможность руководствоваться своими чувствами, а не нормами среды.

При этом необходимо отметить, что большинство повестей Чарской написаны от первого лица, что помогает читательницам отождествиться с героиней. Таким образом, повести Чарской дают возможность почувствовать себя «не такой, как все», отдельной, особенной. Получается, что писательница использует романтическое мировоззрение как способ передать мировоззрение подростка, которому свойственно ощущать себя как неповторимую личность, свои переживания – как единственные в своем роде.

При этом, с одной стороны, и Сибирочка, и обе Нины, и Ксаня переживают смертельно опасные ситуации – встречи с разбойниками, грозу в горах, метель в тайге, с другой – для них даже заурядные школьные ситуации могут стать настоящим приключением. Девочки ощущают свою особенность, исключительность своей жизни и судьбы даже в бытовых ситуациях. Чарская описывает происшествия серой институтской действительности как не менее важные события, чем невероятные и почти чудесные – в Сибири или на Кавказе. Таким образом, осуществляя переход от экзотических декораций к будничным, автор не изменяет романтической эстетике.

Еще одна важнейшая черта романтизма – конфликт личности со средой, отчуждение героя, обыгрывается Чарской как подростковый бунт против условностей общества, которое заключает не привыкшие к подчинению натуры в рамки светских приличий и хорошего тона. Нина Джаваха стремится быть похожей на джигита, а не на благовоспитанную барышню, что приводит к серьезным разногласиям с аристократкой-бабушкой, представляет тех людей, к которым должна принадлежать героиня. Этот конфликт обостряется отдалением дочери от отца, решившего вторично жениться – на женщине своего круга. Ощущая, что «орленку не место в гнезде голубки», девочка решается сбежать из дома в горы. Этот поступок можно без преувеличений назвать романтическим побегом, ведь героиня стремится порвать с тем миром, в котором не находит понимания и, как ей кажется, любви, ради осуществления абсолютной свободы. Однако мотивировка поступка является психологически убедительной с точки зрения подросткового мировосприятия: ощущение недостатка внимания и понимания со стороны взрослых людей, их неумение оценить стремления девочки, ее мечты и желания заставляют решиться на разрыв с прошлым.

Побег встречается в повестях Чарской неоднократно. Убегает из дома дяди Ленуша, героиня «Записок маленькой гимназистки» (1906), вторая Нина решается бежать из института. «Клеткой» для героинь всякий раз оказываются люди, не дающие быть собой, не верящие в серьезность их переживаний. Таким образом, романтический побег в книгах Чарской реализуется как подростковый бунт против условностей, навязываемых взрослыми или коллективом.

Всех героинь Чарской объединяет их несходство с окружающими, которое приводит к состоянию острого конфликта с теми, кто оказывается неспособным их понять, будь то взрослые – отец, тетя, бабушка – или девочки-одноклассницы. Героини Чарской всегда идут наперекор системе, отказываясь руководствоваться общими правилами, и свое решение при этом мыслят глобально. Отказываясь подчиниться, они противопоставляют себя всей действительности, которая их в данный момент окружает, поэтому назвать это вариантом романтического конфликта не будет преувеличением.

В ситуации противостояния с классом девочки чувствуют себя абсолютно одинокими и беззащитными в этом мире людьми. Запертые в стенах института, они осознают его отдельным миром со своими законами, которые мыслятся глобальными и нерушимыми, бросить вызов которым означает решиться объявить войну, стать изгоем. Однако в произведениях Чарской неизбывным конфликт не становится. Сильная личность оказывается способной изменить микрокосм под себя, «заставить» себя понять, добиться признания своих ценностей.

Также необходимо вспомнить еще об одной из черт романтизма – элементах фантастического, которые включаются в текст автором. Мотив судьбы, рока, властвующего над героинями, неоднократно обыгрывается в сюжетах повестей. Например, в «Джаваховском цикле» он тесно переплетается с мотивом колдовства. И первая, и вторая Нина узнают свою судьбу от гадалок, и их визиты к татарским колдуньям крайне схожи.

В обоих случаях гадание действительно предрекает судьбу: первой Нине предсказана опасность от лица разбойников, отказ отца от новой женитьбы, институт и смерть от чахотки в его стенах, второй – смерть отца, плен в доме бабушки и ранение ее друга, разбойника Керима. Предсказания осуществляются, хотя девочки не понимают их смысла вполне до самого момента осуществления.

Нина Джаваха попадает к колдунье Сарре не по своей воле – она хочет лишь купить одежду у маленького сазандара, сына Сарры. Нина Бек-Израил приходит к своей родной тетке – Лейле-Фатьме именно с намерением узнать будущее. В описании гадалок есть одна важная общая черта – у обеих доминантой во внешнем облике выступают безумные глаза:

«Я невольно вздрогнула при виде худой, сгорбленной, еще не старой женщины, в ярких пестрых лохмотьях, с выглядывающими из-под шапочки седыми космами. Ее глаза горели неспокойными огоньками». [62]

«Я невольно вздрогнула под этим взглядом. < …> Я не раз встречала ее на улицах аула – всегда закутанную чадрой, из-под которой сверкали горящие черные глаза горянки». [63]

Сарра живет в нищете, а Лейла – дочь богатого бека. Однако и та, и другая требуют платы за услугу. Обе колдуньи угадывают имена своих посетительниц. И обе героини испытывают страх перед прорицательницами. Сами сцены предсказания организованы по-разному. Сарра выкрикивает иносказательные фразы, а Лейла-Фатьма показывает Нине картины из ее будущего. Однако узнавание девочками предсказаний после их осуществления в происходит абсолютно одинаково:

«Белая голубка заменит в гнезде черную орлицу, – вспомнила я предсказание Сарры. – Маленький орленок не может ужиться в одном гнезде с белой голубкой... » Как хорошо, как поэтично высказала Сарра свое пророчество!.. < …> " Пророчество?  –  с ужасом поймала я себя на мысли, – пророчество – значит, Сарра говорила правду... Она ясновидящая!.. " »[64]

«С поразительной ясностью запечатлелась в моей памяти эта картина – поверженный Керим, а над ним ненавистный Доуров с кинжалом в поднятой руке. И тут же я вспомнила, где видела ее. Тетка Лейла-Фатьма показала мне в своем темном окне нечто подобное полтора месяца тому назад – в лезгинском ауле. Лейла-Фатьма – колдунья. Ее гаданье сбылось... »[65]

В «Лесовичке» же за колдунью принимают мать героини и ее саму. Первую – из-за ее актерского призвания: женщина повторяла свои роли по тетради, что послужило отправной точкой для слухов и пересудов. Ксаня же унаследовала неприязненное отношение к ее матери, что было усугублено ее тяжелым нравом. Примечательно, что Чарская опять использует деталь, свойственную предсказательницам из «Джаваховского цикла» – сверкающие глаза, пугающие окружающих: «К несчастью, девочка обладала далеко не мягким характером. От брани, толчков и побоев ее глаза разгорались дикими огоньками, лицо принимало хищное, угрожающее выражение». [66]

Итак, фантастическое в несказочных произведениях Чарской всегда тесно связано с мотивом судьбы, важным для ее поэтики. Девочки рассматривают все свои поступки как зависимые от веления свыше, которому нельзя противостоять. Нина Джаваха, решаясь бежать из дома, восклицает перед портретом матери: «Другой деды не хочет твоя крошка, твоя джаным! И если этого пожелает судьба, то я убегу, деда! Я убегу в горы…» В мыслях Нины ее собственные решения напрямую зависят от высших сил. Героиня сама вписывает себя в контекст метафизических отношений с миром.

Подводя итог всему вышесказанному, можно сказать, что в повестях Чарской романтизм был освоен и присвоен детской литературой как органически свойственная ей форма. Мировоззрение подростка как формирующейся личности, пытающейся найти свое место в этом мире, утвердить свою индивидуальность, становясь предметом литературы, потребовало отказа от дидактизма и морализаторства, – и, как следствие, повлекло за собой переворот, аналогичный перевороту в классической литературе, когда произошел переход от классицизма к романтизму.

В наши дни романтизм в подростковой литературе продолжает играть важную роль – например, в специфике такого популярного жанра, как фэнтези. Не утрачивая своих основных принципов, таких как двоемирие, конфликт личности со средой, романтический побег, романтизм оказывается помощником в выражении психологии переходного возраста. И на русской почве первооткрывателем в этой области стала именно Л. А. Чарская, сумевшая соединить в рамках своей поэтики подростковое сознание и черты романтического мировоззрения.

 

 

⇐ Предыдущая1234567Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: