 |
Призрак в потертых джинсах
|
|
|
|
Он стоял возле большого, во всю стену, книжного шкафа. На нем были вылинявшие джинсы и рубашка с хлястиками – стандартная одежда стандартного молодого человека последней четверти двадцатого века. И человек этот смотрел на меня укоризненно.
– Что это по‑ вашему? – спросил он.
– Просто шкаф, – ответил я. – У вас его еще называют «стенкой».
Человек в джинсах, не глядя, достал книгу, и та, словно сама собой, раскрылась на нужной странице.
– Послушайте, что пишет Лидин. «Книжный шкаф в комнате – не просто собрание книг, пусть даже отлично изданных, это то, с чем живешь, что учит и ведет за собой. Даже в гости приглашаешь именно тех, с кем испытываешь потребность общения…»
– И вы пригласили меня. Тронут. Но почему у вас так часто взывают к авторитету книги, к мертвой мысли?
– Мысль не бывает мертвой, – возразил он. – Этим она обязана именно книге.
Я прервал его речь – не выношу патетики, которой в старину так часто подменяли аргументы!
– Книга всего лишь средство информации. И свое предназначение она уже не оправдывает.
Он упрямо стоял на своем:
– Книги издают стотысячными тиражами, а их все же не хватает!
– Вот именно! Вы, сами того не желая, подкрепляете мою точку зрения. Информационный взрыв исчерпал возможности книги. Мода на книги преходяща, как и на… – мне удалось найти доступное для него сравнение, – как и на джинсы!
– Дались вам джинсы, точно моей бабушке, никак к ним не привыкнет! – улыбнулся собеседник и продолжал уже серьезно: – Между прочим джинсы функциональны, в этом секрет их устойчивой модности.
– Хлястики на рубашке тоже функциональны?
– Вы словно с другой планеты, – пожал он плечами. – Не судим же мы о Древнем Египте по одежде, которую носили фараоны!
|
|
|
– Зато судите по мумиям фараонов. И книги, – нашел я точное сравнение, – сродни мумиям. В них забальзамированы события, образы, характеры. К тому же не реальные и не достоверные, а произвольные, зачастую неправдоподобные, противоречащие вероятности. Человек, интеллектуальные возможности которого ограничены природой, не в состоянии преодолеть субъективность, его восприятие мира однобоко, а попытки отразить реальную действительность в так называемой художественной литературе напоминают кривое зеркало.
– И что же вы противопоставляете художественной литературе?
– Математическое моделирование. Задают граничные условия: место действия, эпоху, масштабы события, классификационные характеристики действующих лиц, документально подтвержденные исторические факты – все это кодируют и вводят в компьютер.
– А судьба?
– Что вы имеете в виду?
– Ну хотя бы то непредвиденное, что может произойти с личностью!
– В одну из параллельных цепей причинно‑ следственной связи включают генератор случайных чисел… Остается соединить человеческий мозг с компьютером, и человек станет участником эпопеи, которую не смог бы сочинить самый гениальный писатель!
– Вы не признаете творчества?
– Смотря что понимать под словом «творчество». В основе моделирования жизни именно творческий акт, но не стихийный, зависящий от вдохновения, а научно оптимизированный, опирающийся на память машин, их безупречную логику и неподкупность.
– Неподкупность? – удивился человек в джинсах.
– Компьютер лишен симпатий и антипатий, не поддается внушению, не знает, что такое предвзятость.
– А как же Лев Толстой, Бальзак, Хемингуэй, им следует вынести вотум недоверия?
Право же, это становилось забавным.
– В какой‑ то мере они – исключение, их можно оправдать. Да я и не отрицаю роль литературы в прошлом. Речь идет о настоящем, моем настоящем.
|
|
|
Он указал на полку с фантастикой.
– А что вы скажете о Леме, Ефремове, Казанцеве?
– Решительно отвергаю фантастику. Фантасты состязались в нагромождении нелепостей, пренебрежении законами природы. В их произведениях на первом плане компьютеры и роботы, а не люди, но именно логика, этот краеугольный камень машинного интеллекта, попирается походя, как у вас говорят, без зазрения совести!
– Но фантастика подталкивает науку, придает ей смелости…
– Скажите лучше, что это мираж, влекущий в бесплодные зыби. Наркотик может породить в воображении яркие, фантастические картины. Значит ли это, что…
– Ваше сравнение абсурдно. Фантастика развивает в человеке интуицию, а без нее…
– Мы отказались от всего, что связано с интуицией. Вы считаете ее чуть ли не божественным даром. В наше же время ей попросту не доверяют. Зачем нужна интуиция, если компьютер путем последовательного перебора в считанные секунды всегда найдет правильное решение.
– А если нужно перебрать бесчисленное множество вариантов?
Странно, что такой случай раньше не приходил мне в голову…
– Но память компьютера практически всеобъемлюща, а быстродействие почти безгранично…
Он обратил против меня мое же оружие – логику.
– «Практически»… «Почти».. Разве эти слова имеют смысл применительно к бесконечности? Так вот, когда они воздвигают барьер на пути к математически точному решению, человек призывает на помощь интуицию. Так что фантастика…
– Бросьте! – сказал я грубо. – Можно привести тысячу примеров того… Да что там! Необратимость времени – очевидный факт. Но сколько машин времени, одна примитивнее другой, придумано фантастами!
– И это говорите вы, пришелец из будущего?!
Какой ужас! Я сам угодил в сделанную своими руками ловушку… И это я, гордящийся безупречной логикой… Пришелец из будущего… Не мог же я открыть правду, сказать ему, что он лишь призрак в потертых джинсах, что мир, в котором мы встретились, в действительности не существует (а вдруг существует! – мелькнула дикая мысль)… Этот мир – всего лишь игра электрических потенциалов, спектакль на строго документальной основе, ничего общего не имеющий с фантастикой. И я участвую в нем скуки ради… Жизнь, воссозданная в инфраструктуре электронных цепей, связала на миг меня и человека, то ли действительно существовавшего десять веков назад, то ли синтезированного разумом машины, которая вдохнула сознание в собранные воедино миллиарды бит информации. Но почему этот невсамделишный человек смотрит на меня с чувством превосходства, с какой‑ то странной жалостью? И, что самое страшное, его доводы, при всей их примитивности, в чем‑ то поколебали сложившуюся в моем сознании систему ценностей. Книга, архаический отзвук ушедших столетий, наивная попытка обессмертить человеческую душу, тесное вместилище буквенных символов, не способное приютить путника, застигнутого вселенским потопом информации, раскрылась передо мной целомудренной белизной страниц, величием духа, которое невозможно выразить в битах. Неужели…
|
|
|
|
|
|
