 |
Потолок поднимайте, плотники 2 страница
|
|
|
|
– Ладно, не заводись, только не заводись, – сказал ее муж. Хмычок его все еще витал в воздухе, но звучал уже как‑ то напряженно.
– Но я же не шучу! Написал бы да просто сказал ей, как мужчина, чтоб не было такой трагедии, а? – Она вдруг вперилась в меня. – Вы случайно не в курсе, где он сейчас может быть? – вопросила она со сталью в голосе. – Вы же друзья детства, значит, должны как‑ то…
– Я приехал в Нью‑ Йорк всего два часа назад, – занервничал я. Не только подружка невесты, но и ее муж и миссис Силзбёрн теперь на меня пялились. – Мне даже телефон еще не попадался. – В тот миг, насколько мне помнится, меня опять придушил кашель. Достаточно подлинный, но должен сказать, я очень мало старался подавить его или сократить приступ.
– Вашим кашлем кто‑ нибудь занимался, боец? – спросил меня лейтенант, когда кашель прекратился.
Тут меня одолел новый приступ – странное дело, но тоже неподдельный. Я по‑ прежнему сидел как бы на четверть обернувшись вправо, всем корпусом по ходу движения – вполне хватало, чтобы кашлять с гигиенической пристойностью.
Хаос, конечно, – однако здесь, я полагаю, следует вклинить один абзац и ответить на пару трудных вопросов. Перво‑ наперво: почему я не вылез из машины? Если не брать во внимание прочие попутные соображения, лимузин должен был доставить пассажиров к многоквартирному дому родителей невесты. Нисколько сведений – ни из первых, ни из вторых рук, – что я мог бы получить от оглоушенной и по‑ прежнему незамужней невесты или от ее расстроенных (и, весьма вероятно, рассвирепевших) родителей, никак не компенсировали неловкости моего присутствия в их квартире. Зачем же я тогда продолжал сидеть в машине? Почему не вышел, скажем, на светофоре? И, что еще непонятнее, зачем вообще я в нее сел?.. Мне кажется, на эти вопросы имеется как минимум дюжина ответов, и все они, сколь бы ни были невнятны, вполне резонны. Однако, сдается мне, без них можно запросто обойтись и просто повторить, что год был 1942‑ й, мне двадцать три, я только что призван, меня только что научили, что полезнее не отбиваться от стада, – а превыше прочего мне одиноко. Я так прикидываю, тут просто заскакиваешь в набитую машину и в ней сидишь.
|
|
|
Возвращаясь к сюжету, помню, что когда все трое – подружка невесты, ее муж и миссис Силзбёрн – совокупно глазели на меня, наблюдая, как я кашляю, я бросил взгляд на крохотного старичка на заднем сиденье. Тот по‑ прежнему неотрывно пялился вперед. Я едва ль не с благодарностью отметил, что ноги его не вполне достают до пола. Мне они помстились старинными и дорогими друзьями.
– А чем вообще этот человек занят? – спросила подружка невесты, когда я вынырнул из второго приступа кашля.
– Вы имеете в виду Симора? – переспросил я. По ее тону поначалу казалось, что в виду она имеет как раз нечто особо позорное. И тут вдруг до меня дошло – чистая интуиция, – что она очень запросто может втайне владеть разнообразнейшими биографическими данными о Симоре: то есть низменными, прискорбно драматичными и (по моему мнению) в сущности обманчивыми данными. Что он, к примеру, лет шесть своего детства был Билли Блэком, национальной радио‑ «звездой». Или, еще раз к примеру, что первокурсником Коламбии он стал в пятнадцать лет.
– Да, Симора, – ответила подружка невесты. – Чем он занимался до армии?
И вновь меня осияло вспышкой интуиции: она знает о нем гораздо больше, нежели почему‑ то намерена выдавать. Для начала, казалось, будто ей прекрасно известно, что до призыва Симор преподавал английский – то есть, был учителем. Профессором. Какой‑ то миг – пока, то есть, я глядел на нее, – мне очень неуютно представлялось: она может знать даже, что я его брат. Останавливаться на такой мысли не хотелось. Вместо этого я уклончиво посмотрел ей в глаза и ответил:
|
|
|
– Делал людям педикюр. – И затем рывком развернулся и выглянул в свое окно. Уже несколько минут машина стояла, и я только что осознал, что в отдалении бьют военные барабаны – гром их доносился от Лексингтон или Третьей авеню.
– Это парад! – сказала миссис Силзбёрн. Она тоже развернулась.
Мы стояли где‑ то в верхних Восьмидесятых. Посреди Мэдисон‑ авеню воздвигся полицейский – он тормозил все движение на север или юг. Насколько мне было видно, он его просто так тормозил – то есть не перенаправлял ни на запад, ни на восток. Три‑ четыре машины и автобус нацеливались ехать к югу, но только нашей случилось направляться прочь от центра. Сразу же на углу и в той части северного переулка к Пятой авеню, что была мне видна, люди стояли в два‑ три ряда на обочине и тротуаре, очевидно, дожидаясь воинских частей, медсестер, бойскаутов, или что еще там должно было пройти от места сбора на Лексингтон или Третьей.
– Ох господи. Я так почему‑ то и думала, – сказала подружка невесты.
Я обернулся и едва не стукнулся с нею головой. Она подалась вперед, чуть ли не заполнив все пространство между нами с миссис Силзбёрн. И та к ней повернулась – отзывчиво, но несколько страдальчески.
– Мы здесь можем неделю простоять, – сказала подружка невесты, вытянув шею к ветровому стеклу и глядя мимо водителя. – Я уже должна быть там. Я обещала Мюриэл и ее матери, что сяду в одну из первых машин и дома у них буду минут через пять. О боже! Тут что, нельзя хоть как‑ то?
– Я тоже должна там быть, – довольно проворно подхватила миссис Силзбёрн.
– Да, но я ей поклялась. В квартиру набьется толпа всевозможных полоумных тетушек, дядюшек и совершенно посторонних людей, а я сказала, что буду караулить с десятью примерно штыками, чтоб она немного побыла в одиночестве, и… – Она смолкла. – Ох господи. Кошмар.
Миссис Силзбёрн кратко и ненатурально хохотнула.
– Боюсь, одна из полоумных тетушек – это я, – сказала она. Замечание явно ее оскорбило.
|
|
|
Подружка невесты посмотрела на нее.
– Ой. Извините. Я не имела вас в виду, – сказала она. Затем откинулась на спинку. – Я просто хотела сказать, что квартирка у нее такая крошечная, и если все повалят дюжинами… Вы же понимаете.
Миссис Силзбёрн ничего не ответила, а я на нее не посмотрел и не знаю, насколько сильно задела ее подружкина фраза. Но помню, что, на причудливый манер, покаянный тон подружки невесты за этот маленький ляп про «полоумных тетушек и дядюшек» произвел на меня впечатление. Прощения она попросила честно, только не смущенно и, что еще лучше, не подобострастно, и на миг мне показалось, будто, невзирая на все ее театральное негодование и показную твердость, что‑ то от штыка в ней и впрямь есть – а подобным нельзя не восхититься. (Соглашусь, быстро и с готовностью: тогдашнее мнение мое обладает крайне ограниченной ценностью. Часто меня несколько чрезмерно влечет к тем, кто не перебарщивает с извинениями. ) Однако вот в чем штука: именно в тот момент на меня накатила мелкая волна предубеждения против сбежавшего жениха – едва заметный барашек, не одобрявший его необъясненной самоволки.
– Давайте посмотрим, нельзя ли тут как‑ то пошевелиться, – сказал муж подружки невесты. То был, пожалуй, голос человека, не теряющего самообладания под огнем. Я почувствовал, как у меня за спиной он выдвигается на позицию, после чего голова его вдруг просунулась в узкую щель между нами с миссис Силзбёрн. – Водитель, – категорически произнес он и подождал ответа. Когда же ответ проворно поступил, голос лейтенанта стал человечнее, мягче: – Как вы думаете, надолго мы тут завязли?
Шофер обернулся.
– Кто ж его знает, старина, – ответил он. И вновь обратился лицом вперед. Его увлекло то, что происходило на перекрестке. Минутой раньше на расчищенную и запретную проезжую часть выскочил маленький мальчик с полусдувшимся красным шариком. Его только что изловил и отволок на тротуар отец, едва ли не кулаком влепивший мальчику меж лопаток две затрещины. Сие действо вызвало у толпы праведное негодование.
|
|
|
– Вы видели, как этот мужчина обошелся с малышом? – вопросила всех вокруг миссис Силзбёрн. Ей никто не ответил.
– А если спросить у полицейского, сколько нам тут еще стоять? – осведомился у шофера подружкин муж. Он по‑ прежнему не откинулся назад. Очевидно, лаконичный ответ на первый вопрос его удовлетворил не вполне. – Мы, видите ли, отчасти спешим. Нельзя ли спросить у него, сколько нам тут еще стоять?
Не оборачиваясь, водитель грубо пожал плечами. Но зажигание выключил и вышел из лимузина, хлопнув за собой тяжелой дверцей. На вид шофер был неопрятен, быковат и ливрею свою носил не полностью – черный саржевый костюм, но без фуражки.
Медленно и очень независимо, не сказать – дерзко, он сделал несколько шагов к перекрестку, где распоряжался регулировщик. Эти двое стояли и беседовали нескончаемо долго. (У меня за спиной застонала подружка невесты. ) После чего оба громогласно захохотали – будто все это время вовсе не беседовали, а рассказывали друг другу очень короткие пошлые анекдоты. Затем наш шофер, по‑ прежнему незаразительно хохоча, братски махнул полицейскому рукой и пошел – медленно – обратно к машине. Сел, захлопнул дверцу, извлек из пачки на приборной доске сигарету, заткнул ее за ухо, а затем – и только затем – повернулся к нам с докладом:
– Не знает он. Надо ждать, пока парад не пройдет. – И безразлично оглядел всех нас в совокупности. – А потом нормально можно ехать. – Снова отвернулся, извлек из‑ за уха сигарету и закурил.
Подружка невесты на заднем сиденье обильно вознесла недлинный плач разочарования и досады. Затем наступила тишина. Впервые за несколько минут я обернулся на крохотного старичка с нетлеющей сигарой. Похоже, задержка его ничуть не обеспокоила. Его манера поведения при размещении на задних сиденьях автомобилей – в движении ли, в неподвижности, и даже, так и подмывало воображать, в машинах, пикирующих с мостов в реки, – представлялась заданной раз и навсегда. Проста она была до изумления. Сидеть следовало очень прямо, храня зазор в четыре – пять дюймов между цилиндром и потолком, и яростно таращиться вперед сквозь ветровое стекло. Если бы Смерть – которая где – то есть постоянно, может, на капоте сидит, – так вот, если бы Смерть вдруг чудесным образом шагнула сквозь стекло и потянулась за вами, по всей вероятности, вы бы встали и отправились с ней – в ярости, но спокойно. И, вполне возможно, сигару бы с собой прихватили, будь та настоящей «гаваной».
– Что же нам делать? Просто сидеть? – осведомилась подружка невесты. – Мне так жарко, что хоть помирай. – Мы с миссис Силзбёрн обернулись как раз вовремя, чтобы заметить, как она впервые за все время в машине посмотрела прямо на мужа. – Ты не можешь крошечку подвинуться? Меня здесь так сдавило, что дышать невозможно.
|
|
|
Хмыкнув, лейтенант выразительно развел руками.
– Да я уже и так почти на крыле сижу, зайчик, – ответил он.
После чего подружка невесты со смесью любопытства и неодобрения перевела взгляд на своего соседа по другую руку, который, словно бы бессознательно решив потешать меня и дальше, занимал гораздо больше места, нежели ему было необходимо. Между его правым бедром и основанием внешнего подлокотника оставалось еще добрых два дюйма. Подружка невесты, без сомнения, тоже это заметила, однако, невзирая на всю свою сталь, не вполне обладала качествами, потребными для того, чтобы заговорить с такой внушительной на вид маленькой личностью. Она снова повернулась к мужу.
– Дотянешься до сигарет? – раздраженно спросила она. – Мы так здесь упакованы, что мне свои не достать. – На слове «упакованы» она опять повернула голову и стрельнула кратким многозначительным взглядом в крохотного виновника, занявшего то место, кое она полагала по праву своим. Тот возвышенно до нее не снизошел. Продолжал пялиться прямо вперед, сквозь ветровое стекло. Подружка невесты посмотрела на миссис Силзбёрн и выразительно воздела брови. Та ответила ей гримасой понимания и сочувствия. Тем временем лейтенант, переместив вес на левую, иначе – ближнюю к окну ягодицу, из правого кармана светлых офицерских брюк достал пачку сигарет и книжку спичек. Жена его выбрала сигарету и дождалась огня, последовавшего незамедлительно. Мы с миссис Силзбёрн наблюдали за прикуриванием так, точно в нем присутствовала умеренно чарующая новизна.
– О, прошу прощения, – вдруг произнес лейтенант и протянул пачку миссис Силзбёрн.
– Нет, спасибо. Я не курю, – быстро ответила та чуть ли не печально.
– Боец? – сказал лейтенант, протягивая пачку мне после незаметнейшего из колебаний. По всей правде, мне понравилось, что он мне предложил, ибо то была крохотная победа обычной вежливости над кастовыми различиями, но от сигареты я отказался.
– Можно посмотреть ваши спички? – спросила миссис Силзбёрн крайне застенчиво, почти по‑ девчачьи.
– Эти? – уточнил лейтенант. И с готовностью вручил миссис Силзбёрн книжку.
Пока я увлеченно наблюдал, миссис Силзбёрн осмотрела спички. На верхнем клапане золотыми буквами на алом фоне было отпечатано: «Эти спички стибрены из дома Боба и Эди Бёрвик».
– Мило, – покачала головой миссис Силзбёрн. – Очень, очень мило. – Я же своим выражением пытался продемонстрировать, что надпись без очков, наверное, и не разберу: я нейтрально прищурился. Миссис Силзбёрн, похоже, не хотелось отдавать спички хозяину. Когда же все‑ таки вернула и лейтенант сунул картонку в нагрудный карман, миссис Силзбёрн сказала: – Мне кажется, я такого раньше не видела. – Почти совсем развернувшись на откидном сиденье, она теперь довольно‑ таки влюбленно взирала на карман лейтенанта.
– Мы в прошлом году целую кучу таких сделали, – сказал лейтенант. – Вообще‑ то поразительно, как это бережет спички.
Подружка невесты повернулась к нему – точнее, на него напрыгнула.
– Мы не для этого их заказывали, – сказала она. Посмотрела на миссис Силзбёрн: мол, знаете же этих мужчин, – и сказала ей: – Не знаю. Я просто подумала, что это пикантно. Банально, но все равно как‑ то пикантно. Ну, понимаете.
– Это мило. По‑ моему, я никогда раньше…
– Вообще‑ то это не оригинально, никак. Сейчас у всех такие, – сказала подружка невесты. – Мысль мне подали мама и папа Мюриэл. У них такие вечно по всему дому. – Она сделала глубокую затяжку и, продолжая говорить, выпускала дым маленькими силлабическими клубами. – Вот ей‑ богу, они такие потрясающие люди. Такое меня просто убивает. В смысле, ну почему так не бывает с вонючками, а только с приятными людьми? Я вот чего не понимаю. – Она посмотрела на миссис Силзбёрн, ожидая ответа.
Та улыбнулась – одновременно умудренно, изнуренно и загадочно: явила улыбку, насколько я помню, эдакой откидной Моны Лизы.
– Я часто задавалась этим вопросом, – раздумчиво вымолвила она. После чего довольно двусмысленно заметила: – Мама Мюриэл – младшая сестра моего покойного мужа, знаете ли.
– Ой! – с интересом произнесла подружка невесты. – Ну тогда вы понимаете. – Она вытянула необычайно длинную левую руку и смахнула пепел с сигареты в пепельницу под окном с мужниной стороны. – Я честно думаю – на свете мало найдется таких по‑ настоящему блистательных людей. В смысле, она же, наверное, прочла чуть ли не все, что на свете напечатали. Господи, да если б мне прочесть хоть одну десятую того, что читала и забыла эта женщина, я бы счастлива была. В смысле, она же преподавала, работала в газете, она сама себе придумывает наряды, сама все по дому делает. А готовит – как никто на свете. Вот ей – богу! Я честно думаю, она самый изуми…
– Она одобрила этот брак? – перебила ее миссис Силзбёрн. – То есть я почему спрашиваю – последнее время я почти не выезжала из Детройта. Скоропостижно скончалась моя невестка, и я…
– Она слишком милая – нипочем не скажет, – категорически заявила подружка невесты. Покачала головой. – В смысле, она слишком… понимаете… тактичная и все такое. – Она задумалась. – Вообще‑ то я только сегодня утром услышала, чтобы она как‑ то на эту тему фыркала. И только потому, что сильно расстроилась из‑ за бедненькой Мюриэл. – Она вытянула руку и снова стряхнула пепел.
– А что она сегодня сказала? – живо поинтересовалась миссис Силзбёрн.
Подружка невесты вроде бы мгновенье поразмыслила.
– Да ничего такого, в общем, – ответила она. – В смысле, ничего мелочного или какого‑ то оскорбительного, ничего. Только что этот Симор, по ее мнению, тайный гомосексуалист и, по сути, боится жениться. В смысле, она не гадко это сказала, никак. Просто вот сказала – понимаете – интеллигентно. В смысле, она уже много лет на психоанализ ходит. – Подружка невесты взглянула на миссис Силзбёрн. – Это ж не секрет. То есть, миссис Феддер вам сама так скажет, поэтому тут совсем никакая не тайна.
– Это я знаю, – быстро сказала миссис Силзбёрн. – Она – последний человек на…
– В смысле, штука в том, – сказала подружка невесты, – что она не из тех, кто выйдет и прямо выложит что‑ нибудь такое, если не знает, о чем говорит. И она вообще никогда, никогда бы этого не сказала, если б бедную Мюриэл так не – вы понимаете – так не опустошило и прочее. – Она мрачно покачала головой. – Вот ей‑ богу, видели бы вы эту бедняжечку.
Здесь, без сомнения, я должен вклиниться, дабы описать свою общую реакцию на изложенное подружкой невесты. Хотя я бы все же оставил это на потом, если читатель меня простит.
– Что еще она сказала? – спросила миссис Силзбёрн. – В смысле – Реа. Сказала еще что‑ нибудь?
Я не смотрел на нее – я не мог оторвать глаз от подружкиного лица, – но у меня сложилось мимолетное дикое впечатление, что миссис Силзбёрн только что не залезает оратору в рот.
– Нет. Вообще‑ то. Больше почти что и ничего. – Подружка невесты задумчиво покачала головой. – В смысле, я же говорю, она бы вообще ничего не сказала – там же вокруг всякие люди стояли, – если бы бедняжечка Мюриэл так не расстроилась до умопомешательства. – Она опять стряхнула пепел. – Ну вот только одно и сказала, что этот Симор – настоящая шизоидная личность, и если к нему по‑ настоящему присмотреться под нужным углом, то для Мюриэл и лучше, что все оно так вышло. По – моему, смысл в этом есть, я вот только насчет Мюриэл не уверена. Он ее так заморочил, что она сама не своя. А я от этого просто…
Тут ее перебили. Я перебил. Насколько я помню, голос мой дрожал, как неизменно бывает, если я сугубо расстроен.
– А что подвело миссис Феддер к заключению, будто Симор – латентный гомосексуалист и шизоид?
Все взоры – мне показалось, все прожекторы, подружки невесты, миссис Силзбёрн, даже лейтенанта, – вдруг нацелились на меня.
– Что? – переспросила подружка невесты – вздорно, отчасти даже с вызовом. И вновь у меня промелькнула раздражающая мысль: она знает, что я брат Симора.
– Почему миссис Феддер думает, будто Симор – латентный гомосексуалист и шизоид?
Подружка невесты вперилась в меня взглядом, затем красноречиво фыркнула. Повернулась и с максимумом иронии воззвала к миссис Силзбёрн:
– А как считаете, нормально откалывать такие коленца? – Она воздела брови и подождала. – Как вы считаете? – повторила она тихо‑ тихо. – Честно скажите. Я просто спрашиваю. Ради вот этого господина.
Ответ миссис Силзберн был самой кротостью, самой справедливостью.
– Нет, по‑ моему, определенно нет, – сказала она.
У меня возник внезапный и неистовый порыв выскочить из машины и рвануть оттуда бегом – все равно, куда. Однако, насколько мне помнится, когда подружка невесты вновь обратилась ко мне, я оставался на откидном сиденье.
– Слушайте, – произнесла она с нарочитым терпением в голосе: так учитель разговаривал бы с дитём, не только умственноотсталым, но и с некрасивой каплей под носом. – Я не знаю, насколько вы понимаете в людях. Но какой мужчина в здравом уме всю ночь перед предполагаемой свадьбой не дает суженой глаз сомкнуть – лепечет, что он слишком счастлив, чтобы жениться, поэтому свадьбу ей придется отложить, пока он не почувствует себя крепче, а иначе он не сможет прийти на свадьбу? А потом, когда суженая ему, как ребенку, объясняет, что все уже уговорено и спланировано за много месяцев, и отец ее невозможно много всяких сил и средств потратил, чтобы у них был банкет и прочее, и родня ее съезжается со всей страны, – и когда она ему все это объяснит, он отвечает, что ему ужасно жалко, но он не может жениться, пока ему не станет меньше счастливо, – или мелет еще какую‑ то белиберду! Вы головой своей подумайте, а? Если не возражаете. Это, по‑ вашему, нормально? Так может сказать человек в здравом уме? – Голос у нее едва не срывался на визг. – Или его следует упрятать в психушку? – Она посмотрела на меня очень сурово и, поскольку я тут же не кинулся обороняться или извиняться, грузно откинулась на спинку и сказала мужу: – Дай мне, пожалуйста, еще сигарету. Эта мне уже пальцы жжет. – Она передала ему тлеющий окурок, чтобы загасил. После чего лейтенант опять вытащил пачку. – Зажги ты, – сказала она. – У меня сил нет.
Миссис Силзбёрн прокашлялась.
– Мне кажется, – сказала она, – что нет худа без добра, если все так…
– Я вас спрашиваю, – с новым нажимом обратилась к ней подружка невесты, одновременно беря у супруга затлевшую сигарету. – Это, по‑ вашему, нормальный человек – нормальный мужчина? Или так будет лепетать какой‑ нибудь вечный младенец либо просто какой‑ нибудь абсолютно безумный маньяк совершенно чокнутого сорта?
– Батюшки. Ну вот что тут еще скажешь? Мне кажется, нет худа без добра, и всякая…
Подружка невесты неожиданно подалась вперед – начеку, выдувая дым из ноздрей.
– Это‑ то ладно, оставим на минутку – мне это без разницы, – сказала она. Обращалась подружка невесты к миссис Силзбёрн, хотя на самом деле, так сказать, в лице моей соседки говорила со мной. – Видели в кино *** ***? – вопросила она.
Упомянутое ею имя было профессиональным псевдонимом тогда сравнительно широкоизвестной – а теперь, в 1955 году и вовсе знаменитой – поющей актрисы.
– Да, – быстро и заинтересованно ответила миссис Силзбёрн и умолкла в ожидании.
Подружка невесты кивнула.
– Хорошо, – сказала она. – Вы никогда не замечали ненароком, как она улыбается – кривовато эдак? Как бы только одной стороной лица? Это хорошо заметно, если…
– Да – да, замечала! – ответила миссис Силзбёрн.
Подружка невесты сделала затяжку и глянула – едва заметно – на меня.
– Так вот, это у нее какой‑ то частичный паралич, – сказала она, выдыхая на каждом слове облачко дыма. – И знаете, отчего? Этот нормальный тип Симор, судя по всему, ее ударил, и ей на лицо накладывали девять швов. – Она перегнулась через мужа (вероятно, за неимением сценарной ремарки получше) и опять стряхнула пепел.
– Могу я спросить, откуда вы это знаете? – сказал я. Губы мои, два дурня, слегка подрагивали.
– Можете, – ответила она, глядя не на меня, а на миссис Силзбёрн. – Так вышло, что мама Мюриэл об этом обмолвилась часа два назад, пока Мюриэл вся на слезы исходила. – Она посмотрела на меня. – Я ответила на ваш вопрос? – Она вдруг переложила букет гардений из правой руки в левую. Относительно банальный признак нервозности – ничего похожего я все это время за ней не замечал. – И, кстати, к вашему сведению, – продолжила она, глядя уже на меня, – я думаю, вы знаете кто? Я думаю, вы брат этого Симора. – Она подождала – очень недолго – и, когда я ничего на это не сказал: – Вы похожи на него с этой идиотской фотографии, и я, так уж вышло, знаю, что вы должны были приехать на свадьбу. Мюриэл сказала его сестра или еще кто. – Взор ее по‑ прежнему упирался прямо мне в лицо. – Это правда? – в лоб спросила она.
Должно быть, когда я ответил, прозвучало это несколько заемно.
– Да, – сказал я. Лицо мое пылало. Хотя с какой‑ то стороны мне теперь было далеко не так раздерганно, как раньше, когда я только сошел с поезда.
– Я так и знала, – сказала подружка невесты. – Я же, знаете, не дура. Я вас узнала, как только вы сели в машину. – Она повернулась к мужу. – Я же сказала, что это его брат, как только он сел в машину? Правда?
Лейтенант чуть поерзал на месте.
– Ну, сказала, что он, вероятно… да, сказала, – ответил он. – Сказала. Да.
На миссис Силзбёрн можно было не смотреть – я и так чувствовал, с каким вниманием она впитывает этот последний поворот событий. Я мимолетно глянул за нее – украдкой на пятого пассажира, крохотного старичка: проверить, не пробило ли ему изоляцию. Не пробило. Никогда меня так не утешало ничье безразличие.
Подружка невесты вновь пошла на приступ.
– К вашему сведению, я также знаю, что ваш брат никакого педикюра никому не делал. И не пытайтесь тут острить. Я вообще‑ то знаю, что он где‑ то полвека был Билли Блэком в «Мудром дитяти».
Тут миссис Силзбёрн вмешалась в беседу активнее.
– В радиопрограмме? – уточнила она, и я поймал ее взгляд, заново исполненный обостренного интереса.
Подружка невесты не удостоила ее ответом.
– А вы кем были? – спросила она. – Джорджи Блэком? – В ее голосе интересно мешались грубость и любопытство – еще чуть‑ чуть, и это бы обезоружило.
– Джорджи Блэком был мой брат Уолт, – ответил я только на второй вопрос.
Она повернулась к миссис Силзбёрн:
– Тут, наверно, тайна какая‑ то, но этот человек с его братом Симором участвовали в знаменитой радиопрограмме под липовыми именами или как‑ то. Дети Блэк.
– Только не заводись, милая, полегче, – отчасти нервно предложил лейтенант.
Жена повернулась к нему.
– Я буду заводиться, – сказала она, и меня, вопреки всем моим осознанным позывам, вновь кольнуло нечто похожее на восхищение этим металлом в ней – пусть даже и чугуном наглости. – Брат его – он же вроде такой разумный, господи ты боже мой, – сказала она. – В колледж лет в четырнадцать пошел или около того, и все прочее. Если то, как он сегодня поступил с бедняжкой, – разумно, то я – Махатма Ганди! Мне все равно. Меня тошнит просто!
И тут мне стало как‑ то дополнительно не по себе. Кто‑ то пристально разглядывал левую – более слабую – половину моего лица. То была миссис Силзбёрн. Когда я резко к ней повернулся, она слегка вздрогнула.
– Если позволите, не вы ли были Дружком Блэком? – спросила она, и от некоей почтительной нотки в ее голосе мне на долю мгновенья почудилось, что сейчас она вручит мне авторучку и сафьяновый альбомчик для автографов. От мимолетной этой мысли мне сделалось отчетливо нехорошо – если учесть, помимо всего прочего, что год был 1942‑ й и мой коммерческий расцвет миновал лет девять‑ десять тому. – Я почему спрашиваю, – сказала она. – Мой муж слушал эту программу, что бы ни случалось, каждую…
– Если вам интересно, – перебила ее подружка невесты, глядя на меня, – это была единственная программа в эфире, которую я всегда абсолютно терпеть не могла. Ненавижу скороспелых детей. Если у меня когда‑ нибудь родится ребенок, который…
Конец ее фразы нашего слуха не достиг. Прервал ее – внезапно и недвусмысленно – душе – и ушераздирательнейший, фальшивейший рев ми‑ бемоль, что мне только доводилось слышать. В машине мы подпрыгнули все – совершенно точно. Нас миновал отряд барабанщиков и горнистов: судя по всему, сотня или больше лишенных музыкального слуха морских скаутов. [271] С едва ли не преступным самозабвеньем мальчишки только что принялись издеваться над «Звездами и полосами навсегда». [272] Миссис Силзбёрн, что довольно разумно, зажала уши ладонями.
Целую, как нам показалось, вечность секунд грохот стоял почти неописуемый. Перекрыть его мог только голос подружки невесты – или, говоря вообще, только он и попытался бы. Когда же голос ее до нас долетел, казалось, будто взывает она – очевидно, надсаживаясь, – из какого‑ то дальнего далека, вероятно – от трибун стадиона «Янки». [273]
– Я этого не вынесу! – говорила она. – Давайте выйдем и поищем, откуда можно позвонить! Мне нужно сказать Мюриэл, что мы задерживаемся! Она с ума сойдет!
С пришествием этого местного Конца Света мы с миссис Силзбёрн оба повернулись к нему, вперед. Теперь же развернулись на своих откидных сиденьях опять, дабы узреть Предводителя. И, быть может, нашу избавительницу.
– На Семьдесят девятой есть «Шраффтс»! – проревела та миссис Силзбёрн. – Пойдемте возьмем содовой, и я смогу позвонить! Там хоть кондиционер работает!
Миссис Силзбёрн энергично закивала и ртом беззвучно показала: «Да! »
– И вы тоже! – заорала мне подружка невесты.
С весьма причудливой непосредственностью я, помнится, закричал ей совершенно неумеренное слово «Прекрасно! » (Нелегко – до сего дня – объяснить, зачем подружка невесты и меня пригласила покинуть судно. Возможно, ее довольно просто вдохновляла врожденная тяга предводителей к порядку. Быть может, ею руководил некий безотчетный, однако настоятельный позыв сохранить экспедицию в полном составе… Истолковать же мое необычайно стремительное согласие значительно проще. В некоторых дзэнских монастырях основное правило – если не единственная строго обязательная дисциплина, – когда один монах кричит другому «Бхо! », последний должен ответить ему «Бхо! », не задумываясь. )
После чего подружка невесты повернулась и впервые непосредственно обратилась к крохотному старичку. К моему неугасимому удовольствию, тот по‑ прежнему пялился прямо перед собой, как будто его личный пейзаж ничуть не переменился. Незажженную настоящую «гавану» он по‑ прежнему сжимал двумя пальцами. Ввиду его явного невнимания к кошмарному грохоту проходившего мимо отряда горнистов и барабанщиков и, вероятно, исходя из мрачного убежденья, что все старики, разменявшие девятый десяток, должны быть глухи как тетерева либо крайне туговаты на ухо, подружка невесты приблизила губы на дюйм‑ другой к его левому уху.
|
|
|
