Потолок поднимайте, плотники. Симор. Вводный курс 10 страница

Фрэнни сидела теперь, прижав ладонь к щеке, словно ее изматывала зубная боль.

– И еще. И на этом все. Честно. Но штука в том, что, вернувшись домой, ты негодовала и скулила из‑ за того, что публика – дура. Этот дебильный «неумелый хохот» из пятого ряда. И тут все правильно, все правильно – господи, как же это угнетает. Я не отрицаю. Но вообще‑ то тебя это не касается. Это не твое собачье дело, Фрэнни. Единственная забота артиста – цедить в какое‑ то совершенство, причем – на своих условиях, а не на чьих‑ то чужих. У тебя нет права о таком думать, честное слово. Во всяком случае – как‑ то по‑ настоящему. Понимаешь?

Наступила тишина. Оба выдержали ее – уже вроде без нетерпения или неудобства. У Фрэнни по‑ прежнему словно что‑ то болело в щеке, и руку от лица она не отрывала, но вид у нее был отнюдь не жалобный.

В трубке снова раздался голос:

– Помню где‑ то пятый раз, когда я вышел в эфир на «Мудром дитяти». Несколько раз подменял Уолта, когда у него был гипс, – помнишь, он в гипсе был? В общем, как‑ то вечером перед самой передачей я развопился. Симор мне велел почистить ботинки, а мы уже с Уэйкером в дверях стояли. Я был в ярости. Публика в студии – полудурки, ведущий – полудурок, рекламодатели – полудурки, и я, к чертям собачьим, не собираюсь чистить ради них ботинки, сообщил я Симору. Сказал, что их все равно не видно там, где мы сидим. А он говорит: все равно чисть. Почисть, говорит, ради Дородной Тетки. Я не знал, о чем это он таком толкует, но смотрел он на меня эдак очень по‑ Симоровски, так что я почистил. Он мне так и не сказал, что это за Дородная Тетка, но я чистил потом ботинки ради Дородной Тетки всякий раз, когда выходил в эфир, – все те годы, что мы с тобой были в программе вместе, если помнишь. По‑ моему, пропустил пару раз, не больше. У меня в уме образовалась до жути ярко такая яркая картинка – Дородная Тетка. Она у меня сидела целыми днями на крыльце, била мух, и с утра до ночи у нее во всю мочь надрывалось радио. Я прикидывал, что жара там стояла невыносимая, а у нее, наверно, рак и… не знаю. Все равно же ясно было, почему Симор требовал, чтобы я перед эфиром чистил ботинки. Смысл в этом был.

Фрэнни стояла. Она отняла от лица ладонь, чтобы держать трубку обеими руками.

– Мне он тоже говорил, – сказала она в телефон. – Мне он как‑ то сказал, чтобы я была смешной ради Дородной Тетки. – Одной рукой она коснулась легонько макушки, а потом опять обхватила трубку обеими руками. – Я никогда не воображала ее на крыльце, но у нее были очень – ну, понимаешь, – очень толстые ноги, и вены видно. Только у меня она в кошмарном плетеном кресле сидела. Но рак у нее тоже был, и днями напролет надрывалось радио! У моей тоже надрывалось!

– Да. Да. Да. Ладно. Давай я тебе еще одну штуку скажу, дружок… Ты слушаешь?

Фрэнни очень напряженно кивнула.

– Мне до ноги, где играет актер. Может, в летней труппе, может, по радио, может, по телевидению, может, на дебильном Бродвее в театре, где полно наимоднейшей, наиоткормленнейшей, наизагорелейшей публики, какую только можно себе представить. Но я открою тебе ужасную тайну – ты слушаешь? Там все – сплошь Симоровы Дородные Тетки. Включая твоего профессора Таппера, дружок. И всю его дебильную родню на корню. Вообще все и везде – Симорова Дородная Тетка. Что, не понятно? Неужто ты еще не знаешь этого дебильного секрета? И ты что, не знаешь – послушай меня, а? – ты что, не знаешь, кто на самом деле эта Дородная Тетка?.. Ах, дружок. Ах, дружок. Это сам Христос. Сам Христос, дружочек.

Видимо, от радости Фрэнни только и могла, что держать трубку – и то едва, даже обеими руками.

С полминуты, а то и дольше никаких больше слов не звучало, никакой речи. Затем:

– Я больше не могу разговаривать, дружок. – И трубку положили на рычаг.

Фрэнни слегка втянула воздух, но трубку от уха не отняла. За официальным обрывом связи, разумеется, последовал зуммер готовности. Фрэнни он, видимо, казался очень красивым, словно лучше прочего мог заменить саму изначальную тишину. Но девушка вроде бы знала, и когда перестать его слушать, будто ей вдруг досталась вся мудрость на свете – уж какая ни есть. И трубку Фрэнни положила, явно зная, что делать дальше. Она убрала пепельницу и спички, откинула хлопковое покрывало с кровати, сняла шлепанцы и легла. И еще несколько минут, перед тем как провалиться в глубокий, глухой сон, тихонько лежала и просто улыбалась в потолок.

Потолок поднимайте, плотники. Симор. Вводный курс

Если остался еще на свете читатель‑ любитель – или вообще такой, кто просто читает и бежит, – я прошу его или ее с невыразимой нежностью и благодарностью разделить посвящение этой книги на четверых – с моей женой и детьми.