Глава 5. Новая концепция интеллектуального права 4 страница

Следовательно, интеллектуальное право должно быть не слабее, а много сильнее " нормального" " вещного" права.

Суть восьмого пункта достаточно сомнительна. Вряд ли разговор о вариациях имеет какое-либо значение для проблемы превращения интеллектуальных прав в " исключительные права". Размышления автора о литературном произведении весьма некорректны. Как это " литературное произведение будет оставаться самим собой, несмотря на пропуск некоторых фраз в тексте или замену ряда слов другими"? А если выброшены ключевые фразы, составляющие идею произведения? По г-ну Калятину, нет разницы написать вместо знаменитого " Я памятник себе воздвиг нерукотворный... " -- нечто вроде " Ты особняк себе воздвиг нерукотворный! ". Даже в отношении слов следует подчеркнуть: мысль существует только в конкретных понятиях. Сиречь, в словах: другие слова -- другая мысль!

И опять концовка пункта: " законодательство о товарных знаках запрещает использование другими лицами обозначений, сходных до степени смешения и т. д. ". Эта фраза противоречит сути всего абзаца. В котором речь ведь шла о " нечувствительности" произведения к замене в нём слов и фраз. А эта последняя фраза толкует совсем о другом: о недопустимости " степени смешения".

В девятом пункте рассуждение поставлено с ног на голову: из того бесспорного факта, что " объекты интеллектуальной деятельности человека имеют значительную общественную ценность, а их судьба небезразлична обществу", никоим образом логически не вытекает, что " исключительное право всегда отражает изменение системы общественных ценностей". Должно отражать -- иное дело. Но ведь не отражает. У нас, в России. Общество уже созрело -- нравственно, интеллектуально, социально, -- чтобы признать идею главным объектом интеллектуального права. А ни законы, ни теоретико-юридический менталитет ничего подобного не признают: в каждом частном законе из " пакета законов об интеллектуальной собственности" наличествует специальная " исключающая" статья, предающая идею анафеме как объект, подлежащий правовой защите.

Весьма туманно звучит и второй абзац девятого пункта. " Практически на любое исключительное право накладывается целая система ограничений, которая довольно ясно показывает сложившуюся систему отношений между создателем объекта, обществом и правообладателем".

Во-первых, вовсе не ясно словосочетание " любое исключительное право". Идёт ли речь о том, что в разных странах понятие " исключительное право" формируется и толкуется неодинаково, но, несмотря на это, всем им (этим своеобычным правам) не избежать общей участи -- " наложения на них целой системы ограничений". (Кстати, почему " целой"? Ведь этот оборот даже в бытовом языке не поощряется: не то можно подумать, что бывает какая-то и " нецелая система" -- половинная, что ли! ).

Или же автор имеет в виду, что пресловутое " исключительное право" распадается на ряд собственных подсистем: имущественных, неимущественных, следования и т. п.; и что любая из этих ветвей " исключительного права" может подвергнуться ограничению?

Не дело всё-таки -- писать загадками. Да ещё избегая при этом чётких дефиниций.

Ведь из того факта, что " каждое законодательство по-своему устанавливает их состав и содержание" (под " их" следует понимать эти самые " исключительные права", АП), вовсе не вытекает, что любой автор не обязан сформулировать собственные дефиниции всех используемых им самим понятий, прежде чем пускаться в рассуждения о чём бы то ни было.

Во-вторых, не следовало, на наш взгляд, делать подобное заявление -- " которая довольно ясно показывает сложившуюся систему отношений между создателем объекта, обществом и правообладателем", -- не озаботившись предварительно чётким изложением собственных представлений о терминах " создатель объекта" и " правообладатель"; собственного понимания, кому всё-таки принадлежат изначально эти якобы необычные " исключительные права" -- неужто они могут не принадлежать создателю?

На наш взгляд, поставленный нами вопрос довольно ясно свидетельствует о некорректности этой идеи -- вместо самого объекта оперировать (а потом и торговать) какими-то правами на этот объект. Разговоры о " нематериальности" интеллектуального объекта ничего не доказывают: разве права на этот объект " материальнее" его самого? Конечно же нет! Скорее уж наоборот.

А тогда в чём польза от замены интеллектуальной -- пусть и невещественной -- собственности ещё менее вещественными правами на неё?

Корень зла, по нашему мнению, в размытом (порой явно противоречивом) толковании термина " исключительный". В нашей скорбной жизни это не первый случай. Нечто похожее произошло с понятием " качество", -- используемым там, где следует говорить о свойствах. Или с термином " цифра" -- где следует говорить о числах. То же самое можно сказать об этой противной, но въевшейся в практику ВНИИГПЭ ошибке, -- перепутывании потребной аргументации с какой-то " мотивацией" (" мотивированное возражение" ).

Не следовало вообще запускать в оборот термин " исключительные". Уж лучше было бы говорить об исключающих правах -- если так уж неможилось подчёркивать именно эту сторону общественных отношений. (Хотя, как отмечено выше, лучше бы вообще о ней не говорить).

Слово 'исключительный' в русском языке довольно неоднозначно.

Начнём, как всегда, с такого " народного" словаря, как Ожегов: " ИСКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ, 1. Являющийся исключением, не распространяющийся одинаково на всех (книжн. ). 2. Небывалый, необыкновенный. 3. Очень хороший, превосходный (разг. ).

Слово с подобным разбросом значений не заслуживает применения в качестве термина. В бытовом языке вполне допустим и такой оборот: " исключительно противный" -- здесь понятие 'исключительность' предстаёт уже в четвёртом толковании. Ни второе, ни третье значения слова никакого отношения к какой-либо ветви права, скорее всего, иметь не могут -- разве что в шутливом (необязательном) обороте. Но и первое значение не совсем корректно в качестве юридического термина. Неясно (по Ожегову): то ли распространяется на всех, но на каждого по-своему, то ли на всех, на кого распространяется, действует одинаково, но на тех, на кого не распространяется, не действует вовсе. Как отмечалось выше, за Ожеговым подобное водится. К тому же он просто синкретично описывает сложившуюся языковую ситуацию. Но в юридическом языке подобному не место.

А и В. О. Калятин, и В. А. Дозорцев почему-то (на наш взгляд, ошибочно) полагают, что всё и так ясно -- без всяких строгих дефиниций, и свои собственные взгляды на происхождение и закономерность термина " исключительные права" тщательно скрывают от читателя.

Между тем, всё как раз совсем не ясно. Первое: чьи это права -- " исключительные права"? Надо думать, -- всё-таки самого создателя. А чем располагает упоминаемый Калятиным " правообладатель"? Его права безусловно не могут совпадать с правами создателя: личные неимущественные права непередаваемы, они неотъемлемы от личности создателя. Следовательно, у правообладателя иные права, чем у создателя, -- так какая же " логика" позволяет и то, и другое обзывать " исключительными правами"?

Потому и возникает отмеченная выше несообразность, когда путается, о чём, собственно, речь: " В этих случаях в связи с необходимостью защиты личных интересов автора придётся ограничить и исключительные права".

Словарь-справочник лингвистических терминов под редакцией Д. Э. Розенталя так толкует термин 'исключение': " Отклонение от языковой нормы (лексической закономерности, парадигмы склонения или спряжения, синтаксической модели, правила орфографии или пунктуации и т. д. )". То есть исключение -- просто аномальное отклонение: грубая ошибка. Почему творцы термина " исключительные права" не желают с этим считаться?

Как им быть со следующей ситуацией: " Исключительная лицензия -- лицензия, предусматривающая монопольное право лицензиата использовать изобретение, технологию и отказ лицензиара от самостоятельного использования запатентованных изобретений и ноу-хау и их продажи на оговорённой территории" (Толково-терминологический словарь-справочник " Маркетинг" ). Напомним: лицензиар -- собственник изобретения, платежа, технологических знаний, выдающий лицензиату лицензию на использование своих прав в определённых пределах. Лицензиат, соответственно, -- приобретатель лицензии.

Совершенно очевидно: в данном случае " исключительность" состоит в том, что первоначальный правовладелец лишается каких-то возможностей. Но разве изначально " исключительные права" не обозначали суммарные возможности изначального правовладельца -- самого создателя? Это явное системно-логическое противоречие ясно свидетельствует о некорректности и недееспособности самого понятия 'исключительные права'.

Если бы г-н Калятин понимал под " исключительными правами" только отчуждаемую часть прав создателя интеллектуального продукта, это вошло бы в системно-логическое противоречие с его последующими заявлениями: " Исторически сложилось, что развитие каждой группы исключительных прав шло самостоятельно. Это объясняется тем, что эволюция исключительных прав в значительной мере выступает как реакция на развитие техники". Совершенно очевидно, что г-н Калятин в этом отрывке под " исключительными правами" понимает всю совокупность прав создателя.

Далее. " В результате исключительные права оказались раздробленными на множество самостоятельных групп прав". (Что само по себе тоже не свидетельствует об эффективности сложившегося подхода). Это заявление автора цитаты ещё раз подчёркивает нашу правоту.

И уж совершенно однозначным выглядит следующий факт: если бы Калятин (соответственно и все другие сторонники пропагандируемых им идей в сфере интеллектуального права) допускали понимание термина " исключительные права" в каком-то необщем, частном значении -- на каком основании тогда учебник [25] назван таким образом: " Интеллектуальная собственность (Исключительные права)"? Ведь тем самым автор учебника предлагает нам замену на пресловутые " исключительные права" всей интеллектуальной собственности.

Краткое резюме: С позиций системно-логической корректности, абсолютно недопустимо использование одного и того же словосочетания для обозначения целого и в то же время каких-то частей этого целого. Однако анализ литературы (т. е. не одного Калятина) свидетельствует, что применение термина " исключительные права" неизбежно ведёт к нечёткости терминологии и множеству разнообразных системно-логических ошибок именно такого плана.

Следовательно, значительно правильнее поддержать концепцию интеллектуального права -- как самостоятельной, надгосударственной, " надгражданской" области права. Надо восстановить в правах термин 'интеллектуальная собственность', имея в виду, что юридически не имеет серьёзного значения её так сказать " невещественность", а её защита должна иметь более жёсткий характер, чем это принято в патентном праве.