Заключение: поучительная история Фрица Габера и более общие выводы для междисциплинарности

Общая тема, пронизывающая наше обсуждение военно‑ промышленного пути к междисциплинарности, – это прометеевский потенциал «нераскрытого публичного знания», тех плодов эпистемических ассоциаций, которые выходят за пределы зависимости от траекторий, дающей официальным парадигмам возможность извлечения ренты. Сто лет назад эта проблема понималась в категориях знаний вне академии, возникающих в силу такого неявного пренебрежения. Генри Ицковиц [Etzkowitz, 2002] считает, что Ванневар Буш в период его работы на электроинженерном отделении в MIT первым начал рекомендовать академикам регулярно совещаться с представителями бизнеса с целью придумывать новые идеи и даже формировать то, что сегодня называют стартапами. Один из студентов Буша – Фредерик Терман – стал проводником этих идей на Западном побережье США, где он, будучи в 1950‑ х годах провостом обласканного федеральными фондами Стэнфордского университета, создал академический центр, ставший основой для современной Кремниевой долины. Хотя вопрос итоговой экономической эффективности информационно‑ технологической революции, запущенной Кремниевой долиной после завершения холодной войны, остается открытым, до сих пор эта революция считалась в общем и целом явлением позитивным. Но когда некоторые громкие заявления касательно искусственного интеллекта окажутся близки к практической реализации, тогда, возможно, соберутся грозовые тучи – и здесь подспорьем может стать история.

Важнейший этап в развитии междисциплинарности возник в связи с закреплением того, что сегодня называют «моделью тройной спирали», образуемой отношениями между государством, промышленностью и университетом, ставшей знаковой институциональной формой «второго режима», или постакадемического производства знаний [Gibbons et al., 1994]. Если возводить эту модель к периоду после холодной войны, ознаменовавшему конец академических исследований, защищаемых государством, и начало «постмодернистской» и «неолиберальной» душевной организации, этот этап легко понять в качестве чего‑ то враждебного классическим идеалам исследовательской автономии. Но если вернуться к истинным истокам этой модели, а именно к германским институтам Общества кайзера Вильгельма (ныне Макса Планка), возникшим в начале XX в., картина предстанет в ином свете. Важнейшее значение академии для долгосрочных национальных интересов, признававшееся к тому моменту уже в течение целого столетия, было расширено – теперь имелось в виду не только обучение будущих руководителей в университетской аудитории, но и создание новаторских продуктов в лаборатории, поскольку академикам дали политическую отмашку заключать более свободные договоренности с промышленностью [Fuller, 2000b, p. 107–108].

Примером этой значительной власти, обусловленной исходной моделью тройной спирали, применимой как во благо, так и во зло, выступает Фриц Габер (1868–1934), который более двух десятилетий работал в Институте физической химии и электрохимиии кайзера Вильгельма. В 1918 г. Габер получил Нобелевскую премию по химии за открытие процесса синтеза аммиака, который несет ответственность как за искусственные удобрения, позволившие выжить миллиардам людей, так и за химическое оружие, которое убило миллионы тех же людей в войнах XX в. (В последнем случае я имею в виду взрывчатые вещества, которые он разработал на основе азотной кислоты, но Габер, как известно, работал и над «отравляющими газами», синтезируемыми на основе хлора и цианидов. ) «Процесс Габера – Боша», как он называется сегодня, означает связывание атмосферного азота (78% атмосферы Земли состоит из азота), которое позволяет не зависеть от залежей азотистых соединений.

Несмотря на междисциплинарную специфику работ Габера, они оказали заметное влияние на реальный мир, поскольку ему было легко получить в свое распоряжение мощности тяжелой индустрии, позволяющие нарастить масштаб производства и распространения инноваций. Хотя роль промышленности в успехе Габера отмечают довольно часто, указывая, например, на то, что его отец был производителем красителей, междисциплинарный характер его мышления обычно упускается из виду. Тем не менее, как это ни удивительно для специалиста по «физической химии», трехчастное докторское исследование Габера показывает, что он превосходно разбирался в философии, достаточно – в химии и посредственно – в физике [Charles, 2005, p. 19–20]. Относительно очевидны два признака междисциплинарности Габера. Первый – геополитическое значение сохранения хлеба как основного продукта питания на Западе в условиях роста производства риса на Востоке, в тот период быстро модернизирующемся. Габер в самом скором времени создал для Германии возможность сельскохозяйственного самообеспечения, поскольку страна более не нуждалась в импорте азотосодержащего гуано из Латинской Америки. Этот ошеломляющий успех стал отправной точкой для ряда политических дискурсов, посвященных «продовольственной безопасности» или, если говорить в более общем плане, «энергетической самодостаточности» [Smil, 2001]. Вторая междисциплинарная черта – конверсия инсектицидов (в основном используемых для защиты новых, искусственно выведенных культур) в боеприпасы, применяемые против людей, что, соответственно, изменило онтологический статус врага, признанного теперь животным, и познакомило военных с особым модусом стратегического мышления, получившим развитие у нацистов, не в последнюю очередь в «Циклоне Б» – инсектициде, разработанном Габером и применявшемся в газовых камерах Холокоста.

Однако третья примета междисциплинарности была, возможно, наиболее глубокой, и именно она имела значение для попечителей Общества кайзера Вильгельма. Она заключалась в представлении о том, что синтез аммиака допускает создание «хлеба из воздуха», если вспомнить выражение из первой маркетинговой кампании искусственных удобрений. По сути, это был секулярный вариант библейской манны небесной, которая означала обеспечение израильтян, скитавшихся 40 лет по пустыне после их выхода из Египта и до момента прибытия в Землю обетованную, специальным божественным пайком [Исх. 16; Ин. 6]. Главным идеологическим защитником Института физической химии был президент Общества кайзера Вильгельма либерально‑ протестантский теолог Адольф фон Харнак. В его доме Габер провел ряд громких семинаров времен Первой мировой войны, в которой, как безапелляционно заявил Харнак, Германия должна победить в силу уникального сочетания божественной и научной силы [Charles, 2005, p. 118].

Если бы величие измерялось исключительно властью над числом жизней на планете – одновременно созданных и потерянных, – тогда Габер считался бы величайшим деятелем всего XX в., а может быть, и всей истории человечества. В самом деле, ненаучные работы одного из наиболее многообещающих студентов Габера – Майкла Поланьи могут пониматься в качестве эмоциональной реакции на эту возможность, которую он выявил в контексте инструменталистской философии науки Габера [Fuller, 2000b, p. 139–140]. Более того, о первых физиках, изучавших субатомные частицы, говорили то же, что и о Габере, но интересно то, что расщепление атома – не говоря уже о синтезе – еще не достигло того уровня пользы и в то же время вреда, которого добился процесс синтеза аммиака. Нам пока не довелось пережить термоядерную войну, но точно также атомные электростанции пока не смогли обеспечить большую часть населения дешевой и безопасной энергией. Конечно, и то и другое в будущем может измениться, возможно, благодаря какому‑ нибудь гению, черпающему вдохновение у Габера и вооруженному искусственным интеллектом.

В большинстве теоретических дискуссий междисциплинарность рассматривается в качестве свойства, достигаемого внутри академии при большем или меньшем сопротивлении со стороны коллег‑ академиков и при большем или меньшем давлении со стороны внешнего для академии общества. Военно‑ промышленный путь к междисциплинарности ставит под вопрос эту базовую посылку, лишая академиков значительной части суверенных прав на знание, производимое ими. Суверенность здесь охватывает не только применение научного знания, но и средства его производства. Армия и промышленность набрались такой храбрости по нескольким причинам, которые немного прояснились в этой главе. Главная состояла в том, что академическое производство знания обычно существенно зависит от траектории (то есть руководствуется парадигмой), а потому знание используется недостаточно – настолько, что его игнорируют даже сами академики. За этой озабоченностью скрывается вера в то, что ключом к спасению человека является полная реализация наших (богоподобных) когнитивных способностей. То есть мы сдерживаем сами себя, не пользуясь в полной мере тем, что уже знаем и что можем знать. Если только не считать эту веру наивной или фантастической, стоит напомнить, что сторонники военно‑ промышленной воли к знанию сами получили академическое образование. Они на собственном опыте познакомились с возможностями и силой, создаваемыми академическим знанием, которое, как им кажется, их учителя сбывают за бесценок. Короче говоря, здесь была представлена концепция междисциплинарности, представленная с точки зрения одного успешного выпускника академического заведения.