Принятые сокращения 23 страница

Характерна запись в дневнике К. И. Чуковского от 19 декабря 1935 г. о встрече с Тыняновым накануне: " Много говорили о Шкловском. " Мы опять помирились, и он прислал два замечательных письма… Я вам покажу… Это такая прелесть… ах, если бы издать Витины письма, все бы увидели, какой это писатель…" ". Интенсивное внимание к работам друг друга, отразившееся в этих письмах, находит в некоторых случаях выражение в обобщающих взаимных оценках. " Писать и говорить о том, что ты большой писатель и большой ученый, людям стыдно, — писал Тынянов в начале 1929 г. — Это для них либо недостаточно оригинально, либо сердит, мешает им быть второго сорта. < …> Когда говоришь с тобой, все первого сорта. Это вовсе не любовь к тебе, а только литературный факт. И разумеется, все это видят и знают. < …> Каждый, кто тебя ругает, если б его спросить, хочет ли он с тобой поменяться, раздумывал бы не больше 1 минуты (на удивление)" б. Письма Тынянова сохранили след замысла его статьи о Шкловском, относящегося ко времени подготовки и выхода АиН: " Издаем книжку о тебе, я пишу статью" (январь начало февраля 1928 г. ). " Пишу о тебе, о твоем «спокойном» и взрослом периоде (уже начался)" (конец апреля — начало мая

б Ср. в статье Б. Эйхенбаума " О Викторе Шкловском": " Людям, не связанным с ним профессиональной или исторической дружбой, трудно переносить его присутствие в литературе" (Б. Эйхенбаум. Мой временник. Изд-во писателей в Ленинграде, 1929, стр. 131).

1928 г. ). " Спешно провожу книжку о тебе в Изд-ве писателей. Завтра буду говорить о крайнем сроке. Боря пишет о тебе, я тоже. Надеюсь, быстро удастся издать" (начало 1929 г. ). " Пишу черновик о тебе" (27 марта

1929 г. ). Задуманный сборник не был издан; статья Б. Эйхенбаума " О Викторе Шкловском" вошла в его книгу " Мой временник", вышедшую в том же году; «черновик» Тынянова сохранился в его архиве: " Я довольно часто думаю о Викторе Шкловском, и не потому, что нас связывает дружба, — в большом, и даже порою враждебном значении этого слова. Я думаю о нем как о писателе нового типа. У него есть данные для этого. Совсем новые, совсем голые явления не выживают. Судьба их плодовита для других, другие едят ее. Так съели, как тотем, Хлебникова. Нужна какая-то смесь, даже неразбериха, чтобы не оказаться вне литературы, быть с нею связанным. Потом постепенно отшелушиваются " краски ветхие", «заблуждения», и появляется лицо.

Рупором Виктору Шкловскому послужили его голые человеческие ладони, потому что другого материала не оказалось под руками. Как когда-то Карамзин, он сложил свои вещи и написал " Сентиментальное путешествие". Его голос услышали. Как аптечная смесь, явилось остроумие. Шкловский — блестящий и очень традиционный остроумец. Петр Андреевич Вяземский читал бы его не без удовольствия. Смесь, нужная для того, чтобы глотать пилюли, мстит за себя. Виктору Шкловскому — остроумцу не жаль вещей: ему важно ощутить себя в вещи, свое отношение ему дороже. Это и называется сентиментализмом, и все настоящие сентименталисты были остроумцами.

Молодежь смотрит ему в глаза и ждет неожиданностей. Соблазн у него большой. Если бы Виктор Шкловский был только остроумным писателем, его, может быть, любили бы больше, но он не был бы новым писателем. В остроумии есть тонкость, которая очень быстро оказывается ненужной, методы остроумия однообразны. У Шкловского есть уже грозные эпигоны-фельетонисты, живые его цитаты. Есть у него уже и Шаликовы — «землянички». По Шкловский работает на близком материале — что лежит у него под руками, то поступает к нему в работу. Поэтому он сомневается, когда не знает, что ему делать с незнакомой вещью, и в этом его сила. Остроумцы скользят по факту и скоро его забывают, у него память большая. " Техника писательского ремесла", небольшая книжка, не вызвавшая особого шума, написана спокойно. Я думаю, что сентименталист и остроумец медленно и верно уходит из его комнаты. Остается человек спокойный и тревожный еще, может быть, грустный, а может быть и негрустный, много видевший. В последней книге — " Гамбургский счет" — в остроумии уже совсем другое, — оно обратилось в сближение далеких понятий, — и это сближение остается, а остроумие уходит" (АК; последняя фраза зачеркнута).

Итогом многолетней параллельной работы должен был стать совместный широко задуманный труд. Усиленные занятия Тынянова теорией в конце 20-х годов мыслились им как преддверие к большому систематическому труду по истории русской литературы. Он писал Шкловскому в начале 1928 г.: " Созрели для своей " истории литературы", которую напишем и которая мало будет похожа на Овсянико-Куликовского и Грузинского"; весною того же года: " Очень рад, что ты взялся за старую литературу. Надо будет написать обо всем XVIII–XIX веке. Я могу взять часть о поэзии", В следующем письме замысел совместной истории литературы приобретает конкретность: " Письмо твое (последнее) полная программа истории литературы. Сводить искусственно не будем, но будем следить за прослойками, за самой работой (" черновики", «журналы», материалы и т. д. ), а не только за результатом, и ущупаем". И там же: " Рад, что ты мозгуешь историю литературы. Не нужно доставлять никому радости своим отсутствием, нерасчетливо". Осенью 1928 г. Тынянов пишет: " Будем изучать и писать два года, не торопясь, каждый день. Нужно организовать учеников и платить им за работу, только самостоятельных статей от них не нужно. Приезжай, золото, посоветуемся". 15 ноября 1928 г. Шкловский писал Тынянову, уехавшему лечиться в Берлин: " Очень думаю об истории литературы. В 18-м веке, а также в 30-х годах кое-что начинаю понимать". В эти же дни Тынянов писал ему: " Над чем будешь теперь работать? Я думаю об истории литературы. Хочу поговорить с Романом Якобсоном о ней". Вернувшись в конце января 1929 г. в Ленинград, Тынянов писал Шкловскому: " Считаю твою книгу о Комарове началом истории литературы < …> Условимся: журналов не читать [в письме речь шла о " ругательных статьях" ], сидеть и работать над историей литературы". Р. О. Якобсон писал Шкловскому 20 января 1929 г.: " Юрий обещал мне очень интересную статью — итоги формального изучения истории русской литературы. Это, так сказать, предварительная схема той коллективной истории русской литературы, которую вы проектируете" (ЦГАЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 795). Еще в ноябре 1928 г. Шкловский писал Эйхенбауму о только что вышедшей его книге " Лев Толстой. Кн. I. 50-е годы" (Л., 1928): " Эта книга — в скрытом виде — история русской литературы, глава из нее" (В. Шкловский. Поденщина. Л., 1930, стр. 218).

Весной 1929 г. этот замысел приближался к организационно-издательской стадии: " Вчера беседовали со мной в ГИЗе о затеваемой нами истории литературы, — писал Тынянов Шкловскому 9 апреля, — очень заинтересованы и не хотят выпускать из рук. Сватали кой с кем, а я уклонялся и возражал, что невесты какие, очень быстро прогорают, и что они, пожалуй, станут халтурить, и что знания фактов у них нет, а мы хотим сделать серьезное дело. Просили частным порядком представить научный план всего издания и организационный план. Приеду к тебе, вместе выработаем и пошлем Боре на обсуждение. Дело, по-видимому, может вполне осуществиться, если будем работать". (Сведения об этом же замысле, зафиксированные Б. Эйхенбаумом, см. в прим. к статье " О литературной эволюции". ) Одно из последних упоминаний о нереализованном замысле — в шуточном стихотворном послании Тынянова к Шкловскому от 29 ноября 1929 г.:

Как приедешь, надо зачинать «Исторью»

В трех томах, назло Винокуру Григорью.

В " Славише Рундшау" мене он облаял,

Прямым идьотом, < …>, представил"

(речь идет о резко отрицательной оценке статьи Тынянова «Пушкин», см. прим. к статье " Мнимый Пушкин" ).

Дружба с Б. Эйхенбаумом началась в те же годы, что и со Шкловским. Первые записи о Тынянове в дневнике Эйхенбаума сделаны позднее, в 1922 г.: " 18 июня. Хороший разговор с Тыняновым — нам очень легко с ним понимать друг друга"; 9 июля — " очень хорошо мы беседуем с Юрием Николаевичем. Каждая беседа очень много дает, — мы легко понимаем друг друга" (ЦГАЛИ, ф. 1527, оп. 1, ед. хр. 244). Их близость обнаруживается в эти годы как в темах и концепциях, так и в некоторых конкретных наблюдениях — см. " Стиховые формы Некрасова" Тынянова и «Некрасов» Эйхенбаума, " Вопрос о Тютчеве" (и отчасти статья " Тютчев и Гейне" ) — и раздел о Тютчеве в " Мелодике русского лирического стиха". Иногда они выступали вместе, оказываясь в отношениях диалога (см. прим. к статье " Журнал, критик, читатель и писатель" ).

31 марта 1940 г. Тынянов писал Шкловскому, что собирается издавать том «Избранного» (ЦГАЛИ, ф. 562, оп. 1, ед. хр. 726). Двумя неделями раньше Эйхенбаум сообщил Шкловскому: " Юра подготовляет собрание своих сочинений, а я буду писать статью. Мне приходилось в этом году выступать по радио о нем" (ЦГАЛИ, ф. 562, он. 1, ед. хр. 783). 29 декабря 1940 г. Эйхенбаум писал Тынянову: " Вот уже настоящие сороковые годы, а мы — люди 20-х годов, вроде… Вроде кого? И сравнить-то не с кем! Я — вроде Жуковского: родился в 80-х годах, и дожил вот уже до 40-х. Если продолжать сравнение, то я еще даже и не женился. Придумай сравнение для себя < …>. Моя статья о тебе набрана и появится, кажется, в № 12 " Звезды" " (АК). Статья появилась в «Звезде», 1941, № 1 (вошла в ТЖЗЛ и ЭПр); том избранной прозы Тынянова вышел в мае 1941 г. без статьи Эйхенбаума. Письмо Эйхенбаума — по-видимому, единственное сохранившееся из его писем к Тынянову (29 писем Е. А. Тыняновой и Тынянова к Эйхенбауму за 1924–1943 гг. хранятся в архиве Эйхенбаума ЦГАЛИ, ф. 1527, оп. 1, ед. хр. 611).

21 февр. 1940 г. Шкловский писал Эйхенбауму: " Итак, дружны мы с тобой, и даже ссорились лет 25. Шло время, построили мы науку, временами о ней забывали, ее заносило песком. Ученики наших учеников, ученики людей, которые с нами спорят, откроют нас. Когда будут промывать библиотеки, окажется, что книги наши тяжелы, и они лягут, книги, золотыми, надеюсь, блестками, и сольются вместе, и нам перед великой русской литературой, насколько я понимаю дело, не стыдно" (ЦГАЛИ, ф. 1527, оп. 1, ед. хр. 650).

[984] Вопрос о языке филологической науки неоднократно ставился в связи с работами Тынянова, Шкловского и Эйхенбаума. Ср. упрек А. Г. Горнфельда: " свой кружковой жаргон они представили как научную терминологию" (" Литературные записки", 1922, № 3, стр. 5) и возражение ему в письме в редакцию " Литературных записок", подписанном Эйхенбаумом, Тыняновым и Томашевским: " Русский язык подвергается сейчас сильному изменению. Было бы странно, если бы этот процесс не коснулся научного языка. Новые проблемы и понятия требуют новых слов, а хороша ли или плоха эта новая терминология вопрос совсем другой" (ЦГАЛИ, ф. 155, оп. 1, ед. хр. 527). См. также в статье Эйхенбаума " Вокруг спора о " формалистах" " (" Печать и революция", 1924, № 5, стр. 5–6) и Томашевского — " Формальный метод" (в сб.: Современная литература. М., 1925, стр. 151), настаивавших на неизбежности терминологических новшеств и трудностей. О роли специального языка в деятельности " творческого сообщества" см.: Вяч. Вс. Иванов. Знаковые системы научного поведения. — НТИ, серия 2, 1975, № 9. Из современных откликов на терминологию Опояза ср., например, в рецензии П. М. Бицилли на книгу Шкловского " Матерьял и стиль в романе Льва Толстого " Война и мир" ": " У них несомненно влечение к педантизму, к условному, ненужному жаргону, «остраняющему» самые избитые утверждения, к игре в ученость, особенно странную у людей действительно ученых, каков автор" (" Современные записки", 1930, кн. 42, стр. 538). Следует, однако, иметь в виду оговорку Тынянова в анкете от 27 июня 1924 г.: " Из современных критиков и исследователей по методу мне близки Виктор Шкловский, Борис Эйхенбаум (не по стилю)" (ИРЛИ, ф. 172, ед. хр. 129).

[985] Статья «Промежуток» (см. прим. к ней в наст. изд. ).

[986] " Ода его сиятельству графу Хвостову" и " Архаисты и Пушкин". Эти статьи были объединены автором уже при первой публикации " Архаистов и Пушкина" (сб. " Пушкин в мировой литературе". Л., 1926).

[987] " Блок и Гейне", 1921 (см. прим. к статье «Блок» в наст. изд. ).

[988] Николай Леонидович Степанов (1902–1972) — историк русской литературы, ученик Тынянова.