 |
На отдыхе 8 страница
|
|
|
|
Около палаток к Сучкову в темноте подошел вестовой.
– Сучков, иди скорей, тебя к себе капитан Тиунов зовет. Велит, чтоб сейчас же пришел.
– Что я ему? Почему я должен к нему являться?
Однако пошел.
Капитан Тиунов, на днях только вышедший из госпиталя, исхудавший, сидел на табуретке перед бараком и курил.
– Это ты, Сучков? Здравствуй!
– Здравия желаю!
– Пойдем в барак.
Вошли.
– Садись.
– Я, ваше высокоблагородие, постою.
– Садись, говорят тебе.
Сучков сел. С минуту молчали. Наконец, Тиунов заговорил:
– Вот. Еще раз встретились с тобой. Теперь, может, уже в последний раз. – Помолчал. Потом нагнулся к Сучкову и шепотом спросил: – Что ты такое сделал, сукин сын?
– Что я такое сделал?
– Что сегодня было, это твоих рук дело.
– Меня тут даже не было, я в город ездил.
– Все равно, это все ты… Ты жид?
– Никак нет.
– Может, поляк?
– Никак нет.
– Ну, может, в роду у тебя поляки были?
– Этого знать не могу, – с усмешкой ответил Сучков. – Тогда не жил.
– Та‑ ак, та‑ ак… – задыхаясь, произнес Тиунов. Вдруг взял со стола замок, подошел, привесил к двери и запер на ключ.
Сучков подумал:
«Бить, что ли, будет? Ну, это еще посмотрим, кто кого! Как бы ему самому не было большого полому! »
Тиунов из‑ под шитой подушки на диване достал револьвер и нацелился на Сучкова.
– Сознавайся!
Указательный его палец лежал на спуске, в дырах барабана видны были пули. Заряженный. У Сучкова же шинель была внакидку, застегнута у шеи на два крючка, руки спутаны: пока станешь отстегивать крючки, – застрелит.
– Да в чем сознаваться?
– Ты им брошюры давал, прокламации писал… Сознавайся! Убью тебя, как пса. Что ты им давал?
– Что давал! Газету сейчас дать, – почище будет всякой прокламации! Правда теперь пошла в газетах, тоже вот в них отчеты Государственной думы печатаются…
|
|
|
Тиунов схватился за голову.
– Эх, вот эта Дума еще!.. Нет, ты им все‑ таки еще прокламации давал… Ну, слушай! Ведь вот твоя смерть здесь, в дуле… Сознавайся!
– Да ну, стреляйте! Что там разговаривать! Жизнь мне не дорога, а смерть не опасна!
Тиунов вдруг положил револьвер, снял с двери замок и опять сел рядом с Сучковым.
– Ну, смотри, видишь? Я револьвер положил, дверь отпер. Но все‑ таки знай: если ты меня не убьешь – я тебя убью!
Замолчали.
– Давал ли им прокламации, нет ли, – а все это дело – твое. Ну‑ с, что же, доволен? Денежки из казенного ящика поделить, офицерский буфет разграбить… Чего же вы этим достигнете? Ты хочешь анархии.
– Я не хочу анархии.
Капитан удивился.
– Не хочешь?
– Не хочу. У вас анархией называется свобода, вы сами рабы и хотите, чтоб все рабами были. Нам друг друга не понять. У вас одна душа, у нас другая.
– Свобода… Свобода? Ты хочешь свободы, а вызовешь анархию, проклятый ты человек! Ты ее вызовешь, в ней и я погибну, и сам ты, и Россия!.. Радуешься ты на то, что сегодня было?
– Нет, не радуюсь.
– Ну, и никакой тебе никогда радости не будет. Может, когда‑ нибудь, как увидишь, что вы с Россией сделали, сам ужаснешься!
– Как говорится, – бог не выдаст, свинья не съест.
Тиунов встал.
– Ну, теперь прощай! – Он протянул Сучкову руку и с ненавистью пожал ее. – Прощай. А мы – мы будем драться с вами до последнего!
Сучков с вызовом поглядел на него.
– Не испугаемся: кто кого!
Тиунов скрипнул зубами и бросился к столу за револьвером. Остановился, повернулся.
– Уходи скорей, говорю тебе!
– Здравия желаю!
Сучков откозырнул и вышел из барака.
На отдыхе
В фанзе офицеров второго батальона играли в макао, пили чай с ромом и шумно разговаривали. В темной дали бухали пушки и слышался тонкий свист снарядов.
|
|
|
Подпоручик Резцов тоже пил и играл. Ему упорно не везло, он уж проиграл больше шестидесяти рублей, но старался казаться равнодушным; крутил вытянутые в стрелку усики и напевал себе под нос:
Тебя, мой друг Коко,
Я долго не забуду
И вечно помнить буду…
Коко!.. Коко!..
Метал банк казначей полка, поручик Леденев.
– Вы… рубль? – небрежно обратился он к Резцову и, не глядя, бросил ему карту.
– Рубль, – беззаботно ответил Резцов.
– Вы?
Поручик Волков, длинный и костлявый, с маленькою головою, быстро снял с запасной талии, взглянул на открывшуюся карту и ответил:
– Пять рублей. Леденев открыл восьмерку.
– Девятка! У меня девятка! – радостно крикнул Волков.
Все платили, и один только Волков торжествующе взял из банка пять рублей. Поручик Гаврилов, смеясь глазами, вздохнул и сказал:
– И везет же тебе, Волчок!
Волков пугливо взглянул на него, махнул рукою и поспешно, с ироническою улыбкою, ответил:
– «Везет»!.. Да‑ а, «везет»!..
Кругом засмеялись, а Волков еще раз испуганно повторил, качая головою:
– «Везе‑ ет», нечего сказать!
Резцов все проигрывал. Он недавно был выпущен из училища, на днях приехал в армию на пополнение состава и только в дороге научился играть; играл несколько раз и выигрывал. А теперь – хоть бы одна сносная карта! Как странно. Ведь в игре все случайность, а случайность должна бы бить в обе стороны.
Волков сочувственно спросил:
– Не везет вам?
– «Тебя, мой друг Коко…» Нет, – коротко ответил Резцов.
– Вы пропустите очередь.
– Не все равно? Была случайность, и останется случайность.
В маленьких, быстрых глазах Волкова мелькнуло недоумение.
– Как же все равно? Вам будут идти другие карты! Резцов пожал плечами, но все‑ таки попробовал, пропустил очередь. И опять его карту убили.
Волков все время был в движении. Перед каждою ставкою он гадал по колоде, то ставил полтинник, то пять рублей, то пропускал очередь, то ставил одновременно на свою карту и карту другого. Слепая случайность стояла перед ним божеством, исполненным разумной тайны, и, как гадалец‑ жрец, он словно верил, что возможно проникнуть в замыслы этого темного божества.
Проигрыш Резцова уже подходил к ста рублям. Он решил: дойдет до ста и встанет. На время ему было повезло; но банк перешел к Леденеву, и Резцов опять стал проигрывать. Скоро ушли все сто рублей.
|
|
|
Резцов перестал играть и вышел на двор фанзы. Было тихо и морозно. За глиняными оградами солдаты жгли костры, огненный дым медленно уходил в голые сучья ракит. Денщик ставил на дворе самовар, огонь с шумом рвался из помятой железной трубы. Вдали как будто ехала тряская телега, равномерно гремя по мерзлой земле.
Денщик, улыбаясь, сказал:
– Пачками, ваше благородие, пошли стрелять!
Резцов сообразил, что шум был не от телеги, а от далекой ружейной пальбы, и поспешно, авторитетным тоном, подтвердил:
– Да, да.
А сам, широко раскрыв глаза, стал вслушиваться. Ружейная пальба перекатывалась, то усиливаясь, то ослабевая. Бух! – раздался пушечный выстрел. Бух! Бух! Бух– покатилось одно за другим. Жуткое творилось в темной дали; Резцову чудились крики «ура! », представлялось, как в темноте валятся на мерзлые каоляновые грядки окровавленные тела.
Сквозь бумагу окон слышны были громкие голоса офицеров в фанзе. Волков взволнованно кричал:
– Я же знаю, что я сказал! Я рубль ставил!
– Нет, вы сказали: пять рублей! – грубо возражал Леденев.
– Я сказал, что пять рублей моих за банком, в банке не было с десяти сдачи. Можно припомнить все ставки, вы увидите, что еще в банке моих пять рублей… Черт знает что такое! Как вы смеете мне не верить? Нате, вот вам десять рублей! Я больше не играю.
Леденев хладнокровно ответил:
– Зачем десять, вы должны только пять.
– Это черт знает, черт знает что такое!.. Я с вами больше никогда не играю!
Волков взволнованно вышел из фанзы, напяливая шинель на узкие плечи.
– Кто тут? Это вы, Резцов? Чего это вы здесь? Волков остановился и дрожащими руками стал закуривать папиросу. Он прислушался.
– Пачками японцы стреляют. Ромодановцы пошли в ночную атаку, – рассеянно сказал он. – Слышали вы, какую сейчас штуку выкинул Леденев! Ч‑ черт знает что такое!
Он стал возмущенно рассказывать. Резцов слушал ружейную трескотню, и ему странным казалось возмущение Волкова рядом с тем важным и грозным, что творилось там. Странным казалось – и понравилось: да, вот именно так и нужно! Пусть там что угодно, – сегодня они, завтра мы. Что об этом думать?..
|
|
|
Резцову стало весело. Он расправил свои закрученные усики и молодцевато пошел назад в фанзу.
Тебя, мой друг Коко,
Я долго не забуду…
Офицеры сидели за столом и пили. В углу кхана[43] на походной кровати храпел пьяный ротный командир Резцова, Катаранов. Гаврилов, покачиваясь, дергал его за высунувшийся из‑ под шинели сапог.
– Ну, вставай, ты!.. В макашон играть!.. Эй, петух! Курицын муж!
Катаранов подтянул ногу под шинель. На грязной подушке виднелась его коротко остриженная, лысеющая голова. Резцов смотрел и умиленно улыбался. Катаранов был гордостью полка; об его дерзко‑ удалых разведках упоминал в своих донесениях Куропаткин, он был представлен к Георгию.
– Да вставай же! Не слышишь, что ли?.. В ма‑ ка‑ шку и‑ гра‑ ать!! – завопил Гаврилов ему в ухо.
Катаранов быстро сел на постели и коротко спросил:
– Чай есть?.. Эй, денщицкая сила! Чаю стакан, покрепче!
– Вот тебе рому!
– Нет, я с похмелья только чай пью… Грей самовары, Никитка!.. Уу‑ ух! Сорок стаканов выпью!
Он соскочил с кхана и, потирая руки, подошел к столу.
Игра сразу оживилась. Катаранов ставил рублей по двадцать, по тридцать, то срывал банки, то сразу обогащал их. И все другие стали понемногу повышать ставки. Только старичок батальонный спокойно продолжал ставить по рублю.
Метка перешла к Леденеву. Ему упорно везло, очень скоро в банке было уже больше ста.
– Сколько вы? – обратился Леденев к Катаранову. Катаранов, с мелкими морщинками вокруг глаз, молча смотрел на него; глаза его засветились весело и лукаво.
– Вот у меня тут тряпочка грязная завалялась, на нее! – Он разгладил на столе смятую сторублевую бумажку и опять взглянул на Леденева.
Леденев дрогнул и задержал в руке карту.
– Нет, лучше сниму банк. Не хочу рисковать.
– То есть как это «не хочу»? – возмутился Гаврилов. – Начал уж раздавать, а потом струсил и на попятный?
Леденев высокомерно ответил:
– Я имею право снять, когда хочу!
Горячо заспорили. Леденева заставили‑ таки продолжать. Катаранов с размаху ударил картою о стол; Леденев, торжествуя, открыл девятку.
– Черт возьми!! Ну и везет ему! Нет, должно быть, жена моя дома не спит, все проигрываю!
Леденев укладывал в бумажник пачки денег и украдкою пересчитывал их.
– Ничего, сегодня я хорошие суточные заработал, – самодовольно сказал он.
Гаврилов презрительно следил за ним.
– А все‑ таки играешь ты не как офицер. Настоящая уездная чиновница: в первый раз увидела кучу денег и ожаднела, боится, как бы не отняли… Вот за что Федьку люблю, – львом играет, молодчина!.. Федька, выпьем!
|
|
|
Резцову все больше нравился Катаранов. У него был удивительно ординарный вид, но теперь его глаза светились весело и задорно, и от этих глаз все лицо светилось мягким светом. Резцов потянулся к нему с стаканчиком рома.
– Федор Федорович, позвольте с вами чокнуться! Старичок батальонный сдержанно говорил:
– По‑ моему, вы идете на верный проигрыш. Вы один из всех делаете большие ставки, и ваш риск не покрывается риском других.
Катаранов беззаботно махнул рукою.
– Эка!.. А на что мне деньги? Здесь с голоду не помру; жив останусь, домой на казенный счет повезут. Я в сорочке родился, мне во всем удача. В этом году книжку про Китай прочел и вот как раз в Китай попал.
– Когда нас сюда погнали, – он себя даже по лбу ударил: «Как это кстати! Как раз я книжку про Китай прочел! » – сказал Гаврилов. – Погоди, брат, и в Японию еще попадешь.
– Токийским генерал‑ губернатором.
– Нет, голубчик… Будешь ты там работать на полях орошения, в одних штанах и соломенной шляпе. А тебя по голой спине будут бить китовым усом.
Катаранов почесал в затылке.
– Собственно, мне бы тебя за это следовало вызвать на дуэль… Ну да не стоит! Приятели мы с тобою давнишние, сражаемся за одно дело…
– За какое, оба не знаем., – в тон ему продолжал Гаврилов.
– Да‑ а… – Катаранов помолчал и усмехнулся. – Нынче утром солдаты говорят мне: «Ваше благородие! Вот, в „Вестнике Маньчжурской армии“ пишут, что мы тут за веру воюем, за царя и отечество. Как это так? Ведь веры нашей никто не трогает, царя не обижает. А отечество – китайское».
Все засмеялись, только Резцов враждебно насторожился.
Батальонный спросил:
– Что же вы?
– Ну, что! Стал им что‑ то про Тихий океан объяснять, да сам спутался…
– Как вы им позволяете рассуждать? – удивился Резцов.
– А нельзя? – с любопытством спросил Катаранов.
– Что же это, если всякий рядовой будет рассуждать, что война, как, из‑ за чего!..
– Голов им не срежешь! – вздохнул Катаранов и отвернулся от Резцова.
Батальонный сидел, положив голову на руки.
– Оо‑ о‑ хо‑ хс!.. Да, господа, все мы отсюда генералами уедем. Конца войны не будет!
Катаранов скороговоркою возразил:
– Ну!.. Дайте балтийская эскадра придет, освободит Артур, сразу дело переменится.
– Их только раз один разбить, тогда так и побегут, – поддержал Гаврилов.
Но все замолчали и задумались. Стало тихо. Бухали пушки, снаряды с тонким завыванием уносились вдаль.
– Господа, что ж, мы больше играть не будем? – теряя терпение, недовольно спросил Леденев.
– Чей черед метать? – встрепенулся Катаранов.
Резцов налил себе в стакан рому, и один, ни с кем не чокаясь, выпил. Он с вызовом поглядывал кругом. Тоже, офицеры!.. Что его раздражало, он не смог бы ясно высказать, но чувствовалось ему, что в душе у всех есть что‑ то скрытое и невысказанное. Было совсем не то, что должно быть, чего он ждал, когда ехал сюда.
Игра кипела, деньги кучками лежали на столе. Было удивительно, как легко они переходят от одного к другому. Резцов решительно подсел к столу, поставил на карту и взял; еще раз поставил – опять взял.
Он начал выигрывать. Как раньше карта странно не шла ему, так теперь вдруг пошла. Большие ставки он брал, свои банки снимал. В голове шумело, и было, как иногда бывает во сне: все происходило невероятно удачно, но чувствовалось, что иначе и не может быть. Как будто волна какая‑ то вдруг взнесла его наверх.
Вошел Волков.
– Господа, помните, вчера с нами тут играл один поручик Ромодановского полка? Остряк такой?.. Сейчас повезли транспорт раненых ромодановцев, я спрашивал о нем: убит. Прямо в лоб.
– Да что‑ о вы?.. – рассеянно спросил Катаранов. – Смотрите, опять всех бьет! – в изумлении прервал он себя.
– Снимаю банк, – объявил Резцов и загреб со стола наигранные деньги.
В голове кружилось от рома, было весело от выигрыша. А поручик вчерашний – убит!.. У него были блестящие, внимательно вглядывающиеся глаза, в тонких губах пряталась веселая насмешка, все смеялись, когда он говорил, – и убит! Как это все так быстро изменяется?.. Бухали пушки, тонко пели снаряды. «А завтра мы! » – мелькало в голове Резцова.
Волков присел к столу, погадал на талии и опять стал играть. Теперь все ставили на карту десятки рублей, смешно было вспомнить, что всего час назад могли быть ставки в рубль. Резцов острил, то и дело задорно шел «по банку», то выигрывал, то проигрывал.
И вдруг денег у него больше не оказалось. Как это случилось? Исчез выигрыш, исчезли все его собственные деньги… Резцов растерянно огляделся.
Игра равнодушно кипела, как будто полным ходом работала молотилка. Выигрывать было так удивительно легко и просто, он это только что испытал; легко – и так безнадежно трудно! Над головами беззаботных людей наклонялось что‑ то темное, загадочное и державное; трудное оно делало сказочно легким, легкое – неодолимо трудным, и хотения его были непонятны. Вот Леденев, – ему все время неизменно везет, он выиграл уж больше двух тысяч.
Деньги непрерывно двигались по столу. Но это были не всегдашние деньги, с определенною, устойчивою ценностью. Это было что‑ то призрачное, текучее и изменчивое: в минуту оно могло исчезнуть, в минуту могло разрастись до громадных размеров. Резцов смотрел. Люди с красными от вина лицами играли, острили, смеялись. Вчера за этим же столом поручик тоже играл и острил, – сегодня он с пробитою головою валяется в темноте на мерзлых грядках, голодные собаки отдирают от челюстей весело улыбавшиеся вчера губы. А пуля легко могла пролететь на два вершка правее или левее, – и тогда он завтра опять сидел бы здесь, играл бы и смеялся.
Катаранов, расправляя ноги, встал. Он спустил восемьсот рублей. Его ли все это были деньги, или тут были и казенные?.. Глаза его по‑ прежнему смотрели весело и задорно.
Денщик подскочил к Катаранову с платяною щеткою.
– Ты чего?
– Брюки, ваше благородие, почистить… Мелом измазали…
– Не надо… И так вычистили!
Кругом засмеялись. И громче всех, довольным, удачливым смехом смеялся Леденев. А Резцов с ненавистью думал: в то время, как товарищи Леденева мерзнут на позициях и подвергаются опасностям, он спокойно живет себе в обозе второго разряда и приезжает в полк раз в месяц для выдачи жалованья.
Метал Леденев. Катаранов не играл. Он пил чай пополам с ромом и смотрел.
Дверь качнулась и затрещала, кто‑ то шарил в сенях по решетчатой стене, оклеенной бумагою. Хриплый голос грубо и грозно обругал денщика, и в комнату ввалился капитан в потертой шинели, с тусклыми, выцветшими погонами. Он был очень пьян, белесые, взлохмаченные волосы падали на наклоненное лицо, весь он был какой‑ то тусклый ивошел, как будто никого не видя.
– Тут я, что ли… папаху забыл? – пробормотал он, как будто спрашивая самого себя.
Офицер был чужой. Катаранов вспомнил, что днем много пил с ним, объяснялся в любви, что выпили на «ты» и что звать его Женькой.
Капитан непослушными руками перебирал сваленные на кханах шинели и папахи, и все казалось, что он не подозревает присутствия в фанзе людей.
Катаранов крикнул:
– Женька, садись в макашку!
Капитан продолжал рыться в шинелях и что‑ то бормотал. Леденев вежливо обратился к нему:
– Вам дать карту?
Офицер, не оборачиваясь, буркнул:
– С‑ со… со входящими!
Леденев взглянул на него и предупредил:
– В банке четыреста с лишним рублей.
Капитан утвердительно кивнул сам себе головою и повторил:
– Со входящими!
Держа в руках папаху, пришедший тяжело сел на табуретку около стола. Он поник головою и молча, не открывая смотрел на свою карту.
– Вам еще карточку прикажете? Капитан посмотрел свою карту, подумал.
– Своя!
Леденев роздал всем, прикупил себе… Капитан, не поднимая головы, открыл девятку. Леденев побледнел.
Все ставили в банк, и всю эту кучу деньжищ потянул к себе пришлый офицер.
Игра пошла дальше. Капитан сидел, сгорбившись, с нависшими на лоб волосами, и смотрел в стол; так, не глядя на банкомета, он называл и размер своих ставок. И все казалось, что он никого кругом не замечает, как будто играет с невидимыми духами. Катаранов встрепенулся и повеселел: он отозвал Леденева, занял у него двести рублей и опять сел играть.
Очередь метать перешла к пришлому капитану.
– В банке… пятьсот рублей, – про себя сказал он и, не выкладывая денег, стал раздавать карты: как будто само собою разумелось, что платить ему из банка не придется. И карты он раздавал, даже не спрашивая о ставках, – понтеры называли их, а он как будто даже не слушал. Было во всем этом что‑ то бессмысленно‑ уверенное и подавляющее, и всем показалось естественным, когда он открыл себе восьмерку.
Деньги потекли в банк. Капитан неверною рукою пересчитал их и поморщился.
– Десяти рублей, кажется, не хватает… Ну да пускай! Дальше мечу.
От его слов потянуло темным притоном. Офицеры переглянулись.
– Виноват! Тогда будьте добры проверить, – попросил его батальонный.
Капитан пробормотал:
– Ничего… я доверяю. Прошу извинения!.. Считаю инциндент исчерпанным. Мечу дальше.
И опять он побил как раз самых крупных понтеров.
– Господа… я не считаю!.. Я, господа, доверяю вам. Я до‑ ве‑ ряю!.. Дальше!..
Леденев, сильно побледнев, поставил триста рублей. Капитан побил его карту. В банке горою лежали бумажки и золотые.
– Снимаю, – коротко объявил капитан. Тяжело дыша, Леденев хрипло спросил:
– Сколько в банке?
Пересчитали. Оказалось тысяча четыреста.
– Покупаю банк, – сказал Леденев. – Сколько идете? – обратился он к капитану.
Капитан, глядя в стол, буркнул:
– Семьсот.
Стало тихо. Многие уже отстали от игры, тут происходило состязание счастья Леденева со счастьем пришлого офицера. Играли еще только Катаранов, Волков и Гаврилов.
Все более странным и страшным казался Резцову этот пьяный, лохматый офицер. Ввалилось к ним что‑ то темное, тупо‑ бессмысленное, не знающее ни страсти, ни рассуждения. Из других игравших одни горько печалились в душе о проигрыше, другие шли на него с дерзко‑ веселою улыбкою; а тут было что‑ то стихийное, бесконечно безразличное ко всему, без радости и без печали. Да, без радости, без печали. Великая, слепая сила, от которой все зависит; можно ей грозить, можно вопить, умолять – все равно!..
Волков по‑ прежнему волновался, менял места, пропускал очередь и гадал, гадал без конца. Он был смешон и жалок. Как будто раб метался и корчился перед могучим властелином.
Смутный взгляд капитана упал на Волкова.
– Что вы там делаете с талией? – подозрительно спросил он.
Катаранов нетерпеливо сказал Волкову:
– Да будет вам, ей‑ богу! Бросьте!
Волков недовольно нахмурился и отодвинул от себя талию.
– Пять очков у меня… У вас? – нетерпеливо спросил Леденев.
– Шесть, – медленно произнес капитан и потянул к себе деньги.
Леденев, мучительно стараясь удержать на лице безразличное выражение, дал ему новую карту.
– Сколько идете?
Капитан пьяно‑ насмешливым взглядом посмотрел исподлобья на бледного Леденева, помолчал и, подняв брови, коротко ответил:
– Рубль!
В следующую очередь он опять поставил рубль, потом полтинник. Леденев все больше бледнел: купил он банк, конечно, лишь в расчете на большие ставки капитана.
Капитан поставил сто рублей и проиграл.
– Дальше! – лихорадочно говорил Леденев, оживая надеждою. Он быстро протянул карту капитану. – Сколько?
Капитан, наклонившись над столом, предостерегающе грозил сам себе пальцем.
– Эй, Женька, Женька!.. Зарываешься, брат! Сто рублей проиграл, еще, каналья, проиграешь!
Леденев нетерпеливо переспросил:
– Сколько ставите?
Капитан исподлобья взглянул на Леденева, и опять в его пьяных глазах пробежала насмешка.
– По банку! Леденев роздал карты.
– Вам еще надо?
– Дайте.
Капитан взял одну карту, другую и покрутил головою.
– Только подгадил себе!
Леденев дрожащими руками стал открывать свои карты: дама, король, десятка, – форменный «жир», ни одного очка! Капитан взял весь банк на два очка.
– Довольно! Пора ехать! – пробормотал он и встал. Он горстями брал со стола кучи денег и неверными руками пихал их в карманы брюк и шинели.
– До свидания! – Ни на кого не глядя, нахлобучил папаху и, шатаясь, с торчащими из кармана скомканными кредитками, вышел.
Леденев сидел с пыльно‑ серым лицом. Все украдкою поглядывали на него. И у всех на душе было странно от мимолетного появления незнакомого офицера. Прошло и исчезло что‑ то лохматое, шатающееся, с смутно различаемым взглядом, и никто даже не мот себе представить, какое у него было лицо.
Игра продолжалась, но капитан унес с собою все счастье Леденева. Ставки его бились, банки расхватывались. И Резцов давно уже перестал видеть в этом случайность: неодолимый рок наложил на Леденева свою тяжелую руку, и всякий мог теперь пользоваться случаем. И все пользовались. Даже Волков почти перестал гадать и уверенно делал большие ставки. Катаранов, смеясь, перебросил Леденеву через стол занятые у него и отыгранные им двести рублей.
А Леденев все продолжал играть, и ясно было, что он готов поставить последнее, лишь бы отыграться. Он тяжело дышал и тщетно старался проглотить густую, вязкую слюну.
Вошли два артиллерийских офицера и тоже стали копаться в наваленной одежде. Один сказал:
– Нет папахи моей… Куда она завалилась?
– Тут сейчас был один офицер, тоже искал папаху, – не вашу ли он взял? – отозвался батальонный.
Леденев, с злыми глазами, поднял голову.
– Господа, посмотрите там, не пропала ли, чего доброго, и моя папаха! – Голос его был такой хриплый, что артиллеристы с удивлением оглянулись. – Зачем вы талию трогаете?! – вдруг закричал он на Волкова, который потянулся было погадать на колоде.
– А вам что за дело?
– Талии потрудитесь не трогать, ею мечут! Вас сегодня раз уж поймали на этом!
Голос Леденева был грозным рокотом, рвавшимся на оскорбление, на скандал. Волков вскочил.
– Что‑ о‑ о?!
Товарищи с трудом успокоили их.
Офицеры разошлись во втором часу, а перед зарею в полк пришла телефонограмма с приказом немедленно выступить на позиции, на поддержку теснимым ромода‑ новцам.
В предрассветных сумерках солдаты молча и сосредоточенно шагали по дороге; сквозь глухой топот ног изредка слышалось покашливание, или штык звякал о штык. А вдали непрерывно трещала ружейная стрельба и спешно бухали пушки.
Резцов шел возле своей полуроты, пристально вглядывался вдаль и давил бившую его нервную дрожь. Небо на востоке светлело, над ракитовою рощею вспыхивали огоньки шрапнелей, и полк направлялся прямо туда.
Шедший перед ротою Катаранов остановился и подождал Резцова.
– Василий Петрович, спички есть у вас? Дайте закурить… Отаоибочко!
Его глаза опять горели лукаво‑ задорным, веселым огоньком, как тогда, когда он проигрывал последние деньги, и опять все его серое лицо освещалось этим милым светом.
И Резцову вспомнилось все, что было сегодня ночью, – вспомнилось загадочное появление темного офицера без лица, загадочные пути случайности…
Перед рощею, сажен за двести от них, резко сверкнул в воздухе огонек, донесся треск разорвавшейся шрапнели, – звук, остро и тонко завиваясь, хлопнул и замер. Шедший рядом унтер‑ офицер сказал:
– Ишь подлые! Сквозь ночь видят, все равно что кошки!
Сверкнул другой огонек, третий, все ближе. Как будто кто‑ то невидимый издалека нащупывал их. Цепи молча рассыпались по полю.
Началась другая игра, огромная и грозная.
|
|
|
