Темы, сюжеты, образы и мотивы, жанровые разновидности русского духовного стиха

Большинство старообрядческих духовных стихов связаны с темами о пришествии антихриста и конце мира, о соблазнах мира и бегстве для спасения в «пустыню» с восхвалением пустынного жительства, благодетельного значения смерти, призывом к ней. Особое место среди старообрядческих духовных стихов занимают стихи с историческим содержанием из жизни старообрядчества: об осаде Соловецкого монастыря, о разорении скитов, о преследовании старообрядцев, об учителях старообрядцев и др. Отдельная группа старообрядческих духовных стихов имеет обличительный характер: обличение недостатков жизни, обычаев, гражданских порядков и нововведений церкви, а также обличение недостатков старообрядческой бытовой жизни. Также есть духовные стихи на религиозно-исторические и нравоучительные темы: о наказании, молитве, загробном мире и пр. [46, 71].

Другие духовные стихи, как мы считаем, можно разделить на эпические и лирические. Из эпических стихов больше всего распространены плач Адама, стих об Иосифе Прекрасном и песня о царе Соломоне. Большой популярностью пользуется стих о жене милосердой, которая, чтобы спасти Христа от преследователей, взяла его на руки вместо своего младенца, а последнего бросила в растопленную печь, где он остался жив и невредим.

Распространенным был стих о сне Богородицы, который содержал краткое изложение событий жизни Спасителя до его крестной смерти. Стих о богатом и Лазаре был популярным потому, что в Лазаре, который на земле страдал от болезней и бедноты, калики перехожие видели свой первообраз. Также эту притчу использовали старинные проповедники для побуждения людей к милосердию. Духовный стих добавил в притчу новые подробности. Лазарь стал родным братом богачу. Сам же богач изображен самонадеянным и дерзким человеком, а Лазарь – идеалом смирения. В момент смерти ангелы вынимают его душу «честно и хвально, через сахарные уста», а душу богатого – «нечестно, нехвально, через левое ребро» и т.д. К евангельскому циклу относится и стих о Вознесении, в котором представлен разговор между нищими, Христом и Иоанном Богословом о том, чем же питаться нищим братьям.

Из житийных стихов особой популярностью пользовался стих об Алексее Божьем человеке. Святой Алексей был добровольным нищим, подвергавшим себя унижениям в доме своего богатого отца. Он был недостижимым и привлекательным идеалом для калек. Стих о Димитрии Солунском не касается его жития, но искусно соединяет два его чуда. Самое важное изменение – перевоплощение врага источника в Мамая-неверного, которого сближало с солунским чудом имя его исторического победителя, Димитрия Донского. Житие почитаемого на Руси святого Николая Чудотворца не способствовало появлению духовного стиха. Зато калики перехожие воспевают его чудо об Агриковом сыне Василии, которое часто встречается в прологах и сборниках. Стих о Федоре Тироне существует в двух редакциях: полной и краткой. В полной редакции стиха мы видим вступление, в котором герой оказывается 12-летним богатырем, способным истребить все вражеское войско. Краткая редакция стиха повествует об апокрифическом чуде святого Федора Тирона, который освобождает похищенную драконом мать. В обеих редакциях стиха появляются кит-рыба и кровавый потоп, который угрожает богатырю и который напоминает битву Добрыни со змеем.

Не все события русской церковной истории обратили на себя внимание составителей духовных стихов. Стихи об Александре Невском, якобы победившем татар, о Михаиле и Федоре Черниговских, которым тоже приписывается победа, за которой следует мученическая смерть в Орде, и о Петре митрополите – принадлежат, судя по манере повествования, одному и тому же автору. Степень распространенности этих стихов очень невелика. Так же был малораспространенным стих о Дмитровской субботе, который повествовал об интересном видении Дмитрия Донского, и раскольничий стих об осаде Соловецкого монастыря. Стих о Борисе и Глебе, князьях-мучениках, пользовался большой популярностью. Существуют книжный и устный варианты этого стиха. Все книжные стихи происходят из одного источника, а устные стихи – это пересказы книжного стиха, которые более или менее отличаются от оригинала. Иногда в стих включается письмо Святополка, речь матери к Борису и Глебу, речь ликующего после убийства брата Святополка и др. К духовным стихам по складу и по содержанию относится песня об Анике-воине и его борьбе со смертью. А.Н. Веселовский доказал в своей статье «Отрывки византийского эпоса в русском», что этот Аника – герой старой византийской поэмы – Василий Дигенис Акрит [29]. Его борьбу с Хароном воспевает новогреческая песня. Русский же вариант этого стиха заимствует часть своего содержания из распространенного в рукописях XVII и XVIII вв. «Прения Живота со Смертью», на источник которого указывает И.Н. Жданов в своей работе «К литературной истории русской былевой поэзии» (1881) [45]. Стих «О грешной матери» близок к источнику, но объяснения мук в сказании и стихе не одинаковы. Первое указывает на нравственные и общечеловеческие грехи, а сам духовный стих переносит нас на русскую почву и указывает на связь человеческих мук с женским тщеславием.

Духовный стих стремится к поэтической полноте, усиливает краски, резко определяет характеры, исключает подробности, которые ослабляют впечатление, и добавляет новые, эффектные подробности. Лирические стихи калик перехожих представляют собой самостоятельные отрывки из цикла о Страшном Суде и жизни после смерти. С ним связан и эпико-лирический стих о Пятнице. Вне его стоят запевы, которыми калики просят милостыню, благодарят за нее подавших, желая им всего хорошего и прося Бога об успокоении душ их покойных родителей.

Из многочисленных лирических стихов следует особо выделить разбойничьи стихи. Русские сектанты во многом способствовали сохранению и распространению духовной поэзии. Они вносят в свои сборники стихи об Иосифе, канты о потопе, Плач Адама и др., т.к. они распевались старцами. Другие стихи, такие, как о царевиче Иоасафе, об Аллилуевой жене и особенно о Страшном Суде и пришествии антихриста, они изменяют в соответствии со своими идеями. Также они сами сочиняли массу стихов, пользуясь при этом образами и формой предыдущих стихов, Священного Писания и церковных гимнов. Их произведения пронизаны лирической тональностью. По мнению Ф.И. Буслаева, «фантазия сектантов «уже не способна к спокойному эпическому творчеству. Оторопелая от мнимых страшил антихристова века, наскоро схватывает она несколько мутных, мрачных образов и тревожных ощущений и передает их то в жалобных воплях изнемогающего мучения, то в грозных криках отчаяния, то, наконец, в торжественной песне какого-то символического обряда» [23]. Служа выражением внутреннего мира людей, раскольничья поэзия проявляет интерес к символике. Эти символы иногда красивы (как, напр., в песне о старце, потерявшем златую книгу), а иногда безобразны (как, напр., в песнях людей Божиих). Раскольники-поэты в своих произведениях использовали апокалипсические образы, формы светских народных песен, наполняя их религиозным содержанием.

Таким образом, духовный стих перестает существовать в качестве цельного жанра и рассыпается на свои разновидности, которые изучаются теперь авторами самостоятельно и воспринимаются как самостоятельные жанровые единицы. Проблема в понимании духовного стиха возникла из-за отсутствия объективно выявленных его жанровых характеристик, которые позволяют определять его в качестве самостоятельного и цельного жанра в русской культуре и искусстве.

Хронологические рамки исследования определяются всем периодом существования жанра «духовный стих» с X века по настоящее время. Исторический период развития духовных стихов с XV по XXI век представлен сохранившимися первоисточниками, более ранние периоды существования стиха подтверждаются редкими историческими свидетельствами, рудиментами, сохранившимися в текстах более поздних произведений, и пониманием общих процессов развития русской культуры.

Духовные стихи – эпические, лирико-эпические или чисто лирические песни религиозного содержания. Паломничество в Иерусалим, Царьград и другие «святые места» в русское Средневековье приобретало порой стихийный массовый характер, так что церковной и светской власти приходилось принимать против него ряд запретительных мер.

Несмотря на большое количество сделанных записей и на довольно обширную научную литературу о духовных стихах, они еще не получили вполне точного хронологического оформления. Их социологическая интерпретация слабо разработана в связи с трудностью проблемы из-за «текучести» устных произведений и неизбежных для них в течение веков «наслоений» и «приспособлений» и недостаточным вниманием прежних исследователей к этому вопросу. Однако можно с полной уверенностью сказать, что духовные стихи отнюдь не однородны по своей социальной сущности. Различные вариации одного и того же стиха могут выражать разную социальную устремленность и иметь разную социально-экономическую обусловленность. Каждый духовный стих мог создаваться в одной социальной среде известной эпохи и быть перенесенным в позднюю эпоху в другую социальную среду и приспосабливаться к ней. Мнение о том, что все духовные стихи – создание и выражение «народного» (простонародного или крестьянского) миросозерцания – абсолютно неверно. Тот факт, что духовные стихи состоят в тесной зависимости от средневековой книжной литературы, говорит о том, что большинство духовных стихов было создано в среде образованного общества, к которому не могли быть отнесены низшие классы, в том числе и крестьянство, которое находилось вне церковно-средневекового образования и элементарной грамотности. Несмотря на указанную малую научную разработанность проблемы и на позднейшее «окрестьянение» фольклора, в некоторых духовных стихах можно и сейчас распознать подлинный социальный характер и целеустремленность [49, 278].

Одним из древнейших эпических духовных стихов является духовный стих о Голубиной книге, заключающий вопросы царя Волотомана Волотомановича и ответы царя Давыда Иосеевича, вычитанные им из выпавшей с тучи на землю огромной – в длину сорока сажен, в ширину двадцать сажен – голубиной («глубины» – мудрости) книги [34]. 610

Вопросы и ответы касаются происхождения мира и его явлений, а также главных на земле предметов (какой предмет всем предметам «отец» или «мать»), живых существ и святынь. Источниками средневековой мудрости, выраженной в этом духовном стихе, были апокрифы: «Беседа трех святителей», «От скольких частей создан был Адам», «Вопросы Иоанна Богослова на горе Фаворской». Социальные представления достаточно четко выразились в ответах на вопросы о создании сословий («Зачадилися цари со царицами от честной главы от Адамовой, Зачадилися князья со боярами от честных мощей от Адамовых, завелось крестьянство православное от того колена от Адамова»). В конце стиха в символических образах излагается битва между Правдой и Кривдой и победа последней («Нонечь Кривда Правду приобидила, пошла Правда на вышние небеса, а Кривда осталась на сырой земле – она пала нам на ретиво сердце»). Упоминание в некоторых вариантах духовных стихов о победе Кривды над Правдой – «при последнем будет при времени, при восьмой будет тысячи» – позволяет увидеть отражение в духовных стихах пессимистических настроений, которые были свойственны периоду около 1492 года, когда оканчивались апокалиптические 7 000 лет от сотворения мира и ожидался «Страшный суд». Здесь отразилась социально-политическая борьба, обостренная в псковско-новгородском крае, в период падения независимости Новгорода и Пскова. За сложение стиха именно в этом крае есть ряд дальнейших данных в самом стихе.

Большой популярностью пользовался эпический духовный стих об Егории Храбром. Известны два сюжета об этом «святом воине», получившем в духовном стихе много общих черт с образом былинного богатыря. Один духовный стих об Егории говорит о муках, которым подверг его злой царь Деклианище, и о чудесном выходе Егория из глубокого погреба и поездке его по «святой Руси» с книгой Евангелия в руках, с целью устроения Руси и утверждения в ней «святой веры». Если сюжет мучений Егория полностью восходит к апокрифу на эту же тему, то всю вторую часть о подвигах Егория на Руси можно объяснить как некогда самостоятельно существовавшую песню-былину о насаждении на Руси православия великим князем Георгием-Ярославом, сыном Владимира. Второй стих, об избавлении Егорием Храбрым девицы от змея, восходит к книжной легенде «о суде Георгия со змеем». К этому же типу змееборческих легенд относится популярный и приобретший былинную форму духовный стих о Федоре Тироне, который избавил от змея свою мать. Источником этого стиха было апокрифическое сказание о святом Федоре Тироне. Духовный стих о третьем святом воине, Дмитрии Солунском, получил русское историческое и бытовое приурочение. Дмитрий Солунский поражает не царя Колояна, 611а татарского царя Мамая и избавляет от плена двух русских полонянок. Темой духовного стиха об Анике-воине служит битва Аники-воина со смертью, источником которого было пришедшее к нам с Запада не ранее XVI века «Прение живота со смертью». Само же имя Аники объясняется из византийских сказаний и песен о греческом эпическом герое Дигенисе Акрите, непобедимом (akritos – непобедимый): эпитет понят был как имя. Из других эпических духовных стихов следует указать на духовный стих о Николае Чудотворце и спасенном им Агриковом сыне Василии (источник – «чудеса» Николая). Эти старшие эпические духовные стихи и по своей тематике, и по сюжету, и по доминирующим образам находятся в тесной связи с героическими воинскими былинами и, скорее всего, были продуктом творчества тех же высших классов, которыми создавались такие былины [49].

Чрезвычайно распространенный духовный стих об Алексее-человеке божием сложился в XVII в. В его основе лежит «житие» этого святого. Покровительство царя Алексея Михайловича, оказывавшееся своим, живущим при дворце, «верховым нищим» дало особый толчок к воспеванию «святого» – царского патрона. Этот стих явно отображает психологическую идеологию «нищей братии». В этом же смысле можно осознать и другие два популярных среди нищих-певцов духовных стиха – «О Лазаре» и о «Вознесении Господнем». «Петь Лазаря» стало синонимом пения нищими духовных стихов и прошения ими милостыни. В основу духовного стиха о Лазаре легла евангельская притча. Однако автор стиха дополнил ее мотивами о милостивой и немилостивой смерти и осложнил драматизм притчи, превратив богача и бедняка в родных братьев. В духовных стихах затрагиваются средневековые представления привилегированных классов о том, что средством спасения души является милостыня, вклады в монастыри на помин души («Мне есть чем, богатому, в рай превзойти, мне есть чем, богатому, душу спасти: много у богатого именья-житья, хлеба и соли, злата и сребра»; бедняку, наоборот, «нечем в рай превзойти, нечем в убожестве душу спасти»). Стих о «Христовом Вознесении» повествует о том, как Христос перед своим Вознесением хотел оставить нищей братии гору золотую. Но Иван Богослов этому воспротивился, так как привилегированные классы овладеют этим богатством и нищих к нему не допустят («Зазнают гору князи и бояра, зазнают гору пастыри и власти, зазнают гору торговые гости – отоймут у них гору золотую, по себе они гору разделят, по князьям гору разверстают, да нищую братию не допустят»). Иван Златоуст советует Христу дать вместо золотой горы свое – 612Христово имя, которым они будут собирать милостыню. За это Христос дает Ивану «уста золотые». Совсем недавно было высказано мнение (В. Ф. Ржига) [117, 63] о сложении этого духовного стиха в XVI в., в связи с идейной и социальной борьбой вокруг вопроса о имуществах монастырей как достоянии нищих, когда «были налицо все реальные исторические данные для мотива о золотой горе, предназначенной нищим, сделавшейся предметом общей борьбы и нищим недоставшейся».

Особую группу составляют многочисленные стихи лиро-эпического характера на темы «О Страшном суде», «О грешной душе», «О расставании души с телом», «О милостивой аллилуевой жене» и пр. Некоторые из них являются очень древними. Так, например, духовный стих «О покаянии земле» связывают с известной ересью стригольников XIV века, духовный стих «Плач Адама» зафиксирован в одной рукописи еще XV века с весьма характерной пометкой – «Стих – старина за пивом».

Расцвет лиро-эпических и лирических стихов приходится на XVII и позднейшие века в связи с развитием старообрядчества и сектантства. По своей форме эти духовные стихи связаны с расцветшей у нас под влиянием юго-западной литературы «виршевой» поэзией и носят характерные названия «псальм» и «кантов». Эти духовные стихи, наряду с устной традицией, были широко распространены уже в XVII в. в рукописных тетрадках и даже цельных сборниках [49].

Большим запасом религиозных песен, стихов владеют русские мистические секты (хлысты, «люди божьи», «Новый Израиль», скопцы и многие другие). Эти песни собраны еще не полностью. Многие из них носили импровизационный характер, и поэтому варианты сектантских стихов часто сильно отличаются друг от друга и по содержанию и по форме. Часть из этих духовных стихов говорит о различных деятелях сектантства («христах», «богородицах», «архангелах», «пророках», «святых» и других чинах сектантской иерархии), об их судьбах, гонениях, заключениях, молитвенных обращениях сектантов к своим «батюшкам» и «матушкам» и пр. Небольшая часть стихов посвящена аллегорическим изображениям сектантской церкви в образе сада с кипарисными деревьями, с находящимися в нем реками, горами, с населяющими его птицами, в образе корабля, плывущего по морю житейскому. Другие сектантские песни касаются общих религиозных и нравственных тем, в частности, умерщвления плоти, отношений между сектантами и несектантским «миром», призыва к терпению и др. Особенно интересными представляются сектантские песни, которые были связаны с обрядовым культом, с радениями (тоска по радению и призыв на него, радельные молитвы, изображение радения, изречение судьбы и пр.). При новой записи этих сектантских песен должно быть обращено особое внимание на точное и объективно-научное описание радения и всех его моментов. Это необходимо потому, что в бывших до сего времени печатных сведениях о сектантах имеется слишком много неточных данных, часто изложенных тенденциозно, особенно в сведениях, которые доставлялись православными миссионерами и старой судебной и полицейской властью.

Идея всесильной божественной власти присутствует в подавляющем большинстве духовных стихов: все происходящее в них делается по Божьему велению. Даже сама Богородица – защитница и заступница людей перед небесным Царем – не в силах ему противостоять. Тем более ничтожна противоположная Богу сила – дьявол, который проявлял свое могущество по отношению к слабым и грешным по природе людям. В духовных стихах нет дуализма, о котором много писали в научной литературе, основываясь, главным образом, на эпизоде противоборства Правды и Кривды в «Стихе о Голубиной книге», – стихе с отчетливой богомильской тенденцией. Победа Кривды на земле временна, а небеса, где находится Правда, всемогущи, то есть необходимый признак дуализма – равенство сил Бога и дьявола – отсутствует.

Тщательное изучение текстов приводит Г.П. Федотова к выводу о существенной трансформации христологии в народном понимании. Народ связывает любовь, милосердие и сострадание с образами Богородицы и святых. Христос предстает в стихах как Царь грозный, Судья немилостивый, не ведающий снисхождения к грешникам. Г.П. Федотов отмечает, что русские духовные стихи почти ничего не говорят о земной жизни Христа. Распятие его связано не столько с идеей искупления, сколько Воскресения и Вознесения. Муки Христа при этом поданы через восприятие Его страдающей Матери. Народ видит в Христе всесильное божество, подателя Закона, неисполнение которого грозит вечной мукой. В духовных стихах образ Христа связан с идеей конца света и Страшного суда [150].

Эсхатологическая направленность русского сознания, которую отмечали и развивали многие русские философы (В. Соловьев, Н. Федоров, Н. Бердяев), в народной культуре реализовалась в большом количестве стихов о Страшном суде и о посмертных муках грешной души. X. Ковальска отмечает в духовных стихах о Страшном суде два слоя: один восходит к великопостным песнопениям, другой – к апокалиптической литературе [150]. Тон этих стихов, по мнению Г.П. Федотова, «неизбывно мрачен», ибо «зло торжествует в мире и шансы на спасение в вечности ничтожны» [193]. На пессимистический тон духовных стихов о Страшном суде обратил внимание и Ф.И. Буслаев. Народную интерпретацию Христа как немилостивого грозного Судии Г.П. Федотов связывает с влиянием иосифлянства. Однако хронология духовных стихов до сих пор остается неясной и такое объяснение не совсем убедительно [150].

В связи с вышеизложенным возникает вопрос: так ли беспросветны стихи о Страшном суде и так ли беспощадно грозен в них Христос? Обратим внимание на определение, которое в духовных стихах получает слово «свет» в значении «вселенная». Он «вольный» (ср. с «белым светом» фольклора):

Жили да были на вольном свету

Жили два брата, два Лазаря…»

или:

Как на вольном свету душа царствовала

Душа царствовала, душа праздновала» [150].

На вольном свету человеку предоставляется свобода выбора между добром и злом. Праведники и страстотерпцы, младенцы безгрешные будут радоваться на небесах. Но и раскаявшиеся грешники, очистившие себя милостыней, постом и молитвой, просто убогие, безвинно страдающие, также могут рассчитывать на пребывание в «пресветлом раю». «Души грешные, беззаконные» будут подвергнуты вечным мучениям. При жизни у них была возможность спастись: «непрощаемых» грехов не так уж много. «Только в аде нет спасения», на вольном же свету почти все можно исправить. Описание адских мук, детально представленных в стихах не только под влиянием церковного слова, но и церковной иконографии, было обращено к живым – и поэтому в стихах не может быть безнадежной мрачности. Она есть в стихах о конце света, но их, по сравнению со стихами о Страшном суде, гораздо меньше, и часто описания одного и другого соединяются в одном тексте. Но записи последних лет показывают, что картина конца света делается все более и более впечатляющей и вытесняет картину Страшного суда, оставляя для него только упоминание. Такие стихи распространены и в России, и на Украине, и в Белоруссии, среди православных и старообрядцев. Если посмертных мук можно избежать, ведя праведную жизнь, то конца света избежать нельзя: живущие тогда будут свидетелями и жертвами этого «злого» времени:

Уж ты время, время злое,

Время злое, остальное,

Скоро будет еще злее,

Еще злее, остальнее [150].

Картина «последнего времени» впечатляет не только тем, что в ней представлен грандиозный и далекий от человеческих масштабов конец вселенной («и небо, и солнце, и звезды на землю падут»), но и тем, что изображается столь понятная и близкая нам социальная и экологическая катастрофа.

Услышите, братья, военные звуки,

Восстанет народ на народ,

И будут болезни, и глады, и моры,

И братская кровь потечет, –

поют старообрядцы Урала;

Когда ветры сильны будут

Круты горы раздувать,

Где были быстрые реки,

Все песками засыпать,

Где были глыбоки моря,

Они будут высыхать,

Будут плакать все народы,

Негде будет воды брать, –

вторят им жители Полесья [150].

Следует обратить внимание на источники, которыми пользовался Г.П. Федотов. В сборниках XIX в. тексты часто документированы довольно размыто: неясно, принадлежат ли они устной или письменной традиции. Из всех печатных источников Г.П. Федотов выбрал только русские стихи (поскольку белорусские и украинские могли нести в себе влияние католического Запада) и исключил из них силлабические как книжные, которые заключают в себе богословскую грамотность, превышающую чисто народный уровень. Для Г.П. Федотова было важно, чтобы стихи представляли народное сознание допетровской Руси. Однако такой гарантии быть не могло, так как тексты, полученные в устной записи в XIX веке, как правило, несут на себе печать времени. К тому же, некоторые стихи, анализируемые Г.П. Федотовым, могли принадлежать старообрядцам, сохранившим большое количество общерусских сюжетов и создавшим новые варианты на старые темы, особенно на тему Страшного суда. И тут следует упомянуть о непрерывности традиции духовных стихов, переживших в старообрядчестве свое второе рождение. Два потока духовных стихов – книжных покаянных и народных эпических, существовавших достаточно самостоятельно в течение двух веков, в старообрядчестве стали соединяться. В старообрядческой среде они исполнялись не бродячими певцами-профессионалами, а теми, кто мог и хотел петь. И если в одном слое стихов земная жизнь Христа практически не отражена, то в старообрядческих стихах представлены такие события, как крещение Христа, встреча Христа с самарянкой, приход Христа к мытарю Закхею. В последнем стихе дается объяснение смысла причастия:

Пусть хоть вся душа истлела

В знойном воздухе грехов,

Моего вкусивши тела,

Возвратится к жизни вновь [150].

В стихах появляется милующий и помогающий людям Христос. Таким стал известный по публикациям, рукописным сборникам и устным записям стих о черноризце, который потерял златую книгу и уронил в море ключи от церкви. Эти потери – символы уклонения с праведного пути. Черноризец встречает Бога, который как «чудесный помощник» в сказках утешает его:

Поди, инок, воротися,

Со слезами Богу молися

(вместо сказочного «не горюй и спать ложись»),

Я найду златую книгу,

Я достану ключи от церкви,

Ты же живи до скончанья века [150].

Г.П. Федотов писал о том, что в фольклоре народа, отдаленного от церковной культуры, чем слепые исполнители стихов, «раскрываются... драгоценные черты, которые задавлены византийско-московской тяжестью духовной поэзии. Там мы найдем иной образ Христа, доброго и человечного, близкого к народу...» [150]. Однако этот образ встречается и в стихах, бытующих в среде церковно-книжной, какой является старообрядчество. В упоминавшемся старообрядческом стихе о плаче земли Милостивый Господь дает грешным людям время одуматься. В ответ на просьбу матери-земли о втором пришествии Небесный Царь обещает Суд после того, как некоторые

...грешные рабы воспокаются

И на истинный путь возворотятся [150].

Нам думается, что различия в образе Христа определяются принадлежностью к жанру и даже более конкретно – к определенной жанровой тематике. Христос Страшного суда беспощаден и грозен, Христос «Двух Лазарей» справедлив и милостив.

Сегодня мы становимся свидетелями того, как в старообрядческой среде, которая стала питательной почвой для духовных стихов, тонические стихи об Алексее Божием человеке сосуществуют с силлабическими виршами типа стихотворения Стефана Яворского «Взирай с прилежанием, тленный человече» и с поздними куплетными стихами о последнем времени, образуя единый репертуар, который объединен общими функциональными признаками.

Важно иметь в виду тот факт, что народная аксиология многослойна, а народная религия – является ее частью, хотя и важнейшей, влияющей на всю систему ценностей. В исследовании народного религиозного мировоззрения необходимо учитывать не только представления, отраженные в самых разных устных жанрах и народной письменности, не только поверья, приметы и другие этнографические факты, но и отношение народа к самим традиционным текстам и их содержанию.

В одном из пересказов стиха о страстях Христовых подробно рассказывается, как «Христос кровяной весь висит, лицо харчками заплевано»; когда же он воскрес, то сразу же, «не попил, не поел, пошел народ из аду выпускать».

Г.П. Федотов показывает, что мать-сыра земля в представлении народа безгрешна и насыщена Святым Духом, а грех заключен в самом человеке. Поэтому в духовных стихах мы видим, что вещный, физический мир характеризуется как идеальный мир фольклорной нормы, отраженной в постоянных эпитетах: на матушке-сырой земле текут реки быстрые, стоят леса темные, дуют ветры буйные, светит солнце красное. Душевный мир обычного человека, по своей воле творящего грех, – это «мир во зле лежащий», отступление от идеальной нормы (душа грешная, житие суетное, мысли нечестивые). В связи с этим представляется интересным, что прилагательное «злой» в духовных стихах гораздо более употребительно и обладает широкой сочетаемостью. Так, например, если в причитаниях прилагательное «злой» употребляется в значении «сильная степень» (злая обида) или «причиняющий кому-либо вред» (злые люди), то в духовных стихах к этому добавляется значение «неправедный», «греховный»: злые дела, злое учение антихристово, злой совет, злая дума [150].

Противопоставления добра и зла, правды и кривды, праведности и греха являются внутренней пружиной, которая позволяет «развернуть» сюжет духовных стихов. Именно эти противопоставления составляют основу аксиологии в духовных стихах и объединяют в одно все их типы и виды от былинного стиха «Сорок калик со каликою», где предводитель калик богатырь Касьян прощает княгиню, принесшую ему зло, и до позднего книжного стиха с теми же мотивами:

Милости не будет там,

Раз не миловал я сам [150].

Этическая оценка в духовных стихах не только является преобладающей, но захватывает территорию, которая принадлежит обычно другим видам оценки, в первую очередь – эстетической. Так, слово «прекрасный» применяется в духовных стихах к ограниченному числу объектов: это рай и пустыня, иногда сад в пустыне и, конечно, Иосиф Прекрасный. Нетрудно заметить, что все прекрасное этически совершенно. Прекрасное противостоит прелестному и злому: прекрасная мати-пустыня, где спасается человек, противопоставлена прелестному, злому и грешному миру. Духовные стихи в поэтической форме излагают христианское учение о добре и зле. Они являются своеобразным учебником народной этики.

В нравственном кодексе народа Г.П. Федотов выделяет три большие части: 1) грехи против рода и матери-земли, 2) против ритуального закола церкви, 3) против христианского закона любви и милосердии. Грехи первого типа указывают на древний дохристианский пласт верований, ставший органичной частью народного православия. И сегодня можно услышать стих о непростимых грехах души, которая

...во середу золь золила,

А во пятницу пыль пылила.

Пятничный запрет на прядение связан с опасением засорить глаза покойникам кострицей. Следовательно, пылить пыль в пятницу – нарушать родовой закон [150].

Предложенное Г.П. Федотовым деление остается эффективным и в применении к стихам, бытующим в старообрядческой среде. Экспедиционные записи последних лет показывают, что существует тенденция распределения этих типов грехов по разным текстам. В стихах о Страшном суде обычно указываются ритуальные и каритативные грехи.

Грешники...

Книг Божьих не читывали,

По писанному в них мы не делывали,

Ко 6ожьим церквам не прихаживали...

И к нищим мы были немилостивы.

В лирических стихах о плаче грешной души указываются главным образом каритативные грехи.

Душа...

Всегда в злых делах упражнялася,

Я а в гордости величалася.

Не имела я милосердия,

Сребролюбием побеждалася,

Не имела я любви вовсе,

Токмо гневом злым надымалася.

В текстах, в которых говорится о трех душах, которым нет прощения, обычно указываются только грехи против родового Закона:

Что и первая душа согрешила:

Во утробе младенца задушила,

Что вторая душа согрешила:

У хлеба спорыну отнимала,

Что и третья душа согрешила:

У коровы молоко выкликала,

Под скрипучее дерево выливала [150].

Следует заметить, что два последних греха связаны с колдовством. Колдовство или чародейство, на что бы оно ни было направлено, осмысляется в народной среде как грех против Бога и церкви, а потому скорее относится к грехам второго типа.

Интересно, что ритуальные грехи упоминаются и в плачах, по-видимому, не без воздействия духовных стихов:

Мы с любой, моя спорядовая суседушка,

Перед Господом Владыкой согрешили, знать;

Видно тяжкаго греха да залучили,

Мы в воскресный день во церковь не ходили,

Мы молебенов горюши не служили.

Несомненной заслугой Г.П. Федотова является глубокое проникновение в сущность русской святости. Отречение и жертвенность, самоуничижение, кроткое принятие мук и повторение жертвенной смерти Христа – вот как понимается, по Г.П. Федотову, святость в духовных стихах [150].

Стихи о святых, источниками которых были канонические или апокрифические жития, являются образцами народной герменевтики, поэтическими толкованиями книжных текстов, закрепленными традицией. Тексты житий могут толковаться и при непосредственном чтении. В старообрядчестве это сохранилось до сих пор, и толкования представляют нам сегодняшнее понимание святости. Так, читая в перерыве соборной службы Житие Кирика и Улиты (очень близкое к соответствующему стиху в описании основных эпизодов), уставщица почти каждую фразу книжного текста сопровождала комментариями. Святые мученики Улита и особенно младенец Кирик восхищали ее стойкостью в вере и бесстрашными обличениями неверного царя. Например, царь Максимильян велит проткнуть Кирика и Улиту копьями: «Тогда святой Кирик рече: о мучителю, мучиши нас; а не можеши посрамити нас. – Ведь ты, говорит, мучишь нас, что только не издеваться, но все равно не можешь нас посрамити, не поддаемся. Ну что ты сделать, вот ведь как-то он все говорит ему!» [150]. В толковании также присутствовало явное сопоставление качеств героев и слушателей. Здесь мы можем наблюдать повторение мысли: а мы бы так не смогли. Высказывания старообрядцев по поводу Жития говорят о том, что в русских святых их восхищает способность терпеть страдания за веру (вспомним пословицу «Христос терпел, и нам велел») – качество, которое в течение трех веков многократно демонстрировали сами старообрядцы и которое отразилось в их стихах о протопопе Аввакуме, боярыне Морозовой и других страдальцах.

Представления о святых и святости меняются не только во времени, но и от жанра к жанру. Кроме того, следует различать народное отношение к святости как к состоянию и свойству личности и отношение к святым как к силе, которая приносит людям добро. Если в духовных стихах мы видим восхищение и преклонение перед святостью, которая позволяет в воде не тонуть, в котле не свариваться и восставать живыми из пепла, то в других жанрах здоровый народный подход, связанный с язычеством, старается извлечь максимум пользы и выгоды из всего, что может дать святой или его мощи. Исследования народной веры, которые сейчас интенсивно ведутся на славянском материале, свидетельствуют именно о таком отношении к святым в народном обряде. По своим функциям святые приравниваются к мифологическим персонажам, перед ними нет преклонения, которое было свойственно миру духовных стихов.

В качестве инструментов описания народной веры Г.П. Федотов использует огненные разделы христианского богословия (христологию, космологию, антропологию, экклесиологию, эсхатологию и др). Он «опускает» их в толщу исследуемых текстов как своеобразные магнитные стержни, и вокруг них, образуя затейливые узоры, выстраиваются понятия и представления народного религиозного мировоззрения [150]. C этими понятиями Г.П. Федотов работает и как филолог, и как лингвист. Он устанавливает для существенных концептов все их наименования и смысловые поля, обнаруживая регулярные семантические связи слов, прослеживая поведение слова или выражения в текст<

⇐ Предыдущая12345678Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: