 |
Сцена восьмая. . Коршуны сталинизма и соколы либерализма. А может, расстрелять вас всех в столовой?
|
|
|
|
Сцена восьмая.
Коршуны сталинизма и соколы либерализма
Берия и Хрущев.
Берия: Курочку попробуй...
Хрущев: Ты здоров?
(мрачно смеются)
Берия: (передразнивает Вольдемара Аркадьевича) Империя в вас не нуждается, судьба театра важнее ваших судеб... Он думает, что он и есть империя? Что он и есть театр?
Хрущев: Трагедия, трагедия...
Берия: Театр погибает, Никита. Теперь это ясно, как и то, что нам в спектакле не бывать.
Хрущев: Какбольно... Не могу поверить.
Берия: И что? Будем сидеть на премьере среди зрителей? Аплодировать и глотать слезы? Этого мы два года ждали? Страшно мне.
Хрущев: Чего?
Берия: Мыслеймоих боюсь, Никита.
Хрущев: Озвучь.
Берия: Вольдемар толкает империю в бездну.
Хрущев: Трагедия.
Берия: Мы с тобой, Никита, Гималаи... А эти все актеришки... Лебезят, лишь бы рольки свои сохранить.
Хрущев: Смотреть противно.
Берия: Знаешь, как я называю стиль, в котором Вольдемар собрался работать? Он, кстати, давненько в нем уже творит. С перепугу. " Ни-богу-свечка-ни-черту-кочергизм". Или - " никакизм". Очень современный, кстати, стиль, для тех, кто хочет сохраниться. Вольдемар уже делал такие спектакли, где самоустранялся. Но тут случай особый и опасный, Никита.
Хрущев: Особый и опасный, Лаврентий.
Берия: Знаешь, что это будет за премьера? Это будет премьера выдающегося инстинкта самосохранения Вольдемара Аркадьевича. Во всем этом участвовать - противно. Гадко.
Хрущев: Да?
Берия: Наш император обезумел. Я это увидел еще вчера, когда начались потрясения с телеграммами. Болезнь пошла быстрее, чем я думал. Но не быстрей, чем я пишу. Я все предвидел. (достает из кармана два листа). Тут будет стоять и твоя подпись, Никита. И когда Вольдемар падет, нас за собой в бездну он не утащит! Тут два... Доноса. Один - в организации антисталинские. Второй - туда, где Сталина чтут и обожают. Наш местный Сталин думает, что всех перехитрил. Думает пробежать меж струек сталинизма и антисталинизма, угодить и нашим и вашим! Выдать немоту за высказывание, испуг за объективность, страх за нейтралитет, а творческой тупик за глубокие размышления!.. Но вот эти доносики... Они изменят оптику, сделают острее взгляд. Покажут слабые места - и сталинистам, и либералам. (в восторге) На Вольдемара набросятся коршуны сталинизма и соколы либерализма! А мы в стороне будем стоять, пока они его косточки будут глодать. Стоять и нашептывать: не больно вам, Вольдемар Аркадьевич? Кажется, вам глаза выклевывают? Ах, уже? А что сейчас (качает головой) Селезенку... Как печально... Ну? Ты со мной?
|
|
|
Хрущев: Не. Я пошел.
Берия: После всего, что мы сказали?
Хрущев: Я только слушал, Лаврентий.
Берия: А подпись? Подпись? Ты погибнешь! Вместе с ним! Дурак, тебя же роли только что... Дурак!
(Хрущев уходит. Берия устремляется за ним. )
Сцена девятая.
А может, расстрелять вас всех в столовой?
Вольдемар Аркадьевич и Терентий.
Терентий: Я понимаю, театр - это компромисс. Я не предлагаю ставить всю пьесу, целиком, я не безумен, и пониманию, что на вас давят...
Сталин: Ты заблуждаешься, Терентий. Ты как ребенок просто. Давят... Кто может надавить на Вольдемара? Знаешь, какого следует придерживаться принципа? Сначала думаем, потом говорим. Люди, которые делают наоборот, живут проблемно, кратко и печально.
Терентий: Хорошо! Пусть не давят.
Сталин: Да уж пусть, Терентий.
Терентий: Но не двадцать же процентов текста ставить? Хотя бы половину. Иначе уходит интонация, уходит смысл, и я перестаю понимать, о чем вы сейчас ставите, кто такой ваш... наш Сталин, зачем мы все собрались, не понимаю... Подрожать от страха и показать всем, как лихо мы испугались? Давно умершего правителя?
|
|
|
Сталин: Ты все-таки ребенок. Это плохо. Потому что ты не ребенок.
Терентий: Вольдемар...
Сталин: Ты знаешь, как страдает наш Никита? Он только что бился головой о доску распределения ролей. Не увидел там своей фамилии и начал биться. Пробил доску. Голову пробил. (достает бумагу и протягивает Терентию). Распределение ролей. В крови Никиты. Возьми.
Терентий: Зачем?
Сталин: Чтобы ты драму ощутил. Настоящую, а не умозрительную. Приступ у Никиты был, скорую вызывали. Подозрение на инсульт у него. А он все равно в театре остался. Голову платком обвязал и остался. Надеюсь, говорит, исполнить долг актера и гражданина. Вот так, Терентий. Ты слышал, как он поет? Напиши ему крохотную рольку, чтобы попел со сцены наш больной человек.
Терентий: Какую роль, чтобы попел...
Сталин: Где-то на внезапной лужайке неожиданный певец услаждает слух будущего диктатора... Ты лучше меня придумаешь, где можно петь, тут я тебе не советчик, тут полная твоя власть. Только спаси Никиту.
Терентий: (пожимает плечами) Тогда и Берию спасать.
Сталин: О, нет! Это предатель. (тихо) Он в карцере сейчас.
Терентий: Что-что?
Сталин: Никита предложил! В шутку поначалу, а потом все увлеклись... Никита больше всех: обязательно, кричал, закуйте его в кандалы (смеется). У нас комнатка такая есть, гримерка давно умершего актера, не отапливаемая. Сейчас Лаврентий там прохлаждается. Вопит. А что делать? Иначе разнесет по городу до премьеры бог весть что. А Никиту наградить надо. Пусть поет. Он заслужил.
Терентий: Про карцер - шутка?
Сталин: Тебе на пятом этаже ничего не нужно?
Терентий: Что мне там делать?
Сталин: Тогда шутка. (Терентий поднимается, чтобы уйти). Думай о Никите, думай о нашем певце. Об актере и гражданине думай! (Терентий уходит, Вольдемар Аркадьевич поет на грузинском) Где же ты, моя Сулико... (Надевает на себя белый пиджак генералиссимуса, закуривает трубку). Кругом ослы, козлы и землеройки. И не с кем говорить. (входит в роль, говорит с акцентом) Кругом ослы, козлы и землеройки. И не с кем говорить. Я одинок, как сам Господь. Кругом предатели. Нож за спиной у каждого. Знают ли они, как тяжело быть императором? И как печально видеть вокруг себя лишь рыла. Ни одного лица. (появляется Ленин) Да, тяжела ты, кепка Ильича... (смеется)
|
|
|
Ленин: Иосиф, я не могу поверить.
Сталин: Что я тебя когда-то отравил? Ты верь. Не сомневайся.
Ленин: Ты и меня снял? Ты роль! Ты роль мою...
Сталин: Историческую?
Ленин: Я ухожу.
Сталин: К сожалению, до премьеры выход из театра невозможен. На ближайшие три недели мы все - одна большая, жуткая семья.
Ленин: Если не будет роли, зачем я здесь?
Сталин: Цементировать. Укреплять. Молчать.
Ленин: Уйду!
Сталин: Сомнения мои в твоем уходе равны моей печали.
Ленин: Какой печали? Да что с тобой?
Сталин: Сними ты лысину уже. Какой ты Ленин. Ты так, Захарка, и не надо притворяться...
Ленин: Какой я Ленин? Да никакой.
Сталин: Вот именно. Вот именно. Тут ни один не дотянул до своего героя. Я пока еще решаю насчет спектакля. Быть может, и тебе найдется место. А пока ступай. Все ночуют в главном ресторане.
Ленин: Что? Ты что, серьезно? В ресторане на пятом этаже?
Сталин: Нет. На пятый не ходи, там вопли неприятные. А ты у нас эстет. На шестом у нас главный ресторан. (крестится, повернувшись к иконе) Господи! Эти люди работают в театре десятилетиями, но так и не удосужились запомнить, что на каком находится этаже. И с таким людьми, Господи, ты предлагаешь мне создавать великий спектакль? С такими людьми ты предлагаешь мне строить лучший театр в мире? Да не вернее ли их всех расстрелять в столовой? И набрать новых людей? Чистых людей? (поворачивается к Ленину) Пшел в ресторан. Я приказал бесплатный ужин разогреть всем вашим.
|
|
|
