«В чем моя неполноценность?». Опасные секреты

«В чем моя неполноценность? »

Не все шантажисты, использующие обвинения в непол­ноценности, приклеивают ярлык больного. Этим инструмен­том можно работать более утонченно. Моя клиентка Кэтрин обратилась ко мне за помощью после того, как поссорилась со своим психотерапевтом.

Я готовилась к получению степени магистра и работала бухгалтером, поэтому излишне тревожилась. К тому же не­давно от меня ушел парень, я была огорчена и пыталась по­нять почему. Решила пойти к психотерапевту по имени Ронда, которую так хвалила моя подруга Лейни.

В Ронде с самого начала было что-то отталкивающее, но я подумала, что для того, чтобы привыкнуть к новому типу отношений, понадобится время. Мне показалось, что она меня постоянно поддразнивает. Ее любимым методом воздействия на меня были вырезки из газет об успешных жен­щинах, которые она мне подсовывала в начале сеанса для «вдохновения». Это чрезвычайно унижало меня. Она как бы хотела этим сказать: «Вот какой ты должна быть, но ни­когда не станешь, если не будешь слушаться меня».

Ронда все время подталкивала меня, чтобы я записалась в одну из ее психотерапевтических групп, но мне это было не­интересно. Может быть, она была и права в том, что группо­вая терапия принесла бы мне пользу, но, Боже мой, я столько времени потратила на подготовку к экзаменам, что у меня его не оставалось ни на что, кроме работы. Ронда поняла это по-своему. Сказала, что я упрямая и своевольная, поэтому в жизни меня ожидают проблемы.

Обвинение в неполноценности действует особенно эффек­тивно, если исходит от авторитетной фигуры — врача, преподавателя, адвоката или психотерапевта. Наши отношения с этими людьми всегда основаны на доверии, мы наделяем про­фессионалов мудростью, чего подчас некоторые из них вовсе не заслуживают. Мы предполагаем, что они будут относиться к нам честно и открыто. Однако все мы знакомы с професси­оналами, которые считают, что лицензия на практику авто­матически делает их мнения и поступки безупречными.

По ее тону, жестам и отношению мне было ясно, что она мной недовольна, что представлялось ужасным. Я боялась, что она накричит на меня, и это стало бы окончательным подтверждением: со мной не все в порядке. В конце концов, именно психотерапевт судит, что правильно, а что непра­вильно, поэтому если он тебя не любит или недоволен тобой, значит, действительно что-то неладно. Кроме того, я все­гда боялась гнева и грубостей. А если на тебя сердится чело­век, обладающий авторитетом, впечатление усиливается в десять раз.

«Люди, обладающие авторитетом», такие как Ронда, вы­сокомерно дают понять, что с ними нельзя спорить. Они ут­верждают, что действуют в наших интересах, но если мы им сопротивляемся, то это для них служит доказательством того, насколько мы упрямые, малоинформированные или неуве­ренные в себе люди. Экспертами могут быть только они, даже когда дело касается глубочайших знаний собственного Я, и нам не позволено сомневаться в их советах или толкованиях ситуации.

Опасные секреты

Во многих семьях скрывают «стыдные» секреты издева­тельств над ребенком, наличие алкоголизма, психических за­болеваний или случаев самоубийств, о них по молчаливому со­гласию предпочитают умалчивать и никогда не обсуждать. Но если какой-нибудь член семьи нарушает заведенный порядок и перестает хранить секреты и отрицать факты, к нему прикле­ивают ярлык ненормального или разрушителя семьи только за то, что он осмелился обсуждать запрещенные темы. Я часто наблюдала этот тип поведения, когда специализировалась на работе со взрослыми, подвергшимися в детстве физическому и/или сексуальному надругательству. По мере того как мои па­циенты выздоравливали, им хотелось (или было необходимо) обсудить свои переживания, однако некоторые семьи жестко сопротивлялись тому, чтобы они нарушали молчание.

Аксиомой является тот факт, что чем хуже обстановка в семье, тем сильнее члены семьи сопротивляются возвраще­нию к нормальной жизни. В адрес осмелившегося нарушить запрет звучат угрозы изгнания, наказания, возмездия и общего презрения, которые могут сокрушить решимость человека, а его смелые попытки выздороветь клеймятся как эгоистичные, ненужные и вредные.

Роберта, 30-летняя служащая телемаркетинговой компа­нии, до сих пор страдает от повреждений шеи и костей, кото­рые в детстве ей нанес отец. Мы познакомились в больнице, где я работала и куда она была направлена с диагнозом «деп­рессия». С самого начала она рассказала, что больше не мо­жет скрывать царящей в семье жестокости.

Когда Роберта стала разбираться в событиях своего дет­ства, она обратилась за подтверждением к матери, но вместо понимания, на которое надеялась, встретила обвинения в не­полноценности.

Я обратилась к матери по поводу событий шестимесяч­ной давности и сообщила ей, что обнаружила последствия избиений. Но она не захотела меня слушать. Сказала, что можно подумать, будто отец меня отправил на тот свет. А я спросила: «Помнишь, когда он схватил меня за волосы, рас­крутил и швырнул на землю? »

Мать посмотрела на меня, как будто я свалилась с Луны, и сказала: «О Боже, откуда ты все это берешь? От своих докторов? Тебе что, промывали здесь мозги? » А я ответила: «Мама, ведь ты стояла в дверях, когда он меня бил, и все ви­дела». Она вышла из себя. Не смогла этого вынести. Закри­чала, что я все придумываю и, по ее мнению, просто сошла с ума. Как я могла говорить такое о своем отце? Сказала, что не будет разговаривать со мной, пока меня не вылечат и мне не нужно будет так бессовестно лгать. Это было порази­тельно.

Мать Роберты нашла воспоминания дочери настолько опас­ными, что сочла необходимым не только все отрицать, но и на­стаивать, чтобы дочь сама отвергла их; мать угрожала разорвать все отношения, если Роберта не прекратит огорчать семью. Стремление к выздоровлению — такое, например, как совер­шенно нормальные попытки Роберты раскрыть и обсудить все, что с ней происходило, — часто выдается остальными членами семьи за вымысел, преувеличение и больное воображение, при­обретая при этом чуть ли не зловещий оттенок. Может насту­пить момент, когда нам отчаянно хочется раскрыть правду о том, что с нами случилось, это требует решительности, подго­товки и поддержки, чтобы отразить обвинения в неполноцен­ности, которые идут рука об руку с постоянными издеватель­ствами и серьезными проблемами в семье.

Обвинения в неполноценности нацелены на ту область на­шего сознания, которую трудно защитить. Нам легче спра­виться с критикой своих навыков и поступков, потому что мы окружены надежной внешней оценкой наших действий. Но если шантажист утверждает, что мы психически ущербны, то можем принять его мнение за рациональную обратную связь, поскольку знаем, что не всегда объективны в отношении са­мих себя. Многим становится страшно за свои действия. Шан­тажисты, обвиняющие нас в неполноценности, рассчитыва­ют именно на это.

Как и демагогия, обвинение в неполноценности лишает нас уверенности в собственных воспоминаниях, своем разуме и ха­рактере. Но при патологизации ставки еще выше. Этот инстру­мент заставляет нас сомневаться в собственном рассудке.