Schadow and Evil in Fairy Tales 2 страница

 

⁷ Аттис - греческий бог Фригии (область в Малой Азии), связан с вели­кой римской богиней земли Кибелой, дарительницей плодородия. Согласно од­ному древнегреческому мифу, Аттис, сын некоего фригийца, неспособный к де­торождению, учреждает в честь богини Кибелы празднества - оргии, но его уби­вает кабан, посланный Зевсом. По другой версии Аттис - прекрасный юноша, которого полюбила сама Кибела, и, когда он собрался жениться на царской до­чери, Кибела из ревности наслала на него безумие, и он погиб, а раскаявшаяся богиня попросила Зевса сделать тело возлюбленного вечно юным и нетленным. Из крови Аттиса по желанию Кибелы вырастают цветы и деревья. В Древнем Риме существовала третья версия: Аттис, жрец храма Кибелы, нарушил обет без­брачия, полюбив нимфу. Кибела губит нимфу, помрачает разум Аттиса, и тот, оскопив себя, умирает. - Примеч. пер.

⁸ Адонис - (финикийское «адон» означает «господь», «владыка») в гречес­кой мифологии божество финикийско-сирийского происхождения с ярко выра­женными растительными функциями, связанными с периодическим умиранием и возрождением. В мифе и культе Адониса прослеживается символика вечного кру­говорота и гармоничного единения жизни и смерти в природе. Миф об Адонисе в наиболее полном виде представлен у Аполлодора, Овидия и Антонина Либерала. Адонис - сын Феникса и Алфесибеи (варианты: ассирийского царя Тианта и его дочери Смирны или кипрского царя Киниры и его дочери Мирры). Богиня Аф­родита (Венера), рассердившись на не почитавшую ее царскую дочь (будущую мать Адониса), внушает той страсть к родному отцу, который поддается соблазну, не подозревая, что вступает в связь с собственной дочерью, и после этого прокли­нает ее. Боги превращают несчастную в мирровое дерево, из треснувшего ствола которого рождается ребенок удивительной красоты - Адонис. Афродита передает младенца в ларце на воспитание Персефоне, не пожелавшей в дальнейшем рас­статься с Адонисом. Спор богинь разрешает Зевс, предназначив Адонису часть года проводить в царстве мертвых у Персефоны и часть года на земле с Афроди­той (в финикийском варианте Астартой), спутником и возлюбленным которой он становится. Разгневанная оказанным Афродите предпочтением, Артемида насыла­ет на юношу дикого кабана, который смертельно его ранит. По другой версии Адонис - жертва гнева Аполлона (его месть Афродите за ослепленного ею сына Аполлона Эриманфа) или ревнивого Ареса (в финикийском варианте Астара). Афродита горько оплакивает Адониса и превращает его в цветок, окропив некта­ром пролитую кровь. Юношу оплакивают хариты и мойры, из крови его расцве­тают розы, из слез Афродиты - анемоны. - Примеч. пер.

⁹ Бальдр, или Бальдер (др. исл. «господин»), - в скандинавской мифологии юный бог из асов. Бальдр - любимый сын Одина и Фригг, брат Хермода, муж Нанны, отец Форсети. Бальдр прекрасен, светел, благостен; его ресницы сравни­вают с белоснежными растениями. Он живет в Асгарде, в чертоге Брейдаблик, где не допускаются дурные поступки. Бальдра называют мудрым и смелым, однако фактически он является пассивным, страдающим божеством, по-видимому, куль­товой жертвой.

Согласно мифам («Старшая Эдда»: «Прорицание Вельвы» и «Сны Бальд­ра») юному Бальдру стали сниться зловещие сны, предвещавшие угрозу для его жизни. Узнав об этом, боги собираются на совет и решают оградить Бальдра от всяких опасностей. Тогда Один отправляется в Хель (царство мертвых) узнать судьбу Бальдра от вёльвы (провидицы); пробужденная Одином от смертного сна вёльва предсказывает, что Бальдр умрет от руки слепого бога Хёда. Фригг взяла клятву со всех вещей и живых существ - с огня и воды, железа и других метал­лов, камней, земли, деревьев, болезней, зверей, птиц, яда змей, - что они не при­несут вреда Бальдру; клятвы она не взяла только с ничтожного побега омелы. Од­нажды, когда боги забавлялись стрельбой в ставшего неуязвимым Бальдра, злокоз­ненный Локи (выведавший хитростью у Фригг, что омела клятвы не давала) под­совывает прут из омелы слепому богу Хёду, и тот убивает Бальдра («Младшая Эдда»). Боги поднимают тело Бальдра, переносят к морю и кладут на ладью, на­зывавшуюся Хрингхорни (ее удается столкнуть в воду только великанше Хюрроккин); Бальдр сожжен в ладье. Нанна умирает от горя, и ее кладут в погребальный костер Бальдра, так же как и коня Бальдра и золотое кольцо Одина Драупнир. Вали («однодневный» сын Одина и Ринд) мстит Хёду за убийство Бальдра, а Хермод, брат Бальдра, отправляется на коне Одина Слейпнире в царство мертвых с целью освобождения Бальдра («Младшая Эдда»). Хозяйка Хель согласна отпус­тить Бальдра, но при условии, что все живое и мертвое в мире будет его оплаки­вать. Плачут все, кроме великанши Тёкк, обличье которой принял тот же Локи, и Бальдр остается в Хель. Боги наказывают Локи, виновника гибели Бальдра.

Миф о смерти Бальдра является своеобразным введением к скандинавско­му эсхатологическому циклу - смерть его служит как бы предвестием гибели бо­гов и всего мира. В обновленном мире, который возникнет после гибели старо­го, вернувшийся к жизни Бальдр примиряется со своим убийцей Хёдом, тоже ожившим.

Своеобразный отголосок мифа о Бальдре в форме героического сказания имеется в «Деяниях датчан» Саксона Грамматика. У него Бальдр - полубог. Уви­дев во время купания Нанну - сводную сестру Хёда, Бальдр влюбляется в нее. Хёд сам любит Нанну и женится на ней, но Бальдр преследует его. Чтобы убить Бальдра, Хёд достает меч Мимминг и, по совету лесной девы, чудесную пищу из змеиного яда и пояс, дающий победу. Хёд смертельно ранит Бальдра; его хоронят в холме. Предсказатель Финн пророчит Одину, что за Бальдра отомстит сын бо­гини Ринд, которого она родит от Одина; пророчество сбывается. - Примеч. пер.

 

Если в процессе анализа пациента миф не выявляется, а в сновидениях наблюдается только индивидуальный материал, то, возможно, вы увидите характерные мифологические черты, когда молодому человеку приснится его друг, который будет похож на Марса или на дикого кабана. У него будет собственное имя, но вы сможете увидеть базовый паттерн и возможное разрешение и раз­витие ситуации - конечно, если вы знаете миф. Вам не следует заучивать его, как проповедь, - это было бы наложением мифоло­гической идеи - но, зная его, вы станете лучше понимать, что про­исходит. Естественно, вы будете использовать мифологическое мышление, столкнувшись с этой Теневой маскулинной фигурой из внутреннего мира пациента. Может быть, стоит рассказать ему миф, сообщить, что состояние психики напоминает вам сюжет об Аттисе-Адонисе, и тем самым создать возможность разрешения ситуации. В таких случаях пациент начинает чувствовать, что его ситуация не является уникальной и неразрешимой, а находила разрешение десятки раз разными способами. Кроме того, пациент становится менее заносчивым и самонадеянным, так как чувству­ет, что такое состояние является общеизвестным и не является его уникальным неврозом. Миф также оказывает магическое воздей­ствие на те области психики, которые не затрагивает интеллекту­альная беседа; он придает ощущение dejä entendu¹⁰ и вместе с тем всегда чего-то нового и бодрящего.

 

¹⁰ Dejä entendu (фр. ) - уже слышанное. - Примеч. пер.

 

В таком случае обсуждение Тени в волшебных сказках дол­жно быть сосредоточено не на индивидуальной, а на коллектив­ной и групповой Тени. Тем самым мы бросим только общий взгляд на то, как ведет себя Тень, что, на мой взгляд, является очень ценным. Люди обычно склонны думать о «своем Эго» и не осознают, что в нашей системе мышления Эго тоже является об­щей структурой и архетипом. Оно является архетипом потому, что основывается на общей врожденной склонности к развитию Эго и формированию определенных типов реакций и представле­ний. Вы могли бы сказать, что такая тенденция к развитию эго-комплекса существует везде, хотя в разной степени, - то есть в подавляющем большинстве цивилизаций то, что называет­ся «Я», является общей врожденной человеческой структурой. В раннем детстве большое количество энергии уходит на созда­ние эго-комплекса, и если в окружающей обстановке происходят некие нарушения, то процесс формирования Эго расстраива­ется, и подобный сбой может вызвать много неприятностей, а прежде всего - крайний эгоизм. Эта врожденная тенденция дол­жна привести к созданию обезличенного элемента комплекса. Но есть и другая врожденная тенденция, хотя не такая сильная, как первая, - к отделению от Эго определенных частей личности; именно эти части создают архетипический аспект Тени. Лишь эти общие структуры находят отражение в волшебных сказках, и на них может оказывать влияние цивилизация, в которой рождает­ся сказка.

Волшебная сказка, с анализа которой я хочу начать, - это германская сказка «Два странника», обработанная братьями Гримм. Братья Гримм первыми в Германии начали собирать сказ­ки, подав хороший пример собирателям сказок других стран. А теперь - содержание этой сказки.

Два странника¹¹

Гора с горой не сходится, а человек с человеком, и добрый, и злой, где-нибудь все же сойдутся. Вот так-то однажды на пути сошлись портной с башмачником. Портной был небольшого роста, красивый малый и притом всегда веселый и довольный. Он увидел издали башмачника, и так как он по его котомке узнал уже, каким ремес­лом тот занимается, то он над ним подшутил.

Башмачник шутить не любил: наморщил рожу, словно уксусу напился, и намеревался ухватить портного за шиворот. Но весель­чак-портной стал смеяться, подал ему свою фляжку и сказал: «Ведь это я шутя! Вот на-ка, отхлебни, да и уйми свою желчь».

Башмачник, и точно, здорово отхлебнул из фляги, и по лицу его стало заметно, что гроза рассеялась. Он возвратил флягу портно­му и сказал: «Я отхлебнул из нее порядком; ну, да что об этом гово­рить? Пилось бы, пока пить хочется! А не хочешь ли ты со мною вме­сте идти путем-дорогою? » - «И прекрасно, - отвечал портной, - если только ты не прочь идти со мною в большой город, где и в работе не бывает недостатка». - «Вот именно туда-то я и направлялся! - сказал башмачник. - Ведь в небольшом местечке и заработаешь немно­го; а в деревнях люди охотнее босиком ходят, чем в сапогах».

И пошли они далее уже вместе. Досуга-то у них обоих было довольно, а покушать-то им было почти нечего.

Придя в большой город, они всюду ходили и бродили, всюду свое ремесло предлагали, и портному везло не на шутку... Он был такой свежий, да розовый, да веселый, что каждый охотно давал ему работу; а посчастливится, так еще и от хозяйской дочки то здесь, то там поцелуйчик перепадет.

Когда он сходился с башмачником, то в его узле было всегда больше добра. Угрюмый башмачник скроит, бывало, сердитую рожу, и сам про себя думает: «Чем человек лукавее, тем и счастья ему боль­ше! » Однако же портной начинал хохотать, а то и запевал песенку, и все полученное делил с товарищем пополам. А если шевелилась в его кармане пара геллеров, то он еще и угостит, бывало, да по столу от радости стучит так, что вся посуда пляшет, - и это называлось у него: «Легко заработано, живо и спущено».

Пространствовав некоторое время, пришли они однажды к большому лесу, через который пролегала дорога к городу, где жил король. Но через лес вели две тропинки - одна в семь дней пути, другая - всего в два. Однако же ни один из них не знал, которая из тропинок короче.

Оба странника наши уселись под дубом и стали совещаться, как они запасутся и на сколько дней возьмут с собой хлеба. Баш­мачник и сказал: «Надо на большее время рассчитывать - я возьму на всякий случай хлеба на семь дней с собой». - «Что-о? - восклик­нул портной. - Чтобы я стал на своей спине тащить запас хлеба на семь дней, словно вьючная скотина, так что и шеи повер­нуть нельзя будет! Нет, я на Бога надеюсь и ни о чем не стану за­ботиться! Ведь деньги у меня в кармане и зимой, и летом те же, а хлеб-то в жаркое время не только засохнет, а еще и заплесневеет. И платье себе не шью с запасом... Как это может быть, чтобы мы не нашли настоящей дороги? Возьму себе запасу на два дня - и вся недолга».

И вот каждый купил себе свой запас хлеба, и пустились оба в лес наудачу. В лесу было тихо, как в церкви. Ни ветерок не веял, ни ручей не журчал, ни птички не пели, и сквозь густолиственные вет­ви не проникал ни один солнечный луч.

Башмачник не говорил ни слова; он так устал под тяжестью своего хлебного запаса, что пот струями катился с его сумрачного и сердитого лица. А портной был веселешенек, подпрыгивал, насви­стывал или напевал песенку и думал про себя: «И Бог на небе раду­ется, видя меня такого веселого».

Так шло дело два дня сряду, но когда на третий день лесу все не было конца, а портной-то уж весь свой хлеб съел, то он невольно стал падать духом, однако все еще бодрился, возлагая надежду на Бога и на свое счастье. На третий день он лег вечером под деревом голодный и на следующее утро голодным же и поднялся. То же было и на четвертый день.

Когда башмачник садился на поваленное дерево, чтобы съесть свою порцию хлеба, портному - увы! - приходилось только смот­реть на это со стороны. Если он просил кусочек хлеба у товарища, тот только посмеивался и говорил: «Ты был постоянно такой весе­лый, ну, так теперь попробуй, каково невеселым быть! Рано пта­шечка запела, как бы кошечка не съела! » - короче говоря, он был к нему безжалостен.

Но на пятое утро бедный портной не мог уж и на ноги под­няться и от истощения с трудом мог произнести слово; щеки его побледнели, а глаза покраснели. Тогда башмачник сказал ему: «Се­годня я тебе дам кусочек хлеба, но за это я тебе выколю правый глаз». Несчастный портной, которому очень жить хотелось, не смог избе­жать этой жестокости: поплакал он еще раз обеими глазами и затем подставил их под острый нож бессердечного башмачника, который и выколол ему правый глаз.

Тут пришло на память портному то, что говаривала ему в дет­стве мать, когда, бывало, он чем-нибудь полакомится в кладовой: «Ешь столько, сколько можешь, а терпи столько, сколько должно».

Когда он съел свой столь дорого оплаченный кусок хлеба, он опять вскочил на ноги, позабыл о своем несчастье и утешал себя хоть тем, что он одним-то глазом еще может хорошо видеть.

Но на шестой день пути голод сказался снова и защемил его сердце. Он почти упал под дерево и на седьмое утро уже не мог от слабости подняться: он видел смерть у себя за плечами. Тут башмачник и сказал ему: «Я хочу из сострадания дать тебе и еще один кусок хлеба; но даром не дам, а выколю тебе еще и другой глаз за это».

Тут только осознал портной все свое легкомыслие, стал про­сить милосердного Бога о прощении и сказал башмачнику: «Делай, что ты должен делать, а я постараюсь все вынести; но помысли о том, что Господь Бог наш не сразу произносит свой суд над человеком: придет, пожалуй, и иной час, в который ты получишь возмез­дие за злодеяние, не заслуженное мною. Я при удаче делился с то­бою всем, что у меня было. Мое ремесло все в том, чтобы стежок на стежок сажать... Ведь если ты лишишь меня обоих глаз, то мне ос­танется только одно - идти нищенствовать. Сжалься же надо мною и хотя бы не покидай меня в лесу».

Но башмачник, позабывший о Боге, вынув нож, выколол пор­тному и левый глаз. Затем он дал ему кусок хлеба, подал ему конец палки в руку и повел его вслед за собою.

Когда солнце закатилось, они вышли из лесу; перед лесом на поляне стояла виселица. Туда-то и привел башмачник своего сле­пого спутника, покинул его около виселицы и пошел своею доро­гой. Измученный усталостью, болью и голодом, несчастный заснул и проспал всю ночь.

Чуть утро забрезжило, он проснулся, но не знал, где он лежит. А на виселице висели двое горемык, и у каждого на голове сидело по ворону. Вот и начал один из воронов говорить другому: «Брат мой, спишь ты или нет? » - «Нет, не сплю! » - отвечал ему другой ворон. «Так вот что я тебе скажу, - заговорил снова первый, - роса, которая нынешнею ночью падала от нас с виселицы, обладает осо­бою способностью - она возвращает зрение каждому, кто ею омоет глаза. Кабы это знали слепцы, так снова могли бы получить зрение, а им это даже и в голову не приходит».

Услышав это, портной вытащил платок из кармана, омочил его росою в траве и отер им свои глазные впадины. Вскоре после того портной увидел, как солнце стало вставать из-за горы, и перед ним на равнине раскинулся большой королевский город, с его див­ными воротами и сотнями башен, и загорелись, заискрились на ос­троверхих вышках золотые кресты и золотые яблоки... Он мог раз­личить каждый листок на деревьях, увидел снова птиц, летавших мимо, и мошек, которые толклись в воздухе. Он вынул иглу из кар­мана, и когда убедился, что может по-прежнему вдеть нитку в ушко, сердце его запрыгало от радости.

Он упал на колени, благодарил Бога за оказанную ему милость и прочел утреннюю молитву; не забыл он помолиться и за бедных грешников, которые покачивались на виселице. Затем он вскинул свой узелок на плечо, махнул рукою на перенесенные сердечные муки и пошел далее, припевая и посвистывая.

Первое, что ему встретилось на пути, был гнедой жеребенок, носившийся но полю на полной свободе. Портной схватил было его за гриву, собираясь вскочить на него и проехать на нем в город, но жеребенок стал просить, чтобы он его освободил. «Я еще слиш­ком молод, - сказал он, - и даже тощий портняжка, как ты, может мне сломать спину; пусти меня побегать, покуда я окрепну. Мо­жет быть, придет и такое время, когда я тебя за это вознагражу». - «Ну, что же? Побегай, - сказал портной, - вижу я, что ты до этого охотник».

Он еще прихлестнул его маленько хворостинкой, и тот, от ра­дости вскинув вверх задние ноги, помчался в открытое поле, пере­прыгивая через изгороди и рвы.

Но портняга-то со вчерашнего дня ничего не ел. «Солнце-то теперь вижу, - говорил он сам себе, - а хлеба во рту ни крошки не чую. Первое, что встречу на пути, хотя бы и не очень съедобное, не уйдет от моих рук».

Как раз в это время аист важно расхаживал по лугу. «Стой, стой! - закричал портной, хватая его за ногу. - Не знаю, годен ли ты в пищу или нет, но мой голод не позволяет мне долго разбирать - сверну тебе голову да зажарю». - «Не делай этого, - сказал аист, - я птица священная, никто мне зла никакого не делает, а я сам приношу людям немалую пользу. Коли ты пощадишь меня, сохранишь мне жизнь, я тебе сам когда-нибудь пригожусь». - «Ну, так проваливай, куманек долговязый», - сказал портной.

Аист поднялся вверх, свесив на лету свои длинные ноги, и спокойно полетел вдаль.

«Что же это будет? - говорил сам себе портняга. - Голод мой все возрастает, а желудок становится все тощей и тощей; нет, уж теперь что мне на дороге попадется, то пиши пропало! »

Вот и увидел он, что на пруду плавает пара утят. «Кстати вы пожаловали», - сказал он, подхватил одного из них и собирался уже ему свернуть шею.

Тут старая утка, засевшая в камышах, стала громко кричать, подлетела к портному с раскрытым клювом и слезно его молила, чтобы он сжалился над ее несчастными детками. «Подумай, - ска­зала она, - как бы стала сокрушаться твоя мать, если бы кто заду­мал тебя у нее унести да шею тебе свернуть». - «Ну, успокойся! - сказал добродушный портной. - Твои детки останутся в целости». И он пустил утенка в пруд.

Отвернувшись от пруда, портной очутился перед старым дуп­листым деревом и увидел, что дикие пчелы то и дело влетают в дупло и вылетают из него.

«Вот и награда за доброе дело готова! - воскликнул портной. - Хоть медком-то потешу себя».

Но пчелиная матка вылезла из улья, пригрозила ему и сказа­ла: «Коли ты коснешься моего роя да вздумаешь разорить мой улей, то мы вопьемся в твое тело тысячами наших жал, словно раскален­ными иглами. Если же оставишь нас в покое и пойдешь своею доро­гою, то мы тоже тебе когда-нибудь пригодимся». Увидел портняга, что и здесь ничего не поделаешь. «Три блюда пустые, да и на чет­вертом нет ничего - с этого сыт не будешь! » - подумал он.

Потащился он со своим голодным брюхом в город, и так как был в это время полдень, то в гостиницах кушанье было уже готово, и он мог тотчас же сесть за стол. Насытившись, он сказал себе: «Те­перь пора и за работу! »

Походил он по городу, стал себе искать хозяина и вскоре на­шел хорошее место.

А так как ремесло свое он знал основательно, то ему удалось немного спустя приобрести известность, и все хотели непременно сшить себе платье у маленького портного.

С каждым днем его положение улучшалось. «Я, кажется, шью так же, как и прежде, - сказал он, - а между тем дела мои день ото дня идут лучше и лучше».

Наконец уж и сам король возвел его в звание своего придвор­ного портного. Но ведь вот как на свете бывает! В тот самый день, когда он был удостоен этой почести, его бывший товарищ тоже был возведен в придворные башмачники. Когда тот увидел портного и притом заметил, что у него целы оба глаза, его вдруг стала мучить совесть. «Прежде чем он мне станет мстить, - подумал башмачник, - я постараюсь ему вырыть яму». Ну, а уж давно известно, что кто другому яму роет, нередко сам в нее попадает.

Вечерком, покончив с работой, после наступления сумерек, башмачник прокрался к королю и сказал: «Господин король, этот портной мастер - человек высокомерный; он похвастал как-то, будто может добыть ту золотую корону, которая с давних пор из твоей казны пропала». - «Это было бы мне очень приятно», - сказал ко­роль, приказал позвать к себе на другое утро портного и велел ему или добыть эту корону, или же навсегда покинуть город.

«Ого, - подумал портной, - уж очень он на меня надеется... И если король вздумал требовать от меня то, чего никто из людей сделать не может, так я и до завтра ждать не стану: сегодня же уеду из города».

Связал он свой узел, но едва только задумал выйти из ворот, взгрустнулось ему, что он должен покидать свое счастье и уходить из города, в котором дела у него шли так хорошо.

Он подошел к тому пруду, где познакомился с утками, и уви­дел, что старая утка, которой он пощадил утенка, сидит на берегу и чистит клювом перья.

Та его тотчас узнала и спросила, чем он так опечален. «Не мудрено запечалиться - ты это и сама поймешь, как узнаешь мое горе», - отвечал утке портной и все рассказал ей по порядку. «Ну, коли только-то, - сказала утка, - так этому горю еще пособить мож­но. Та корона к нам в пруд попала и лежит на дне; мы ее тотчас и добыть можем. Ты только расстели свой платок на берегу».

Нырнула она со своими двенадцатью утятами и несколько мгновений спустя всплыла снова: она сидела внутри самой короны, а двенадцать ее утят плыли кругом, подложив свои клювы под ко­рону и поддерживая ее на поверхности воды. Они подплыли к бе­регу и положили корону на платок.

И представить себе нельзя, что это была за корона, когда ее осветило солнце, и она заблистала тысячами драгоценных камней! Портной связал свой платок четырьмя концами в узелок и отнес корону к королю, который себя не помнил от радости и повесил портному золотую цепь на шею.

Когда башмачник увидел, что первая проделка ему не удалась, он задумал и другую; явился к королю и сказал: «Господин король, портной-то теперь уж так вознесся, что хвалится, будто сумеет из воску слепить весь королевский замок со всем, что в замке нахо­дится».

Король позвал портного и приказал ему вылепить из воску весь королевский замок со всем, что в нем и около него находилось, а если не вылепит или не будет хватать в его слепке хоть одного гвоздя в стене, то придется ему всю жизнь просидеть в подземелье.

Портной подумал: «Ну, дело-то не к лучшему идет! Это уж никому не под силу сделать! » - вскинул узел за спину и пошел из города.

Когда он подошел к дуплистому дереву, то присел у корня его и опустил голову на грудь.

Пчелы полетели из улья, и пчелиная матка стала его спраши­вать: «Почему это у тебя голова на плечах не держится? Или шея ослабла? » - «Эх, не знаешь ты, какое горе мне сердце давит», - от­вечал портной и рассказал ей, чего от него король потребовал. Пче­лы стали между собой жужжать и гудеть, и пчелиная матка сказала:

 «Ступай себе домой, приходи опять утром в это же время да прино­си с собою большое покрывало - все ладно будет».

Он и вернулся домой, а пчелы полетели к королевскому зам­ку, влетели в его открытые окна, оползали все уголки его и самым тщательным образом все обозрели.

Потом они полетели в улей и так быстро сделали восковой слепок замка, что он словно разом вырос и поднялся.

Уже к вечеру все было готово, а когда портной пришел на дру­гое утро, то увидел перед собою все это прекрасное здание. И вы­леплено оно было гвоздок в гвоздок, черепичка в черепичку; при этом было оно тонко исполнено, бело как снег и очень приятно пах­ло медом.

Портной осторожно завернул это дивное произведение в свое покрывало и принес его к королю, который надивиться ему не мог, поставил его в самом большом из своих покоев и подарил портно­му большой каменный дом в награду.

Но башмачник не унывал и в третий раз пошел к королю. Он сказал: «Господин король, портному-то шепнул кто-то, что на дво­ре вашего замка вода в фонтане не бьет; так он похвастал, что мо­жет фонтан тот заставить в вышину выше человеческого роста бить, да еще притом и струя его, как хрусталь, чиста будет». Позвал ко­роль портного к себе и говорит ему: «Если завтра же утром не ста­нет у меня вода во дворе струею бить, то на этом же самом дворе палач сократит твое тело на целую голову».

Бедняга-портной и раздумывать не стал и поспешил за город­ские ворота: а так как теперь опасность грозила его жизни, то слезы так и катились у него по щекам.

Между тем как он, грустный, шел по дороге, к нему подбежал жеребенок, которого он когда-то выпустил на волю и который ус­пел превратиться в славного гнедого конька. «Настало теперь вре­мя, - сказал он, - когда и я могу тебе отплатить за твое доброе дело. Я уже знаю, что тебя печалит; садись же поскорее на меня верхом - я теперь таких двоих снести могу».

Портной словно ожил от этих слов: разом вскочил на коня, а конь во весь мах помчался к городу и прямо во двор замка. Там он с быстротой молнии три раза обежал кругом фонтана и затем пал наземь. И вдруг что-то страшно грохнуло: кусок земли с середины двора взлетел мигом вверх и перелетел через замок. И тотчас вслед за тем струя воды вышиною с человека на коне стала бить вверх и была чиста, как хрусталь, и солнце играло в ней своими разноцвет­ными лучами.

Когда король это увидел, он вскочил от изумления, подошел к портняге и обнял его в присутствии всех.

Однако же счастье было непродолжительно. У короля доче­рей было много, и притом одна красивее другой, а сына не было ни одного. И вот злой башмачник в четвертый раз пошел к королю и сказал: «Господин король, портной-то все не унимается в своем высокомерии. Теперь вот хвастает, что если бы он захотел, то аист тебе сразу бы сынка за пазухой принес! »

Король приказал позвать портного и сказал: «Если ты так сде­лаешь, что мне через девять дней будет сын принесен, то я выдам за тебя свою старшую дочь».

«Велика награда, - подумал про себя портняга, - чего-чего из-за нее не сделал бы... Только вишни-то эти уж очень высоко висят: полезешь за ними, да подломится ветка - пожалуй, и лоб расши­бешь! »

Пошел он домой, сел на свой рабочий стол, поджав ноги, и стал обдумывать, что ему делать. «Нет! - воскликнул он наконец. - Так жить нельзя спокойно! Надо отсюда уехать! » Связал свой узелок и поспешил выйти из города.

Как вышел на луга, так и увидел там своего приятеля аиста, который, словно ученый муж, важно расхаживал взад и вперед, иног­да приостанавливался, удостаивал лягушку своего особого внима­ния и наконец ее проглатывал.

Аист подошел к портному и с ним поздоровался. «Вижу я, что у тебя котомка за плечами; зачем же ты задумал покинуть город? » Портной рассказал ему, чего король от него потребовал, а он ис­полнить не может, и пожаловался на свою горькую участь.

«Ну, ты из-за этого не очень тужи, - сказал аист, - в этой беде я тебе помогу. Давным-давно уже ношу я в этот город младенцев в пеленках, отчего же мне и принца не принести? Ступай себе домой и будь спокоен. От нынешнего дня через девять дней приходи в ко­ролевский замок - и я туда же прибуду».

Пошел портняга домой и в назначенное время направился в замок. Вскоре после того прилетел и аист и постучался в окно. Пор­тной отворил ему, и долговязый кум осторожно вошел в окошко и пошел размеренными шагами по гладкому мраморному полу; в длинном клюве его был ребенок, прелестный, как ангелочек, он про­тягивал ручонки к королеве.

Аист положил ей ребенка на колени, и она его целовала и ми­ловала, и была вне себя от радости. Аист же перед отлетом снял с себя свою дорожную сумку и передал ее королеве. Сумка набита была свертками с цветными сахарными горошинками, и королева разделила их между своими маленькими дочками.

А старшей ничего не досталось - ей дали веселого портного в мужья. «Ну, - сказал он, - теперь мне все кажется, что Бог мне на шапку послал! Видно, права была матушка, когда говорила: кто на Бога надеется да счастьем не обделен, тому пропадать не при­ходится».

Пришлось башмачнику тачать те башмаки, в которых портняга отплясывал на своей свадьбе; а затем ему приказано было навсегда покинуть город.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: