 |
Кричу в себя. Перепонки. Горелка. Шельм чую. Бледный вождь. Иосифщина. Алчность. По встречной. Душа поэтова. Не молчать. Мятежный
|
|
|
|
Кричу в себя
Коробит ужас пропасти потери,
Лицо немеет, белое от боли,
Смотрю в себя, кричу в себя и верю,
Что пересилю злобу силой воли.
Перепонки
Сколотые куклы фарфоровые
Заняли ряды между полками,
Стали государству опорами
Головы, набитые осколками.
Кукловоды рьяные, весёлые,
Колющие облако иголками,
Вожаки пришли из комсомолии
Не куда-нибудь, а прямо в Сколково.
Рты пооткрывали и обрушили
Песни пошловатые и звонкие,
Льстивые, корыстные, послушные,
Слышащие шёпот перепонками.
Горелка
В потоке шумном среди жуликов брутальных
Пора, однако, где-то к берегу причалить.
Увы, но все мои извилины устали,
Меня всё время подмывает наскандалить,
Подлить не масла, а бензина на горелку,
Чтоб полыхнуло через край и выше неба.
Сегодня многие, упёртые в тарелку,
Колотят лбами ради лишней пайки хлеба.
Шельм чую
Шельм чую нутром за версту, –
Разглядывают эпохи через сахарную призму,
Старые формы вбивают в пустоту,
Архаизм на почве анахронизма.
Невежды местечковые вшивают канитель
В знамёна усопших держав и наций,
Готовые продать душу и постель,
Скверные соавторы беззубых иллюстраций.
Жрецы к алтарю призывают героев,
Зверств и доблести корень истов.
Пора бы хоть полукоммунизм построить,
А не только сортиры для коммунистов.
Бледный вождь
Был отчаянно слеп, как античные слепки,
Выражение глаз не меняющий труп,
Всё держалось на скрепах, заплатах и скрепках,
Несмотря, что безволен, бессилен и груб.
Неприступен и бледен, как снежная баба,
Распевается в хоре фальшивящих струн,
А страна продолжает лететь по ухабам,
Разбивая колёса и оси о грунт.
|
|
|
Иосифщина
Грамотная иосифщина
Меня не обезоруживает,
Камень в меня бросившие
Свои хороводы кружат.
Читатель русскоязычный
Падок на словоблудие,
Христианин и язычник
Рады любому Иуде…
Искренних травят лаем,
Русское глушат воем,
Иосифщина процветает,
И побеждает без боя…
Алчность
В алчности нет здравого смысла,
Утроба набита по самые щёки,
Челюсть отпала, спина отвисла, –
Смысл если есть, всё одно неглубокий.
Джан
Вот и пришёл «господин Джан»,
И весь его легион одинаковых.
А мы – как последние из могикан,
Не желающие выползать из раковин.
Нас потравят, – им сойдёт с рук,
А мы в оврагах устанем корчиться.
Лично мне никакой он не друг,
И точно не сотоварищ по творчеству.
Пускают корни в промёрзший грунт,
Косыми взглядами вырезая место.
В таком смятении спасение – бунт,
Пока нам не стало до треска тесно.
Удавкой перекрыть восточный кран,
Какая уж тут, простите, полемика…
Иначе ассимилируется «господин Джан»
И всё его рисовое племя.
По встречной
Будто снарядом или картечью
Мозг размозжат бесчеловечно,
Хамы, Армагеддона предтечи,
Гонят в упор, прямо по встречной.
В стомиллионной Инет-сборной
Ненормативное стало нормой.
Будешь с ухмылкой заочно вздёрнут
За стихотворную малую форму.
Вряд ли пройдёт на цинизм мода,
Уподобляться не стоит уродам.
Стой, Поэт, на своём твёрдо,
Стойкое слово – твоя Свобода.
Душа поэтова
Не дремлет по ночам душа поэтова,
То снится мордобой, то миражи.
Поэт, конечно, не умрёт от этого,
Но и спокойно он не может жить.
Не молчать
Выбрал дорогу поэта как следствие, из-за причин разных,
Тексты – моё не молчать средство, сердце моё и разум.
|
|
|
Всё-таки я занимаюсь искусством, не баловством детским,
Всё-таки я изначально русский, и только потом советский.
Мой потолок – небеса вечные, но не побелка с обоями,
Родина – мать моя и отечество, быть суждено с обоими.
Мятежный
Не повидавшие вершин
И не стремящиеся, просто
Шарообразные наросты
Поверх широкоплечих спин.
В запале вахты трудовой,
Угрюмый, гневный, незалежный,
Я оскорбительно мятежный,
И непростительно живой.
Нет места вольному нигде,
А диктатуры повсеместны.
Поэт я, к счастью, неизвестный,
А то висел бы на гвозде.
На привязи
Живи да радуйся в пороховом погребе,
Под сорок градусов температура вроде бы,
То рвёт, то мечется, блестит монеткой рыба,
Гремит по лестнице марионеткой глыба.
От самодержцев до ядовитой Припяти,
Россия держится на кумачовой привязи,
Дрожит под окнами флагшток распятия,
От крови мокрая, наперекор понятиям.
И ты, и я…
Опухшие портреты кабинетные,
Сверлящие казённо пустоту,
Не отвечают ни за что конкретное,
Мне неуютно между ними тут.
Чистосердечный и как будто лишний,
По кругу спотыкался Зверобой.
Назад, на запад, – мы оттуда вышли,
Распались, как обломки, за горой.
Заниженный порог самосознания
Ослабил человечность и чутьё.
И ты, и я – осколки мироздания,
Оно чужое, злое, не моё.
|
|
|
