 |
§ 6. Башкирская полития в период независимости 1711–1722 гг.
|
|
|
|
В начале 10-х гг. XVIII в. перед башкирами возникла уникальная перспектива в условиях относительно мирного времени создать самостоятельное ханство. Тем не менее, башкирские общины выбрали иной путь, решив восстановить прежние отношения с Российским государством. С. У. Таймасов первым из исследователей обратил внимание на то, что после завершения восстания 1704–1711 гг. башкирам удалось временно обрести самостоятельность. [1278] Российское правительство отказалось от попыток полного приведения башкир к повиновению. В 1712 г. казанский губернатор обратился к своему влиятельному брату адмиралу Ф. А. Апраксину, чтобы тот исходатайствовал для него разрешение царя организовать военный поход против башкир. По мнению П. А. Апраксина, масштабная военная акция должна была пресечь бегство в Башкирию ясачного населения и привести башкир в «прямое подданство, учинить их данниками прямыми». [1279] Казанский губернатор находился под влиянием служащих Ингерманландской канцелярии, возглавляемой А. Д. Меншиковым. Н. Кудрявцев, А. Сергеев и С. Аристов требовали от казанского губернатора активных военных действий непосредственно на территории Уфимской провинции. В отличие от прибыльщиков Меншикова, Апраксин указал не только на экономическую целесообразность жесткого подавления восстания, но и на политическое значение усмирения башкир. Он писал своему брату: «Не можно терпеть, видя таких домашних злодеев толь преславному и великому монарху противных и не послушных». [1280] Тем не менее, правительство не поддержало инициативу казанских властей. С 1711 по 1734 г., т. е. до прибытия в Уфу Оренбургской экспедиции, правительство не предприняло никаких активных военных действий на территории Уфимской провинции. За эти годы на территории Башкирии имели место крупные антироссийские военные акции. В 1717 г. объединенное десятитысячное войско казахов, башкир и каракалпаков, пройдя весь Уфимский уезд, вторглось в район Закамских крепостей и взяло штурмом Новошешминск. [1281]
|
|
|
В этих условиях российские власти фактически свертывают свое военное присутствие в Башкирии. Уфимская администрация отказалась от намерения отстроить заново уничтоженный башкирами Соловарный городок. В начале 20-х гг. XVIII в. с обветшавших стен и башен Уфимского острога сняли всю артиллерию. Значительно уменьшилось и служилое население Уфимского уезда. В 1715 г. в Уфе находилось на службе 770 солдат уфимского полка, 75 дворян и 300 казаков. [1282] В уезде имелся еще гарнизон Бирского городка, в котором несли службу 200 стрельцов. Таким образом, служилое население сократилось почти на 500 человек (25%) по сравнению с 1699 г. В реальности же ситуация выглядела намного серьезнее. Из доношения 1720 г. ротмистра первой дворянской роты Уфы А. Аничкова видно, что в Уфе не было и половины войск от количества, предусмотренного штатом. Только 310 из 770 служилых людей по возрасту и здоровью были готовы к гарнизонной службе. Аничков отметил, что в двух дворянских ротах Уфы осталось на лицо 35, а не 75 человек. [1283]
Имеющийся гарнизон не мог контролировать ситуацию в крае, о чем весьма ясно было отмечено в докладе в Сенат уфимского коменданта Д. Бахметьева. В 1720 г. отъезжие караулы не удалялись от Уфы далее 10 верст. [1284] Таким образом, контроль над территорией провинции ограничивался границами владений уфимских помещиков. Еще в середине XVII в. уфимские станицы ежегодно отправлялись к границам провинции, к Яику. [1285]
Следует обратить внимание на то, что именно в 20-е гг. XVIII в. в официальной документации впервые появляется политоним «Башкирская Орда». Ротмистр Аничков употребил это выражение в следующем контексте: «На многих походах их отцы и родственники побиты и в полон пойманы и до ныне живут посреди Башкирской Орды… и их город стал украинной и от иных городов в дальнем расстоянии и посреди оной басурманской воровской Орды». [1286] В. П. Юдин пришел к выводу, что в русский язык слово «орда» вошло в значении «степное кочевое объединение, кочевая держава». [1287] Употребление его в официальной документации означало признание независимого статуса башкирского объединения.
|
|
|
Интересно и то, что даже после возобновления российского подданства, состоявшегося в 1722 г., в сенатских делах по-прежнему продолжали именовать коренное население Уфимской провинции «ордой». Например, П. И. Рычков использовал этот термин в официальном сенатском отчете от 1734 г.: «Выписанные города Уфы середина всей Башкирской Орды, Бирск подчинен Уфе, а построенные для помощи Уфе Мензелинскские, хотя в Казанском уезде, но при самых же башкирцах». [1288]
Таким образом, на протяжении почти 12 лет, с 1711 по 1722 г. башкиры были предоставлены сами себе и имели все возможности для создания государственности с ханом во главе. Как показывают события первых двух десятилетий самостоятельности, башкирские роды в это время не испытывали недостатка в претендентах на ханский престол. В ходе восстания, наряду с таинственным Султаном-Хази, в Башкирии появился настоящий чингизид – кучумович Рыс-Мухаммед. Однако его статус свидетельствует о том, что он был марионеточной фигурой при всесильном Алдаре Исекееве. Рыс-Мухаммед бин Бошай был кучумовичем, родным племянником повешенного в Казани Султан-Мурата. [1289]
В челобитной башкир всех дорог от 1722 г. отмечено, что этот чингизид был передан российским властям после его пленения башкирами: «В прошлых годех, когда приходил в Уфимский уезд на Ногайскую дорогу из каракалпаков Рысмухамед хан с воинскими людьми на вашу императорского величества вотчину, умышляя разорение и мы все четырех дорог с ними билися, и на том бою из нас и их многие побиты и ранены, а его Рысмухамеда поймали да наших башкирцев, которые к тем каракалпакам пристали, чинили дурна, а именно Ногайской дороги Юрматинской волости Бакалана Топанова, Исентея Тлевлина, Бурзянской волости Сатлыка Утяпова, да из них же каракалпаков, которые пристали к ним ходил на Сибирской дороге Мухамед-хан, а Сибирской дороги Гайнинской волости Текниша да Арслана Яныурсова, поймав с ним Рысмухаметем отдали на Уфу». [1290] Однако наиболее важным свидетельством этой челобитной является известие о том, что знаменитый впоследствии хан Младшего Жуза Абулхаир еще до своего избрания принимал участие в башкирском восстании 1707 г. В частности, в челобитной отмечено: «Да в прошлых годех как приходили из Киргискайсацкой Орды два хана Зангыр да Абулхаир с воинскими людьми под Уфу город, и многие жилища башкирских и русских людей вырубили, а коней и животы побрали и вашего императорского величества рабов многих побили и в полон взяли и поранили, и мы со всех дорог собрався на скоро, за ними гнали, и догнав в урочищах на Ногайской дороге под Юряктавом горою с ними билися и на том бою Абулгаир хан ранен ушел, а из войска его поимали двух человек постельника да трубача, да и кто к тому Абулагиру приставали из нашей братии башкирцев из воровства и злоумышления Ногайской дороги Тангаурской волости Ногайчуру Минские волости Арасланбека Аднагулова, Асана Бегишева и отдали на Уфу». По свидетельству ташкентского купца Нур-Мухаммета Алимова, который встречался в 1735 г. с И. К. Кириловым: «В последний башкирский бунт башкирцы – Алдар и товарищи призвали к себе оного Абулхаир-салтана, тогда назвали ханом... ». [1291] Два этих источника говорят о том, что у чингизидов, оказавшихся в начале XVIII в. в Уфимской провинции, были последователи среди башкир. Более того, в то время как большая часть башкир начала склоняться к тому, чтобы восстановить прежние отношения с Россией, группа башкирской знати активно вела переговоры с каракалпаками и казахами с целью приглашения в Башкирию очередного хана. Полковник И. Г. Головкин, прибывший в Уфимскую провинцию в 1720 г. для урегулирования отношений с башкирами, узнал от уфимца Антропова, что двое башкир Ногайской дороги ездили к хану Абулхаиру. В итоге они вернулись с ним в Бурзянскую волость. [1292] Тот же источник сообщал властям о прибывших в Бурзянскую волость каракалпаках, которые предложили башкирам установить контакты с неким ханом Муратом. Вопреки официальной версии, утверждавшей, что этот хан был повешен в Казани, каракалпаки привезли свидетельства того, что Мурату удалось спастись. А-З. Валиди отмечает, что после казни Султан-Мурата к башкирам прибыл некий сарт Абдурахман и выдавал себя за спасшегося бегством Султан-Мурата. [1293] Посланцы сообщили башкирам, что хан ждет к себе «знатных башкирцев».
|
|
|
|
|
|
Несмотря на избыток претендентов на ханство, башкиры в 1719 г. решили обратиться к российскому правительству с предложением восстановить свое подданство. Что им двигало? Чаще всего кочевые или полукочевые сообщества ищут покровительства большой державы для защиты от внешней угрозы. К примеру, для элиты Младшего Жуза в 30-е гг. XVIII в. вполне актуальной была джунгарская угроза. Сложившаяся расстановка сил на юго-востоке России в 20–30-е гг. XVIII в. говорит о том, что башкиры в этот период не испытывали особых проблем внешнеполитического характера. Об этом, в частности, свидетельствует разгром башкирами войск хана Семеке.
В 20-е гг. башкиры специально собирали йыйыны для решения вопросов об организации пограничной службы по рекам Самаре, Кинелю, Ика, Садефа и Чермасана. [1294] В указе 1722 г., который формально восстановил российское подданство башкир, им прямо вменялось в обязанность самостоятельно принимать меры по защите края от внешних угроз: «Когда каракалпаки и киргис-кайсаки в Российские городы возымеют намерение приходить для воровства, и они бы того приостерегали и проходить в Российские пределы не допускали, и в таких случаях свойски на них ходили и о том заблаговременно на Уфу и другие городы, куда надлежит к воеводам ведомости подавали». [1295] Таким образом, башкиры в 20-е гг. XVIII в. отнюдь не являлись беззащитным народом, нуждающимся в военном покровительстве могучей державы.
Свое решение о возвращении в подданство России башкиры связывали с совсем другой проблемой, касавшейся не внешних, а внутренних вопросов жизни их общин.
Процесс восстановления подданнических отношений с Россией начался с переписки Сената и Камер-коллегии в 1719 г. Предметом обсуждения стали ясачные жители Казанского уезда, которых «башкирцы разорили и побрали в полон, а иные сами бежали и ныне живут у оных башкирцев на Уфе». Об этом подал челобитную некий татарин Бекбав Чимкин. Он же взялся представлять перед правительством не только этих поселенцев, но и башкир. В ходе сенатского расследования выяснилось, что сходцы из Казанского уезда уже обращались к коменданту Уфимской провинции Д. Бахметьеву с просьбой обложить ясаком по новому месту жительства, однако Бахметьев челобитную принять отказался. Относительно башкир Бекбав Чимкин сообщил властям, что они «покорны и подати платить будут». [1296] Одновременно в Сенате разбирали письмо башкир, адресованное частному лицу, казанскому дворянину Д. И. Молостову. В конце XVII в. Д. И. Молостов был воеводой в Уфе. В 1698 г. ему было поручено возглавить отряд башкир всех 4 дорог для участия в Азовском походе. [1297] Примечательно, что когда была возможность, башкиры апеллировали не к своим гражданским начальникам, а к командирам, под началом которых они участвовали в боевых действиях. Так было в 1662 г. в обращении восставших башкир к Г. С. Черкасскому и в 1705 г. в случае с подачей челобитной от всего народа Б. П. Шереметевеву. Башкиры просили Молостова походатайствовать за тех казахов и каракалпаков, которые решили переселиться в Уфимскую провинцию. Башкиры особо настаивали на том, чтобы «для того послать розыщика, а казанским судьям того не ведать».
|
|
|
Поскольку в обеих челобитных речь шла о плательщиках ясака одной провинции, то в Сенате два дела объединили. В процессе их слушания обнаружилось, что подданство башкир со времени восстания 1704–1711 гг. вызывает большие сомнения. Фискальное дело, начатое Камер-коллегией, переросло в политическое мероприятие по возвращению башкир в «в прежнее подданство к царскому величеству». Однако ни в челобитной, которую представил Чимкин, ни в письме башкир Д. И. Молостову не было прямого свидетельства о готовности всех башкир вернуться в российское подданство. Поэтому сенаторы приняли решение исследовать вопрос более обстоятельно. В Сенате резонно было выражено сомнение: «…что из того усмотреть можно ли, что они челобитчика татарина прислали и покорность свою приносят ли, и ясак платить хотят ли, или не прихотят, и нет ли от оного доносителя какова подлогу». При выяснении этих обстоятельств Сенат обязал ответственных лиц соблюдать максимальную осторожность: «…исследствовать рассуждается не без опасения, чтобы не произошло паки ребелии». [1298] В итоге 17 июля 1719 г. было принято решение «…к ним башкирцам послать с грамоты великого государя из сената выбрав, кого знатного человека, а в той грамоте написать, чтоб они башкирцы были его императорского величества в подданстве по-прежнему, а за то обнадежить его царского величества милостью, что всех их прежде показанные противности оставлены будут». [1299]
В ходе дальнейшего изучения вопроса правительству стало ясно, что башкиры стремятся не просто обложить ясаком земледельцев, большинство которых они сами переселили в свои вотчинные земли после последнего восстания. Многие из башкир-вотчинников добивались выселения беглых и сходцев за пределы Уфимской провинции: «Они де, башкирцы всех дорог, писали пришлые де люди, которые живут у них выбрали челобитчиков, чтоб им поселиться на их башкирском земле, и по тому прошению, дабы великий государь селиться не повелел, а указал оных пришлых от них взять». В 1720 г. башкиры Дуванейской волости подали челобитную казанским властям, в которой потребовали содействия в высылке ясачных людей, поскольку «оные беглецы чинятся им противны». [1300]
Тем не менее, когда в Уфимскую провинцию приехал комиссар Ф. Люткин с указом от казанского губернатора А. П. Салтыкова о возвращении беглых, некоторые башкирские волости оказали вооруженное сопротивление: «Из оных башкирцев Смаил мулла с товарищи приезжали к нему многолюдством с ружьем и копьем, и в отдаче пришлых учинились не послушны, и прислали письмо, чтобы тех беглых у них ясаком обложить против их окладу». [1301] Далее Ф. Люткин приводит интересные расчеты, которые помогают понять, что влекло в Уфимскую провинцию казанских ясачных людей и почему некоторые башкиры категорически отказывались возвращать их: «А они (башкиры – А. Б. ) токмо платили с 8 ясаков по одной кунице, которой цена 8 гривен и обойдется ясака токмо по гривне в год, а с двора по 4 деньги, а в Казани с ясака в год денежных сборов сбирается по 8 рублев по 26 алтын с полуденьгою, и оные беглецы с оных пустых ясаков живут у них башкирцов не токмо одни иноверцы, но и русские люди и на них всякую работу работают и пашню их пашут». [1302]
Эта противоречивость в настроениях башкир создала обстановку крайней нервозности и взаимного недоверия между властями и населением. В итоге была сорвана торжественная церемония вручения башкирам «подлинной грамоты с посольскою государственной печатью», которая должна была состояться 7 июня. Обе стороны так и не смогли договориться о месте вручения царской грамоты. Башкиры настаивали на том, чтобы это произошло на берегу Белой у Чеснаковской горы на привычном для башкир месте йыйынов. Полковник И. Г. Головкин убеждал башкир, что уполномочен передать документ только в Уфе. Обе стороны откровенно боялись. Башкиры отказывались отправляться в Уфу, потому что «в прежние годы показали царскому величеству великие противности». Полковника же накануне предупредили, чтобы он «на песок не выезжал». Тем не менее, Головкин сумел добиться главного. Через посредников ему сообщили, что башкиры готовы отдать беглых и не будут противодействовать дворянам в их поиске.
Только через 2 месяца, 13 сентября 1720 г., две царские грамоты были вручены в Уфе 4 представителям от башкир всех дорог. Одна из них содержала обращение к башкирам в связи с возвращением в подданство, в другой говорилось о необходимости выдать всех сходцев и беглецов. Однако и в данном случае представители башкир выдвинули свои условия, они согласились выдать только тех переселенцев, кто обосновался в крае после 7186 г., т. е. 1677 г. Представители башкир объяснили Головкину, почему они заинтересованы в выдаче властям беглых, потому что «иные происком своим назвав их башкирские земли своими землями и взяв от губернаторов указ, живут поселились деревнями на их башкирских землях». Несмотря на это, целые волости башкир отказывались выдавать властям сходцев. Так, башкир Кипчакской волости Козяк батыр Кулумбетев с товарищами выразили согласие выдать только тех беглецов, кто пришел к ним в последние 14 лет: «Сказали, что в письме их написано беглецов отдавать за 14 лет, потому что многие пришлецы до того году с ними башкирцы посвоились». [1303] Многим башкирам переселенцы задолжали деньги за проживание на их землях. Вотчинники соглашались отпустить их только после уплаты долгов. Некоторые доводы башкир были рассчитаны на понимание дворянами, которых послали собирать сходцев по волостям. Так, башкиры Иланской волости на требование поручика В. Милкевича отдать беглецов ответили ему: «Ежели де те работников станут от них требовать, то де никаких отдавать не станут, за что де государь ваших крестьян из вас не выводит». [1304]
Однако самый важный документ, объясняющий суть разногласий в башкирском обществе, был перехвачен драгунами гарнизонного казанского полка. Служилый иноземец Яган Александров обнаружил послание на татарском языке, которое содержало обращение башкир Казанской и Осинской дорог к башкирам Ногайской и Сибирской дорог. Перевод был весьма неумело сделан толмачом Юсупом Акбулатовым. Тем не менее, текст письма позволяет понять, что между двумя группами башкир возникли серьезные противоречия, которые, естественно, почти не нашли отражения в официальной документации. Письмо, в частности, содержало оскорбительные обвинения в адрес юго-восточных башкир: «Все мы говаривали, что в степной стороне живут воры, к калмыкам и каракалпакам уехать хотят, хан судья ваш, Смаил вор и к нему присталые и вы воры, так все говаривали: после войны, которые перешли чюваша отдадите, ничево не будет». [1305]
Уникальность этого источника обусловлена тем, что обычно для российских властей башкиры стремились подчеркивать свою сплоченность. В качестве адресантов коллективных челобитных, как правило, выступают башкиры «всех четырех дорог». В башкирских посольствах в Москву XVII в. были случаи, когда делегация из 10 человек представляла все башкирские волости Уфимского уезда. [1306]
Лишь немногочисленные эпизоды из длинной череды восстаний свидетельствуют о некотором расхождении интересов у двух групп башкир. Действительно, башкиры, обитавшие на границе степей, находились в более выгодном положении. До 30-х гг. XVIII в. у них была возможность откочевывать за пределы досягаемости правительственных сил. Например, еще на этапе подготовки общего восстания 1662–1664 гг. определись два центра руководства повстанческими действиями: сибирские царевичи Кучук и Абугай и калмыцкие тайши Аюка и Дайчин. Несмотря на определенную зависимость кучумовичей от калмыков, сибирские царевичи в ходе восстания 1662–1664 гг. действовали вполне самостоятельно. Таким образом, местная администрация в процессе усмирения башкир должна была учитывать различные, нередко противоречивые, интересы калмыцких лидеров и сибирских царевичей. Почему в 1662 г. башкиры не выдвинули единого лидера восстания? Подчинение всех башкирских племен одному руководителю не могло быть реализовано в силу различного положения волостей Северо-восточной и Юго-западной Башкирии. Башкиры Ногайской и Казанской дорог имели открытую границу с калмыками, которые всеми средствами стремились привлечь башкир на свою сторону. Астраханский сын боярский Петр Шубников, побывавший в улусах Дайчина в январе 1663 г., обвинил калмыков в том, что те, «забыв шерть великого государя, вечных холопей великого государя к себе призывают». [1307] Он сообщил в Москву о том, что тайша Аюка подговорил к отъезду в улусы 1500 дворов башкир. Зимой 1663 г. из Ногайской дороги к Дайчину и Аюкаю перешло 8000 башкир. Самый влиятельный тархан Ногайской дороги Ишмухамед Давлетбаев признал над собой власть Аюки и получил от него район кочевий по Яику. Тайше Дайчину подчинился башкир Ицкой волости Карабаш Утеев, который со своими стадами и людьми намеревался кочевать с калмыками в Поволжье. [1308] Южные и юго-западные башкиры поступили так, как обычно поступают кочевники в случае конфликта со своим верховным правителем – они откочевали. Таким образом, в отношении башкир Ногайской и Казанской дорог власти должны были использовать, главным образом, меры дипломатического характера, направленные на возобновление вражды между башкирами и калмыками.
Совершенно иные методы подавления восстания требовались на Осинской и Сибирской дорогах Уфимского уезда. Значительная часть башкир северной части Уфимского уезда к этому времени вела оседлый образ жизни. Возможность откочевки была ограничена, поэтому сопротивление властям приняло здесь наиболее ожесточенный и длительный характер. Население башкирских волостей Осинской и Сибирской дорог в середине XVII в. составляло не более 30% от численности башкир Уфимского уезда. [1309] Самым значительным успехом восставших следует считать взятие Кунгура, в штурме которого принимали участие только башкиры Осинской и Сибирской дорог. В то же время, богатые и многолюдные кочевые волости Ногайской и Казанской дорог предпочли пассивную тактику сопротивления властям. По официальным оценкам, численность башкир Ногайской дороги, откочевавших в ходе восстания к калмыкам, превышала все башкирское население Осинской дороги. [1310]
Н. В. Устюгов утверждал, что восставшие башкиры действовали так, как это свойственно кочевникам в условиях степной войны, однако в ходе восстания 1662 – 1664 гг. наиболее ожесточенной была борьба на севере Башкирии, т. е. там все население было оседлым, большая часть башкир занималась земледелием.
Ведение длительной вооруженной борьбы требует большого количества лошадей, массово гибнущих в ходе сражений и длительных рейдов. В этом плане северные башкирские волости ощутимо уступали своим южным соседям. Так, башкиры Ногайской дороги были самими богатыми скотоводами, они же обладали лучшими бортными угодьями и обширнейшими охотничьими вотчинами. [1311] Башкирские волости Казанской дороги, согласно сведениям кунгурского бургомистра Юхнева, отличались наиболее успешным сочетанием земледелия и полукочевого скотоводства. [1312] На юге Башкирии существовали крупнейшие племенные союзы, возникшие еще в период набегов ногаев и вторжения калмыков. Однако именно оседлые башкиры Севера и Зауралья продолжали борьбу даже после того, как башкиры Казанской и Ногайской дорог принесли присягу правительству. Западные и южные башкиры первыми проявили интерес к предложению начать мирные переговоры уже в конце 1662 г. [1313] При этом, восстание началось на Ногайской дороги в среде кочевников, обиженных новыми требованиями российской администрации.
Типичным лидером степных башкир предстает тархан Кипчакской волости Ишмухамет Давлетбаев. Он прожил довольно долгую, даже по современным меркам, жизнь. В 1645 г. в своей челобитной он указал на свою службу в тарханах, т. е. был уже вполне сложившимся зрелым человеком. Последнее упоминание о тархане Ишмухамете Давлетбаеве датировано 1703 г. В своем послании к турецкому султану предводитель калмыков Аюка представляет Высокой порте «главу мусульман нашей страны, нашего приближенного и доверенного человека — Иш-Мухаммед-агу». [1314] Еще в 1662 г. тархан Ногайской дороги Ишмухамед Давлетбаев признал над собой власть тайши Аюки и получил от него район кочевий по реке Урал. Несмотря на то, что лидер кипчаков никогда не порывал с Аюкой, Ишмухамет Давлетбаев был в числе первых башкирских старшин, выразивших правительству свое желание принести повинную за участие в восстании 1662-1664 гг. В 1664 г. Ишмухамет Давлетбаев, первым из тарханов Ногайской дороги, по призыву Ф. Ф. Волконского приехал в Мензелинск и сопровождал последнего в Уфу. 1 марта 1664 г. Волконский обратился к Ишмухамету с похвальной грамотой. Находясь в союзе с калмыками до конца жизни, тархан поддерживал контакты и с сибирским султаном Кучуком. В 1775 г. Ишмухамет отправил к нему двух сыновей. Ишмухамет был почти единственным представителем башкирской знати, откликнувшимся в 1675 г. на призыв правительства отправиться в Крымский поход. [1315] Таким образом, у башкир, живших у открытой границы, всегда оставалось поле для политического маневра между различными центрами власти в лице московского государя, сибирского кучумовича или калмыцкого тайши.
Мулла Батырша Алеев, посещавший по делам мусульманского права северные волости Уфимской провинции в начале 50-х г. XVIII в., отметил традиционное соперничество между лесными и степными башкирами. Башкиры-гайнинцы поведали ему: «Люди нашей лесной стороны по молодечеству, не то, что люди степной стороны, наши башкиры и прочие, весьма воинственные и искусные стрелки из лука. Наши санайские луки ценою в 40–50 копеек лучше, чем 10–20 рублевые адрианопольские луки степных башкир, потому что, несмотря на любую жаркую погоду, после каждой стрельбы становятся они все крепче, выпущенные из них наши стрелы пробивают любого дикого зверя насквозь. Наши люди столь искусны в ходьбе на лыжах, что убегающий в лесу дикий зверь от них не спасется; они перепрыгивают через встречающиеся по пути деревья, вышиной в лошадь; рысистая лошадь, идущая дорогой во всю рысь, не может догнать наших лыжников, бегущих по снегу. И в храбрости она таковы, что в сражении прошлых лет, когда в Гайнинскую волость прибыл русский полк в 1000 человек и устроил укрепление из телег, чтобы напасть на Гайнинскую волость, тогда наши гайнинцы, около 400 человек, вооруженные стрелами и пиками, напав на русских и занял укрепление». [1316] Культурное различие между горнолесными и степными башкирами нашло свое отражение и в башкирском фольклоре. Одна из башкирских поговорок, явно возникшая в степной среде, гласит:
Серый гусь пустыни цену озер не знает,
Черная утка озер цену пустыни не знает,
Человек, росший в горах,
Цену домашнего уюта не знает [1317]
Хозяйственно-культурные различия между лесными и степными башкирами до начала XVIII в. крайне редко переходили на уровень открытого конфликта. Общие политические и экономические интересы, обусловленные защитой вотчинных прав и охраны границы, создавали основу для этнической солидарности. Однако после восстания 1704–1711 гг. возникла угроза этому единству. С новой проблемой свои элиты уже не могли справиться при помощи традиционных институтов башкирского общества. Появление большого числа припущенников в лице сходцев и беглецов не только угрожало захватом башкирских земель. Переселение на башкирские земли создавали реальную опасность раскола общности в связи с тем, что каждый вотчинник имел право припускать переселенцев на свои земельные паи. Все башкиры прекрасно осознавали экономические выгоды, которые появлялись у них с приходом на их земли исконных земледельцев, готовых платить им за пользование землей.
Некоторые башкирские общины выигрывали от земледельческой колонизации, однако были и те, кто рисковал потерять землю и права вотчинников. В этой ситуации наиболее недовольными были башкиры малоземельных северных, северо-восточных и западных волостей, где уже с начала XVII в. источниками фиксируются земельные конфликты из-за увеличения плотности населения.
В 1734 г. башкиры 12 волостей, входивших в Айлинский союз, подали коллективную челобитную на одного из своих товарищей, башкира Тырнаклинской волости Мандара Мещерева. В челобитной было особо отмечено, что «…прадеды и деды наши нижайших, меж собой письменно утвердили, что нам всеми 12 волостями владеть тою нашей землею и всякими нашими угодьями по старому нашему владению бесспорно, и кто где жить пожелает и с того места не ссылать и всяких угодий не отнимать токмо ныне Тырнаклинской волости башкирец Майдер Мещерев чинит нам нижайщим обиды и разорение и с той нашей вотчинной земли, где жили прадеды и деды и отцы наши и всякие угодья исстари владели, нас нижайших ссылает». [1318] В челобитной разъяснено, каким образом один человек сумел присвоить вотчинные земли довольно значительного союза родов. Дело в том, что Мандар собрал у себя «много пришлых из других городов людей».
В то же время полукочевники юго-востока Башкирии за счет земледельческого уклада переселенцев имели возможность максимально отдалить безрадостную перспективу седентаризации. Еще Р. Г. Кузеев справедливо заметил, что на первых порах распространения припуска взимание башкирами арендной платы и покрытие им ясака тормозили у башкир развитие земледелия, способствовали сохранению у них традиционного уклада. [1319]
Нельзя списывать со счетов и стремление некоторой части кочевой башкирской элиты использовать подчиненных припущенников для укрепления своего статуса среди сородичей. Не случайно, именно старшины Ногайской дороги в 1763 г. написали оренбургскому губернатору Д. В. Волкову письмо, в котором изложили основные причины недостаточного развития хлебопашества в их волостях. Они, в частности, указали на то, что «…для хлебопашеств у нас земли довольно и скота достаточно имеем…только мы пашни пахать много не обвыкли… у нас же есть люди одинакие и имеют по одной и по две жены, а и такие есть у кого сыновья имеются, а у других и сыновей нет, а сыновей более 20 лет отцы при себе не держат, ибо оженя и сделав собой дом отпускают… от чего и пашни пахать нам время не бывает, а работников нам содержать с действительными паспортами не велено и мы, вашего превосходительства, просим тех работников содержать нам позволить». [1320]
Назревающий конфликт из-за вопроса о переселенцах угрожал нарушить солидарность башкирского общества. Речь шла не только о сохранении этнического единства. Раскол общества неизбежно привел бы к потере всех привилегий, которые были сохранены башкирами только благодаря непрерывным вооруженным выступлениям. История башкирского общества XVII – первой трети XVIII в. свидетельствует о том, что башкиры ставили политическое единство народа выше частных интересов отдельных родовых структур. Ясное осознание грядущего раскола подтолкнуло лидеров народа обратиться к традиционным формам поддержания внутреннего равновесия – переадресовать имперскому центру проблему, которая несла в себе угрозу для всего общества.
Следует отметить, что в 1719 г. этот конфликт не мог быть урегулирован в том случае, если бы башкиры пошли на создание собственного государства. Любой хан начал бы свое правление с выстраивания иерархии родов, в которой оседлые башкиры-вотчинники неизбежно заняли подчиненное положение. Тем не менее, некоторые предводители башкир Ногайской дороги в 1720 г. не поддержали инициативу своих северных и западных соплеменников, вынесших решение о возобновлении российского подданства и выселения из Башкирии переселенцев. В 1720–1721 гг. Алдар Исекеев постоянно находился в казахских и каракалпакских владениях. Намереваясь противодействовать новому соглашению башкир о российском подданстве, он внушал ханам Абулхаиру и Ишиму, что российское правительство готовит вооруженные силы для вторжения в их владения. Алдар просил казахского хана предоставить войска (7000 человек), которые он предлагал разместить у себя в Бурзянской волости. [1321]
Итак, после 11 лет самостоятельного политического существования башкирское общество решило возобновить свое российское подданство. При этом, башкиру увязали этот процесс не с защитой от внешней угрозы, а с вопросом выселения с их вотчинных земель пришлого населения.
Являлась ли подобная ситуация уникальной для башкир с исторической точки зрения? Башкирское шежере семи племен гласит о том, что первой и единственной просьбой четырех биев, прибывших к Ивану IV для подданнической присяги, было их ходатайство о разделе: «Отмерить, то есть определить их границы. Для этого в Ногайскую и Сибирскую дороги царь направил повелительные письма; опираясь на эти письма, народ ете ырыу, то есть «семи племен», посоветовавшись между собой и согласившись друг с другом, решили земли, которыми владели их племена, как-то степи и леса, разделить». [1322] Таким образом, семиродцы испытывали потребность разрешить внутренние проблемы с помощью внешнего арбитража в лице российского государства. Апелляция к вотчинному суду царского правительства выводила земельный конфликт из сферы вооруженного противостояния. Исследуя мотивы, побуждавшие башкир добровольно признавать себя подданными, нельзя не учитывать социальные процессы, происходившие в это время в башкирском обществе. В данном случае, их значимость для целостности этнического организма имела большее значение, нежели угроза военного подчинения.
Изучение структуры башкирского общества XVII– первой трети XVIII в. свидетельствует о преобладании горизонтальных социальных связей, повлиявших на формирование у башкир особой формы безгосударственной (акефальной) политии, которая представляла собой союз формально автономных родоплеменных структур. Однако, несмотря на слабую централизацию и отсутствие надобщинных иерархических структур, эта полития не только консолидировала этнос для противостояния внешним угрозам, но и вырабатывала и поддерживала общие для всех сегментов данной структуры правовые традиции, культурные ценности и политические стратегии. Именно эти качества политического объединения башкирского народа представляли собой неопределимое препятствие для утверждения прямого управления со стороны российских властей. Правительство, вплоть до начала 30-х гг. XVIII в., не обладало действенными средствами для административного вмешательства в дела башкирского общества.
|
|
|
