 |
ТЕКСТОЛОГИЯ. Петровичева Л.И.. Лекция –тема: «Изучение источников текста произведения»
|
|
|
|
ТЕКСТОЛОГИЯ
Петровичева Л. И.
Лекция –тема: «Изучение источников текста произведения»
Изучение источников текста того или иного произведения невозможно без хорошего знания широкого круга вопросов, помогающих выявлению ряда фактов из истории создания произведения. Многое в этом отношении может дать изучение различных архивных документов: протоколов цензурного ведомства, архивов издательств и редакций журналов, деловой переписки и т. д., то есть источников официального характера. Однако подобные официальные документы обычно не вскрывают внутренних причин того или иного текстологического факта, давая чаще всего только официальную версию, недо-статочную для правильного понимания истории текста. Поэтому неоценимую услугу исследователю могут оказать личные архивы писателей, редакторов, издателей, цензоров, артистов, коллекционеров автографов и других лиц, имевших отношение к литературе и писателям. Изучение многих текстологических вопросов невозможно без привлечения архивных, мемуарных и эпистолярных материалов, дающих текстологу не только сведения о жизни и творчестве писателя, но и являющихся иногда прямыми источниками текста. При этом надо иметь в виду, что основной характерной чертой этих источников является авторский субъективизм. Внешняя документальность дневника, кажущаяся объективность мемуаров, искренность переписки – все это нередко только форма изложения, а не признак абсолютной достоверности. Автор дневников, мемуаров всегда субъективен в своих личных оценках увиденного и пережитого, но, кроме того, как представитель определенной социальной группы, еще отражает точку зрения этой группы. Поэтому он уделяет внимание одним фактам, игнорирует другие, ярче освещает одно и затемняет другое, добиваясь такого распределения света и тени, которое соответствует его индивидуальному и социально обусловленному миропониманию. Поэтому перед текстологом встает принципиальный вопрос о доверии к эпистолярно-мемуарному материалу, а для решения этого вопроса необходима историческая критика этих источников в трех основных направлениях:
|
|
|
1) установить подлинность и общую доброкачественность данного памятника в целом;
2) выявить направленность памятника, ту тенденцию, которую проводит его автор;
3) убедиться в достоверности приводимых в памятнике частных сведений.
В какой степени мемуарные, дневниковые и эпистолярные материалы могут быть полезны в текстологической работе?
Здесь следует различать материалы, оставленные самими писателями, и материалы о писателях, оставленные современниками. Первые имеют огромное значение для выявления авторских замыслов и планов, для датировок и атрибуций, для изучения истории текста произведений, для выявления цензурных купюр и т. д. Они очень важны для текстолога прежде всего тем, что поступают к нему, так сказать, из первых рук. Наибольшую ценность в этом отношении имеют письма писателя, особенно его переписка с редакторами, цензорами, близкими друзьями. Однако при всем богатстве эпистолярного наследия писателей, ‑ это, прежде всего, материал неполный, так как далеко не вся переписка писателей XIX‑ XX вв. дошла до наших дней: часть писем утрачена и, по-видимому, безвозвратно. Это особенно заметно, если проследить распределение писем писателей по годам: целые крупные периоды жизни и оживленной творческой деятельности некоторых писателей не находят своего отражения в его переписке.
Заслуживает внимания и вопрос о достоверности эпистолярных материалов. Среди исследователей существует мнение, что переписка – очень надежный источник сведений, что, конечно, не так. Переписка – субъективный источник, требующий всестороннего критического анализа. Особенно это следует иметь ввиду при работе над письмами сложных и противоречивых в идейно-художественном развитии писателей. Исследователям не раз приходилось и еще придется неустанно проверять многие сведения, взятые из личных писем писателей, и решительно отвергать некоторые из них на основе объективных данных. В письмах писателей нередко содержатся сведения об их творческой деятельности, о приемах работы и особенностях творческого процесса, об истории создания произведений, о незавершенных замыслах и планах. Письма помогают установить ряд новых работ писателя, опубликованных анонимно, или подтвердить имевшиеся ранее неточные сведения о них, установить цензурную историю произведений, качество текста в той или иной публикации и т. п. Более того, нередко в письмах писателей встречаются целые произведения (например, некоторые стихи А. Пушкина и Ф. Тютчева), известные нам только из их писем.
|
|
|
Иногда письма раскрывают историю вмешательства в текст того или иного человека.
Так, письмо Н. В. Гоголя к А. С. Пушкину раскрыло сведения о цензурном вмешательстве в «Записки сумасшедшего», а письмо Н. В. Гоголя к Н. Я. Прокоповичу (редактору первого издания его сочинений) позволило установить, что некоторые изменения в тексте «Тараса Бульбы» не самовольно внесены редактором, а сделаны самим Н. В. Гоголем.
Для дневников, имеющих в текстологической работе также большое значение, характерна отрывочность записей. Дневники заполняются обычно по горячим следам событий, когда у автора нет еще полной картины, и заносимые в дневник сведения ограничены фактами дня. Поэтому дневниковые записи почти не содержат ошибок памяти и заслуживают большого доверия в хронологическом отношении. Но вместе с тем эта отрывочность сведений о текущих событиях нередко приводит к тому, что автор преувеличивает значение несущественных деталей, в то время как важные явления ускользают от его внимания. Особенно большую ценность представляют для нас дневники самих писателей. Это нередко документы огромной важности, настоящие сокровищницы мыслей писателя. Здесь можно найти немало точных и достоверных сведений по самым мелким или самым сложным вопросам творческой деятельности писателя, его планы и замыслы, неизвестные подчас даже самым близким людям. Достаточно вспомнить дневники Л. Н. Толстого. В дневниках писателей нередко содержатся и тексты: приводятся новые варианты и редакции, делаются наброски необходимых поправок, цитируются редакторские или цензорские искажения текста.
|
|
|
В дневнике Н. Добролюбова рассказана история написания статьи «Александр Сергеевич Пушкин», заказанной Н. Добролюбову издателем «Русского иллюстрированного альманаха». Тот же дневник подтверждает, что автором анонимной статьи «А. В. Кольцов. Его жизнь и сочинения», опубликованной в издании «Чтение для юношества», является Н. Добролюбов.
В. Короленко в своем дневнике записал те цензурные купюры, которые были сделаны в его статье «Знаменитость конца века».
Много интересного материала содержат дневники Д. Фурманова, который непрерывно вел их, начиная с 12 лет и до самой смерти. В них записаны многие сцены, разговоры, картины, которые впоследствии почти целиком вошли в художественные произведения писателя. Некоторые очерки и рассказы впервые были записаны прямо в дневнике.
Дневники и переписка современников обычно являются вспомогательными источниками сведений текста. Это естественно: они дают лишь общую характеристику времени, среды, взаимоотношений людей, и даже, детализируя эти моменты, не содержат сведений по такому частному и специфическому вопросу, как текст произведения. Однако и здесь бывают исключения. Так, стихотворения М. Лермонтова «Когда к тебе молвы рассказ…», «Передо мной лежит листок…, «Свершилось! Полно ожидать…» и некоторые другие дошли до нас только в «Записках» Екатерины Сушковой, и никаких других источников их текста у нас нет.
Эпиграмма Ф. И. Тютчева на Г. И. Филиппсона («Он прежде мирный был казак…») дошла до нас только в дневниковой записи Н. Н. Боборыкина, а стихотворение, посвященное памяти В. А. Жуковского («Прекрасный день его на Западе исчез…»), также печатается только по письму дочери поэта Д. Ф. Тютчевой к сестре.
|
|
|
Лекция - тема: «Критический анализ мемуарного материала»
Еще один вид вспомогательных источников — мемуарная литература ‑ представляет собой широкий и разносторонний свод сведений об эпохе, в которую жил писатель, и о нем самом. Мемуары часто доносят до наших дней то, что не могло быть высказано вслух в свое время и долгие годы держалось под запретом. Они сообщают о том, что по своему характеру не могло попасть в официальные документы. В результате они нередко неожиданно и совершенно по-новому освещают события и факты, ранее считавшиеся установленными и ясными. Однако значение мемуаров, по сравнению с перепиской или дневниками, снижается тем, что пишутся они обычно значительно позже освещаемых в них событий, когда многое может быть не только забыто, но и воспринимается самим автором под иным углом зрения. Эволюция мировоззрения автора, его творческого метода, его эстетической системы в той или иной мере отражается на воспоминаниях и нередко дает нам совершенно превратную картину описываемых событий и фактов. Поэтому мемуарный памятник, оставленный даже самим писателем, требует внимательного критического анализа. Характерен в этом отношении такой документ мемуарно-художественного типа, как «История моего современника» В. Короленко, который, при всей своей огромной ценности, содержит множество мелких и крупных фактических неточностей и ошибок. Еще большей работы в этом отношении требуют мемуары, оставленные современниками писателя. Здесь объем и характер критического анализа источника значительно возрастает, и он тем сложнее, чем сложнее аспекты жизни и творчества писателя, которые автор пытался осветить в своих воспоминаниях, и чем дальше стоит он от писателя в их взаимоотношениях.
Общеизвестен такой интересный мемуарный памятник, как «Воспоминания» А. Я. Панаевой, дающий живую, яркую картину жизни крупнейших деятелей русской литературы 40‑ 60-х годов XIX в.: Н. Некрасова, В. Белинского, Н. Чернышевского, Н. Добролюбова, И. Тургенева. Однако в этих «Воспоминаниях» очень много неверного, предвзятого. Например, неизменно черным цветом окрашено там все, что связано с воспоминаниями о И. Тургеневе. Кроме того, в них масса фактических ошибок: неверное указание дат, слова одних лиц приписаны другим лицам и т. п.
Еще больше разночтений встречается в воспоминаниях современников о М. Ю. Лермонтове. Анализируя, невольно обращаешь внимание на противоречивость отзывов современников поэта о его характере и отношении с окружающими. Многие из знакомых, и даже родственники поэта, упоминали о его строптивом и раздражительном характере, чрезмерном самолюбии, которые, по их мнению, послужили причиной рокового поединка и смерти поэта.
|
|
|
В других воспоминаниях М. Лермонтов предстает живым, веселым человеком со своими особенностями: сохранившейся еще с детства привычкой к сосредоточенной мечтательности и застенчивости, от которых он никак не мог отделаться, прикрывая их то холодностью, то насмешливой сумрачностью.
Каким же он был на самом деле?
Ярко и смело выражал М. Лермонтов в стихотворениях свое отношение к современному обществу. Немногим нравились такие высказывания. Не только враги, но и некоторые из светских знакомых и сослуживцев поэта по гвардии, смотревшие на все поверхностно, с обывательской точки зрения, обвиняли его в клевете на современное общество. Эти современники поэта, пытаясь представить его пустым и вздорным человеком, как правило, в доказательство приводили различного рода анекдоты из жизни в юнкерской школе и совместной службы в полку. Примером может служить рассказ некоего сослуживца М. Лермонтова, записанный А. Столыпиным: «Лермонтова знал: неприятный был человек… и в полку знал, и вместе на Кавказе были. Хвастун и бретер. Однажды мы пикником поехали на Бештау. Попойка была … И ямщики перепились. Назад возвращаться шестериком мы решили без ямщиков. Я сел форейтором, а Лермонтов на козлы. Потом оглядываюсь, а вместо Лермонтова сидит майор с Владимиром на шее. Представьте, шестериком править и того не сумел! И всех задирал, и всем от него доставалось, положим, ко мне он не смел лезть, но другим от него проходу не было! Вот, говорят, он все писал, а я вам скажу, что не знаю, когда за кутежами он и успел бы написать что-нибудь путное. А если и написал, вы, пожалуйста, не верьте: все ложь, ложь, ложь! »
Только лишь в разговорах с людьми, близкими по уму и душевному настроению, раскрывался подлинный М. Ю. Лермонтов.
Об одной из таких встреч с поэтом рассказал В. Белинский, посетивший М. Лермонтова во время его пребывания под арестом за дуэль с Барантом в 1840 г. В письме к Боткину он сообщал: «Недавно был я у него в заточении и в первый раз поразговорился я с ним от души. Глубокий и могучий дух! Как он верно смотрит на искусство, какой глубокий и чисто непосредственный вкус изящного! О, это будет русский поэт с Ивана Великого! Чудная натура!.. Я с ним спорил, и мне отрадно было видеть в его рассудочном, охлажденном и озлобленном взгляде на жизнь и людей семена глубокой веры и достоинство. Я это сказал ему ‑ он улыбнулся и сказал: «Дай бог! » Боже мой, как он ниже меня по своим понятиям, и как я бесконечно ниже его в моем перед ним превосходстве…».
Особый интерес представляют сведения о М. Лермонтове его близких друзей и сослуживцев по Кавказу Р. И. Дорохова и Н. П. Раевского.
«Славный малый ‑ честная, прямая душа, ‑ сообщал Р. Дорохов о поэте в одном из своих писем после ранения. ‑ Мы с ним подружились и расстались со слезами на глазах. Какое-то черное предчувствие говорило мне, что он будет убит… Жаль, очень жаль мне Лермонтова, он пылок и храбр ‑ не сносить ему головы».
Н. Раевский: «Любили мы его все. У многих сложился такой взгляд, что у него был тяжелый, придирчивый характер. Ну, так это неправда: знать только нужно было, с какой стороны подойти. Особенным неженкой он не был, а пошлости, к которой он был необыкновенно чуток, в людях не терпел, но с людьми простыми и искренними и сам был прост и ласков».
Много разногласий в мемуарной литературе и о дуэли М. Лермонтова с Н. Мартыновым.
О причинах их дуэли высказано немало предположений, но ни одно из них нельзя считать решающим, окончательным. Даже сведения современников во многом противоречивы.
«По письмам из Пятигорска, ‑ сообщал офицер Тенгинского полка Федоров, ‑ известно было только, что он убит майором Н. С. Мартыновым 15 июля, на дуэли, при секундантах: титульном советнике князе Васильчикове и корнете Глебове… Несмотря на то, что дуэль была при свидетелях, подробности о ней чрезвычайно разнообразны: одни говорят, что Лермонтов получил рану в правый бок навылет, упал, не успев выстрелить; другие говорят, напротив, Лермонтов выстрелил первый и выстрелил вверх…»
Загадка о секундантах (Глебов выдавал себя секундантом Мартынова, а Васильчиков ‑ Лермонтова) была не единственной. Спустя много лет после поединка, когда никого из свидетелей не осталось в живых, Н. Мартынов и Васильчиков открыли «тайну участия» в дуэли еще двух человек: А. Столыпина, двоюродного дяди Лермонтова, и С. Трубецкого, которые были скрыты на следствии, так как А. Столыпин был уже замешан в дуэли поэта с Барантом, а С. Трубецкой ‑ по причине выезда на воды без разрешения. О них упоминалось в записке Глебова, написанной Н. Мартынову во время следствия, с просьбой не сообщать их имена. Сведения эти, по всей видимости, привлекались Н. Мартыновым и Васильчиковым для придания объективности своим утверждениям.
По рассказу же хозяина дома, где жил поэт, В. И. Чиляева, А. Столыпин и С. Трубецкой 15 июля были приглашены их общим знакомым князем В. С. Голицыным на именины и, поехав поздравить его, остались там на званый обед, не зная, что Н. Мартынов в этот день потребует ускорить дело с дуэлью. М. Лермонтов находился в Железноводске и должен был вернуться во второй половине дня. Глебов послал записку с уведомлением к А. Столыпину домой, где она пролежала непрочитанной до вечера, а сам верхом отправился на встречу М. Лермонтову в колонию. Вскоре следом за ним выехали Н. Мартынов с Васильчиковым.
Загадка и в ранении М. Лермонтова. Пуля прошла через его тело наискось от правого нижнего ребра до левого предплечья, то есть под углом наклона. Такое странное ранение породило несколько гипотез.
Авторы первой гипотезы приписывали смертельное ранение М. Лермонтова специально подосланному убийце, якобы стрелявшего в поэта во время дуэли со скалы, находившейся поблизости от места поединка. Этим объясняется наклонный характер траектории пули.
Другая гипотеза, предложенная пятигорским лермонтоведом С. И. Недумовым, объясняет искривление траектории пули ее рикошетом от золотого ободка, обнаруженного в правом кармане сюртука убитого поэта, в месте входного отверстия огнестрельного ранения (этот ободок Лермонтов взял у своей кузины в качестве талисмана за час до дуэли).
Автор книги считает, что наклон траектории мог зависеть от взаимного расположения противников на месте поединка и от позы Лермонтова в момент рокового выстрела.
Э. А. Верзилина, в доме которой произошла ссора поэта с Н. Мартыновым, в своих воспоминания писала: «Первый стрелял Н. Мартынов, а М. Лермонтов будто бы прежде сказал секунданту, что стрелять не будет, и был убит наповал, как рассказывал сам Глебов».
Дневник же Н. Ф. Туровского говорит о том, что «Первый выстрел принадлежал М. Лермонтову, как вызванному; но он опустил пистолет и сказал противнику: «Рука моя не поднимается, стреляй ты, если хочешь…»
Таким образом, в некоторых материалах встречаются неверные, несправедливые суждения о поэте, которые объясняются не только и не столько забывчивостью того или иного мемуариста, сколько его характером, общественно-политической позицией, отношением к людям и фактам. Поэтому некоторые воспоминания о М. Лермонтове требуют особой осторожности и критической проверки. Сложную индивидуальность поэта понимали далеко не все современники, так или иначе сталкивавшиеся с ним. Стоит ли удивляться, что они, не сумев проникнуть во внутренний мир поэта, вольно или невольно искажали облик М. Лермонтова и неверно объясняли его мысли и действия.
Иногда анализ мемуарного материала позволяет исследователям жизни и творчества того или иного писателя воссоздать его человеческий и творческий портрет. Особенно это касается писателей, пришедших в литературу, в бурные 20-30 годы ХХ века: М. Булгакова, Ю. Олеши, А. Ахматовой, М. Цветаевой, Б. Пастернака и др.
Проанализируем мемуарные источники о М. А. Булгакове.
«Мне сразу стало ясно, что передо мной человек поразительного таланта, внутренне честный и принципиальный, очень умный, с ним, даже тяжелобольным, было интересно разговаривать, как редко бывает с кем. И люди политики, и люди литературы знают, что он человек, не обременивший себя ни в творчестве, ни в жизни политической ложью, что путь его был искренне органичен, а если в начале своего пути (а иногда и потом) он не все видел так, как оно на самом деле, то в этом нет ничего удивительного, хуже было бы, если бы он фальшивил». Это слова А. А. Фадеева. Они довольно точно передают сущность творческой личности Михаила Булгакова. А если приобщить высокие отзывы о нем М. Горького как о прозаике и драматурге, восторженные оценки К. Станиславского и привести воспоминания о М. Булгакове его близких и знакомых, то перед нами предстанет облик не только всесторонне одаренного художника, но и очень своеобразного человека с добрым и бескорыстным сердцем, человека благородного, мужественного и принципиального, умеющего даже в самые тяжелые для него времена смотреть на жизнь с оптимизмом, с юмором, с верой в доброе и светлое.
М. Булгаков ‑ художник, оставивший богатое литературное наследство почти во всех жанрах: начинал он с фельетонов, создал несколько драматических шедевров, повестей, рассказов, кончил творческий путь глубокими по содержанию и блестящими по форме романами «Мастер и Маргарита» и «Записки покойника» («Театральный роман»).
По оценке мемуарных материалов М. Булгаков ‑ человек сложной, трудной, трагической судьбы. Сейчас он признан и заслуженно прославлен.
А было время, когда он был лишен того, что по праву ему, как большому художнику, принадлежало. Он лишен был непосредственного общения с читателем, зрителем. Вокруг его имени создавали нездоровый интерес, каждую его вещь встречали подозрительно и часто видели в ней то, чего там вовсе не было. В конце 20-х и начале 30-х годов его беспощадно травили.
Подтверждение этому можно найти в книге: О. Литовский. Так и было. Очерки. Воспоминания. Встречи. – М.: Сов. Писатель, 1958. – 205 с. Осаф Литовский – советский критик, прототип ненавистного Маргарите критика Латунского, он получил свое бессмертие: враги знаменитых людей входят, как известно, в историю вместе с ними. В этой книге О. Литовский пишет: «Произведения М. Булгакова, начиная от его откровенно контрреволюционной прозы – «Дьяволиада», «Роковые яйца» – и кончая «Мольером», занимают место не в художественной, а в политической истории нашей страны, как наиболее яркое и выразительное проявление внутренней эмиграции, хорошо известной под нарицательным именем «булгаковщины».
Пусть М. Булгаков, по мнению О. Литовского, контрреволюционер, однако зачем же отрицать художественную значимость его произведений? Тогда же М. Булгакова оценили такие писатели, как М. Горький, В. Вересаев, М. Волошин, сравнившие дебют молодого писателя с дебютами Л. Толстого и Ф. Достоевского, оценили издатели Н. Ангарский и И. Лежнев.
Большой литературный дебют молодого врача Михаила Булгакова, на исходе гражданской войны покинувшего родной Киев и после долгих мытарств осевшего в Москве, состоялся на страницах журнала «Россия» в 1926 году. Издатели опубликовали фрагмент романа «Белая гвардия».
А вот как о первой встрече с молодым Булгаковым вспоминает В. В. Вересаев: «Пришел молодой человек, представился как литератор и просил прочитать «Записки врача». Меня это нисколько не удивило, а заинтересовало. Я ему сказал – чтобы писать записки врача, надо быть врачом. На что он довольно резко ответил, что он врач со стажем. Вид у него был настолько юный, что я подумал сначала, что это простая мистификация. Прочитав «Записки», я поверил, что это писал опытный, а не молодой врач». Затем М. Булгаков принес В. Вересаеву «Белую гвардию», после прочтения которой В. Вересаев стал одним из его первых почитателей, осознав, что появился талантливый писатель. В те годы В. Вересаев был главным редактором издательства «Недра», он утверждал, что так блестяще начинал в литературе лишь один Лев Толстой.
Интересные факты знакомства с М. Булгаковым имеются в воспоминаниях Н. П. Ракицкого. «Перед уходом Булгакова домой я узнал, что он из Киева, с Андреевского спуска. Улучив момент, я ему сказал на жаргоне киевских школьников: «Эй, рыжий валькерщик, скинь жакетку, да вдаримся! ». Нужно было видеть преобразившегося Михаила Афанасьевича, он бросился ко мне, обнял и произнес: «Вдаримся, милый! ». Мы как бы с того вечера побратались с ним».
Мемуарные свидетельства Н. Ракицкого дают несколько дополнительных штрихов к портрету М. Булгакова, в частности, показывают присущий ему живой интерес к встречающимся в действительности курьезам и анекдотическим нелепостям, интерес часто находивший выражение в его литературных произведениях и в устных рассказах.
Хотя о М. Булгакове сказано многое, хотелось бы привести еще анализ воспоминаний Пименова. Для постижения булгаковской натуры любопытны даже мельчайшие нюансы. Впервые В. Пименов увидел М. Булгакова на сцене – он выступал в знаменитом МХАТовском «Пиквикском клубе» в роли судьи. В. Пименову повезло: он видел перед собой и незаурядного актера, и легендарную личность. Раздумывая об этом своем зрительском счастье, он понял какую-то особую закономерность в том, что М. Булгаков выступал на МХАТовской сцене в диккеновском спектакле. Какие близкие это имена – бессмертный Ч. Диккенс и бессмертный М. Булгаков, юмор и горечь, сарказм и страдание, любовь и ненависть, слезы и смех, раздражение и восхищение самой человеческой природой!
Нельзя обойти стороной также и взаимоотношения М. Булгакова с А. Ахматовой.
В их судьбах, даже в миропонимании и интересах, было так много родственного, что кажется не случайностью их дружба. У одного – проза, у другой – поэзия. Они чувствовали, думали, а подчас и писали сходное, грозившее им гибелью от любой строки:
|
|
|
