 |
Перевод как коммуникация: кто? для кого? зачем?
|
|
|
|
Тот поворот, который произошел в XX веке во взглядах на перевод, во многом похож на революцию в литературоведении. Перевод стал восприниматься как коммуникативный процесс, в котором участвуют живые люди со своими противоречивыми желаниями, целями, потребностями. Неподвижный и непогрешимый оригинал перестал быть центром внимания – теперь исследователей стал интересовать получатель перевода, заказчик перевода, и – самое главное – исполнитель, т.е. переводчик. Кто заказал перевод? Кому он предназначается? Какие задачи решает? Как реагирует на него читатель? Какие цели ставил перед собой переводчик?
Все эти вопросы шли вразрез с традиционным взглядом на перевод, сформировавшимся за два тысячелетия в Западной Европе.
Идеальный перевод: мечта о прозрачном переводчике
Размышления о переводе в западно-европейской культуре всегда прежде всего концентрировались на переводе художественных и священных текстов, поскольку повседневный, практический перевод (письменный и устный), связанный с торговлей, переговорами, путешествиями, казался деятельностью гораздо более примитивной, понятной, находящейся ближе к ремеслу, чем к искусству. О переводе писали в первую очередь мыслители, философы, богословы, поэты – и наблюдения их чаще всего относились к собственной переводческой деятельности. Переводческое предисловие можно назвать самым ранним жанром переводоведения.
Первые труды о переводе дошли до нас из античности – уже в них поднимается вопрос, который стал основной дихотомией перевода: дух или буква? форма или смысл? Что важнее, передать каждое слово оригинала или же смысл сказанного (переводчики с древности знали, что эти задачи часто не удается совместить и приходится выбирать одно из двух). Цицерон писал о своих переводах речей Эсхила и Демосфена: «… Я полагал, что читатель будет требовать от меня точности не по счету, а – если можно так выразиться – по весу <… > Их речи я решил перевести так, чтобы все их достоинства были воспроизведены в переводе, т.е. все их мысли, как по форме, так и по содержанию и чередованию, слова же лишь постольку, поскольку это дозволяют условия нашего языка». Гораций же утверждал, что основная цель переводчика заключается в том, чтобы угодить заказчику. Тем не менее, в античные времена практиковались и дословные переводы древнегреческих оригиналов.
|
|
|
Конфликт между духом и буквой чрезвычайно обострился в случае перевода Библии. Так случилось, что центральным текстом европейской культуры стал переводной текст, который в силу своего статуса требовал от переводчика полного подчинения и не позволял выбрать букву в ущерб духу или дух в ущерб букве. То и другое было бы святотатством. Перевод священного текста должен был быть безупречно точным – так родилась мечта об идеальном, полном переводе, об абсолютной переводимости. Может быть, ярче всего эта мечта воплотилась в легенде о том, как создавалась Септуагинта[xiv] – первый перевод библии с древнееврейского на древнегреческий. Эта легенда повествует о том, как семьдесят два ученых книжника, по шесть от каждого из двенадцати колен Израилевых, взялись за перевод библии для Александрийской библиотеки по заказу царя Птолемея II (285-246 гг. до Р.X.). Эти семьдесят два мужа — каждый из которых работал в отдельной келье — закончили переводы в одно и то же время, и все полученные тексты звучали абсолютно одинаково. То есть перевод был совершенным, истинным, ни один из переводчиков не привнес ничего своего – ведь он совпал дословно у семидесяти человек! Так, конечно, быть не могло. Но эта иллюзия позволяла считать, что Септуагинта заменяет оригинал, сама становится оригиналом.
|
|
|
Следующим переводом Библии, который Европа стала воспринимать как оригинал, была Вульгата, перевод на латынь, сделанный Св. Иеронимом в IV веке. Его переводческое кредо - одно из самых цитируемых высказываний в переводоведении. «…В переводе с греческого, кроме Св. Писания, в котором и расположение слов есть тайна, необходимо передавать не слово в слово, а мысль в мысль». Заметьте эту оговорку: «кроме Священного Писания». Здесь нельзя поменять даже «расположение слов», но нельзя упустить и крупицу смысла. Переводчик – заложник заведомо невыполнимой задачи – мог лишь полностью положиться на свое смирение и трудолюбие.
Библейский канон во многом распространился и на перевод других текстов «повышенной важности» - художественных, философских, богословских. Автор обладал абсолютным авторитетом, переводчик же воспринимался как инструмент, зеркало (чем меньше дефектов, тем отражение точнее).
Так сформировались основные принципы западно-европейского взгляда на перевод:
· приоритет оригинала
· идеал абсолютной переводимости
· статичное представление о переводе
· «прозрачность», инструментальность переводчика
· прескриптивность (предписательность) переводческой теории
Цели и средства
Интересно, что «функциональный», «коммуникативный» взгляд на перевод возник в XX веке также на почве библейских переводов. В шестидесятые годы стали публиковаться труды Юджина Найды, который с начала сороковых годов работал в библеистских обществах над «миссионерскими» переводами Библии. Именно Найда впервые предложил стройную теорию, которая обсуждала не вопрос «как лучше сохранить верность оригиналу», а вопрос «как вернее произвести нужное впечатление на читателя»? Найда предложил различать «формальную» и «динамическую» эквивалентность. Понятно, что это был некоторый аналог старого противостояния дословного и смыслового перевода, «буквы и духа», однако «динамическая эквивалентность» была связана именно с конкретным контекстом, конкретной целевой аудиторией и конкретной целью перевода. Найда и Тэйбер в книге «Теория и практика перевода» 1969 г. прямо говорят, что переводить нужно по-разному в зависимости от того, кому предназначается перевод. Критерием успешности такого перевода является отклик аудитории. Позднее Найда усовершенствовал и видоизменил свою теорию, и в книге 1986 года, написанной в соавторстве с Я. де Варда он отказывается от понятия «динамическая эквивалентность» и теперь называет предпочтительный, по его мнению, метод перевода «функциональной» эквивалентностью. Во главу угла была поставлена коммуникативная ситуация – Найда отмечал важность контекста, особенности принимающей культуры.
|
|
|
Найда во многом опирался на лингвистические теории перевода, которые бурно развивались в XX веке. Эти теории часто шли по пути сравнения пары языков и устанавливали соответствие между теми или иными синтаксическими конструкциями и языковыми единицами. Найда шагнул за пределы языковых соответствий, указал на то, что истинное соответствие зависит от ситуации; однако остался в рамках прескриптивного подхода, который подразумевает наличие одного правильного перевода для каждой конкретной ситуации. В середине 1980-х годов разработки Найды получили развитие в так называемой теории скопоса («скопос» по-гречески «цель»), которую выдвинули Катарина Райс и Ханс Фермеер. Согласно этой теории, перевод следует судить по тому, насколько успешно он достигает поставленной цели. Эта, казалось бы, несложная мысль, стала своего рода открытием – вопрос о цели перевода долго казался самоочевидным.
Казалось бы: как можно ставить вопрос о цели перевода священного текста? Конечно же, максимальная верность, точность, полнота. Однако и верность, и точность и полнота могут быть поняты совершенно по-разному. Различные цели перевода глубоко влияли на понимание верности, что хорошо видно в том числе на примере переводов Библии.
Католическая церковь, сопротивляясь переводам Библии, выдвигала различного рода «филологические» препятствия (например, отсутствие в национальных языках нужной лексики), но на самом деле старалась сохранить монополию на понимание библейского текста – и, тем самым, собственное господствующее положение. Начавшаяся в XVI веке Реформация сделала переводы Библии на национальные языки основным инструментом освобождения от католической церкви. Вождь Реформации в Германии Мартин Лютер, который перевел Библию на немецкий, заложив основы немецкого литературного языка, тоже, казалось бы, приводил чисто лингвистические доводы в спорах с «ослами-папистами», как он именовал своих оппонентов: «…Нет нужды спрашивать у букв латинских, как по-немецки говорить надлежит, как эти ослы делают, а спрашивать о том у матери в доме, у детей на улице, у простого человека на рынке надобно, и примечать, что у них с уст слетает, да в согласии с этим и переводить, тогда и они поймут да заметят, что с ними по-немецки говорят»,[xiv] - писал Лютер. Легко заметить, что Лютер – как позже Найда – ориентируется на коммуникативную ситуацию и вполне конкретную целевую аудиторию: «мать в доме и простого человека на рынке». Таким образом он противостоит католической монополии на понимание священного текста.
|
|
|
Должна ли Библия быть понятной? Загадочной и возвышенной? Будут ли перевод читать вслух в церкви, или же он предназначается для вдумчивого чтения дома? Все эти обстоятельства влияют на выбор переводческой стратегии. И всегда – всегда! – какая-то особенность текста оказывается потеряна в переводе.
Теория скопоса заявила о том, что конкретная цель перевода, влияющая на выбор переводческой стратегии – норма, а не досадная помеха на пути к оригиналу. Это чрезвычайно важный тезис, который позволяет признать, что один и тот же текст может быть переведен по-разному в разных обстоятельствах, что «правильных» переводов может быть бесконечно много. Это одновременно поворот переводческому релятивизму и к дескриптивной (описательной) теории перевода, которая в основном и развивалась на Западе во второй половине XX века.
|
|
|
