М. Хайдеггер

Наука становится исследованием благодаря проекту и его обеспечению через строгость научного подхода. Проект и строгость впервые развертыва­ются в то, что они суть, только благодаря методу. Метод характеризует вто­рую существенную для исследования черту. Спроектированная сфера не станет предметной, если не предстанет во всем многообразии своих уров­ней и переплетений. Поэтому научное предприятие должно предусмотреть изменчивость представляемого. Лишь в горизонте постоянной изменчивос­ти выявляется полнота частностей, фактов. Но факты надлежит опредметить. Научное предприятие должно поэтому установить изменчивое в его изменении, остановить его, оставив, однако, движение движением. Устой­чивость фактов и постоянство их изменения как таковых есть правило. Пос­тоянство изменения, взятое в необходимости его протекания, есть закон. Лишь в горизонте правила и закона факты проясняются как факты, како­вы они есть. Исследование фактов в области природы сводится, собствен­но говоря, к выдвижению и подтверждению правил и законов. Метод, с по­мощью которого та или иная предметная область охватывается представле­нием, имеет характер прояснения на базе ясного, объяснения. Это объяснение всегда двояко. Оно и обосновывает нечто неизвестное через из­вестное, и вместе подтверждает это известное через то неизвестное. Объяс­нение достигается в ходе исследования.

В науках о природе исследование идет путем эксперимента в зависимости от поля исследования и цели объ­яснения. Но не так, что наука становится исследованием благодаря экспе­рименту, а, наоборот, эксперимент впервые оказывается возможен там и только там, где познание природы уже превратилось в исследование. Толь­ко потому, что современная физика в своей основе математична, она может стать экспериментальной. И опять же, поскольку ни средневековая doctrinа, ни греческая ерisteme - не исследующие науки, дело в них не доходит до эксперимента. Правда, Аристотель первым понял, что значит emperia (experientia): наблюдение самих вещей, их свойств и изменений при меня­ющихся условиях и, следовательно, познание того, как вещи ведут себя в порядке правила. Однако ехреrimentum как наблюдение, имеющее целью только познание, пока еще в корне отлично от того, что принадлежит ис­следующей науке, от исследовательского эксперимента, — даже тогда, ког­да античные и средневековые наблюдатели работают с числом и мерой, и даже там, где наблюдение прибегает к помощи определенных приспособле­ний и инструментов. Ибо здесь полностью отсутствует решающая черта эксперимента. Он начинается с полагания в основу определенного закона. Поставить эксперимент — значит представить условие, при котором определенную систему движения можно проследить в необходимости протека­ющих в ней процессов, т. е. сделать заранее поддающейся расчету. Выдви­жение этого закона происходит, однако, с учетом общей разметки предмет­ной сферы. Она задает критерий и привязывает к себе предвосхищающее представление условий эксперимента. Такое представление, в котором и с которого начинается эксперимент, не есть произвольный плод воображе­ния. Недаром Ньютон говорил: hypotheses non fingо, полагаемое в основу не измышляется по прихоти. Гипотезы развертываются из основополагаю­щей схемы природы и вписаны в нее. Эксперимент есть образ действий, ко­торый в своей подготовке и проведении обоснован и руководствуется по­ложенным в основу законом и призван выявить факты, подтверждающие закон или отказывающие ему в подтверждении. Чем точнее спроектирова­на основная схема природы, тем точнее очерчена возможность эксперимен­та. Часто поминаемый средневековый схоласт Роджер Бэкон никак не мо­жет поэтому считаться предтечей современного исследователя-экспери­ментатора, он остается пока еще просто преемником Аристотеля. Дело в том, что к его времени христианский мир перенес подлинное богатство истины в веру, в почитание истинности слова Писания и церковного уче­ния. Высшее познание и наука — богословие как истолкование божествен­ного слова Откровения, закрепленного в Писании и возвещаемого цер­ковью. Познание здесь не исследование, а верное понимание законодатель­ного слова и возвещающих его авторитетов. Поэтому главным для приобретения знаний в Средние века становится разбор высказываний и ученых мнений различных авторитетов. <... >

Современный исследовательский эксперимент есть, однако, не просто наблюдение более точное по уровню и охвату, а совершенно иного рода метод подтверждения закона в рамках и на службе определенного проек­та природы. Естественно-научному эксперименту соответствует в историко-гуманитарных науках критика источников. Это название означает те­перь весь комплекс разыскания, сопоставления, проверки, оценки, хране­ния и истолкования источников. Основанное на критике источников историческое объяснение, конечно, не сводит факты к законам и прави­лам. Однако оно не ограничивается и простым сообщением о фактах. В ис­торических науках не меньше, чем в естественных, метод имеет целью пред-ставить постоянное и сделать его предметом. Предметной история может стать только тогда, когда она ушла в прошлое. Постоянное в прош­лом, то, на что историческое истолкование пересчитывает единственность и непохожесть всякого исторического события, есть всегда-уже-однажды-имевшее-место, сравнимое. В постоянном сравнении всего со всем само­понятное выходит в общий знаменатель, утверждаясь и закрепляясь в качестве единой схемы истории. Сфера исторического исследования ох­ватывает лишь то, что доступно историческому истолкованию. Неповто­римое, редкостное, простое, словом, великое в истории никогда не самопонятно и потому всегда необъяснимо. Историографическое исследова­ние не отрицает величия в исторических событиях, но объясняет его как исключение. При таком способе объяснения великое измеряется обыч­ным и средним. Никакого другого объяснения истории не существует, пока объяснением считается приведение к общепонятности и пока история есть исследование, т. е. объяснение. Поскольку история как исследование проектирует и опредмечивает прошлое в виде объяснимой и обозримой системы факторов, постольку в качестве инструмента опредмечивания она требует критики источников. По мере сближения истории с публи­цистикой критерии этой критики меняются.

Каждая наука в качестве исследования опирается на проект той или иной ограниченной предметной сферы и потому необходимо оказывается частной наукой. А каждая частная наука в ходе достигаемого ею методичес­кого развертывания исходного проекта должна дробиться на определенные поля исследования. Такое дробление (специализация) никоим образом не есть просто фатальное побочное следствие растущей необозримости ре­зультатов исследования. Оно не неизбежное зло, а сущностная необходи­мость науки как исследования. Специализация не продукт, а основа прог­ресса всякого исследования. Последнее не расползается в своем поступа­тельном движении на произвольные отрасли исследования, чтобы затеряться в них; ибо новоевропейская наука обусловлена еще и третьим основополагающим процессом: производством.

Хайдеггер М. Время и бытие. –

М.: Республика, 1993. – С. 41-47.

Вопросы для самоконтроля:

1. Какое место занимает метод в научном исследовании?

2. В чем своеобразие исследовательского эксперимента как определяющей черты науки Нового времени?

3. Почему греческую и средневековую науки нельзя назвать экспериментальными?

4. Отличается ли интерпретация эксперимента в греческой и новоевропейской интеллектуальной традиции?

5. В чем особенности исследовательского метода в исторических науках?

6. Почему специализация является необходимым следствием развития исследования?