Пассивное оформление перфекта переходного глагола

I ЛО1

логичных явлений за пределами индоевропейских языков. Мы
I постараемся представить факты в истинном свете и предложим
I совершенно иное их объяснение.

 

После появления часто цитируемой статьи Г. Шухардта, в ко­торой он утверждал «пассивный характер переходного глагола в кавказских языках» ¹, интерпретация конструкций с переходным глаголом как пассивных, казалось, находит подтверждение во все большем числе языков самых различных семей ². Стало даже скла­дываться мнение, что пассив был обязательным выражением при переходном глаголе на определенной стадии развития флективных языков. Эта обширнейшая проблема связана с явлениями синтак­сиса и управления, которые в некоторых языках сопровождают употребление «транзитивного» падежа (эргатива и т. п.), оформ­ляющего конструкцию с переходным глаголом и отличающегося от падежа субъекта. Но одновременно, по мере того как лингви­стическое описание все больше стремится опереться на постоянные и строгие дефиниции, выявляются и серьезные трудности при по­пытке дать объективную характеристику структуре таких кате­горий, как пассив и транзитив ³. Поэтому так настоятельна необ­ходимость полного пересмотра и самих этих понятий, и тех язы­ковых фактов, к которым они применялись.

В данной статье мы хотели бы предварить эту дискуссию, рас­смотрев проблему в свете индоевропейского материала. Принято считать, что по меньшей мере двум древним индоевропейским язы­кам свойственна пассивная конструкция с переходным глаголом, и на это обстоятельство ссылаются для обоснования истории ана-

¹ Н. Schuchardt, Ueber den passiven Charakter des Transitivs in den kauka-
sischen Sprachen (SB. Wien. Akad., t. 133, 1895).

² Обзор этого вопроса см.: Hans Schnorr von Carolsiel d, Transitivum und
Intransitivum, IF, LII (1933), стр. 1—31.

³ См., например, последнюю работу X. Хендриксена: Н. Hendriksen,
The Active and the Passive, в сб. «Uppsala Univers. Arsskrift», 1948, 13, стр. 61 и ел.

В 1893 г. В. Гейгер уже самим заглавием своей статьи утверж­дал «пассивное оформление претерита переходных глаголов в персидском языке» ⁴. При этом он опирался на древнеперсидское выражение ima tya mana krtam «вот то, что я сделал», букв, «то, что мною было сделано», которое с тех пор постоянно приводят с той же целью, желая показать, что претерит с самого возникно­вения имел и сохраняет пассивную конструкцию на протяжении всей истории персидского языка вплоть до современных говоров. Известно, что эта древнеперсидская конструкция предопределила форму претерита переходного глагола и форму местоимения в среднеперсидском, где mana krtam дало man kart, а это последнее далее подготовило новоперсидское man kardam, вновь ставшее активным и транзитивным, получив личные окончания. Вот уже полвека лингвисты используют эту теорию и при анализе форм претерита переходного глагола в древних и современных диалек­тах персидского языка ⁶ ссылаются на пассивную — по происхож­дению или по употреблению — конструкцию ^в.

Поскольку наиболее четко эта конструкция представлена в древнеперсидском, следует обратиться к подробному рассмотре­нию всей совокупности соответствующих форм в этом языке. Вне­сем только одну существенную поправку: речь идет не о «прете-рите», а о перфекте, или, скорее, о таком обороте, который в древ­неперсидском заменил собою древний перфект '.

Ниже мы даем, несмотря на их малое разнообразие, полный перечень персидских примеров, могущих быть использованными в этом случае:

ima tya mana krtam «вот то, что я сделал» (В. I, 27; IV, 1, 49);

utamaiy vasiy astiy krtam «я многое (другое) еще сделал» (В. IV, 46);

tya mana krtam (В. IV, 49; rest. NRb 56), tyamaiy krtam (NRb 48; X. Pers. b 23; d 19) «то, что я сделал»;

avaiSam ava ⁸ naiy astiy krtam уаба mana... krtam «они не сде­лали столько, сколько я сделал» (В. IV, 51);

avaGaSam hamaranam krtam «(и)так, дали они сражение» (В. II, 27, 36, 42, 47, 56, 62, 98; III, 8, 19, 40, 47, 63, 69);

⁴ W. Geiger, Die Passivkonstruktion des Prateritums transitiver Verba im Iranischen, в сб. «FestgruB an Rudolf v. Roth», 1893, стр. 1 и ел.

⁶ Это относится и к нашей книге «Grammaire du vieux-perse», 2-е изд., стр. 124.

о Например, G. Morgenstierne, NTS, XII, 1940, стр. 107, прим. 4, при объяснении претерита переходного глагола в языке пушту.

' Gramm. du v. p., 2-е изд., стр. 122 и ел.

а форма и значение др.-перс, ava «столько» обосновываются в заметке в BSL, XLVH (1951), стр. 31.

7 Бенвенист

 

 

tya mans krtam uta tyamaiy pissa krtaffl «то, что сделал я и что сделал мой отец» (X. Pers. a 19—20; с 13—14);

tya mana krtam ids uts tyamaiy apataram krtam «то, что сделал я здесь, и то, что сделал я в другом месте» (X. Pers. b 23);

tyataiy gausays [xSnutam "] «то, что [слышал] ты своими ушами» (D. NRb 53).

В трех десятках примеров мы наблюдаем замечательное посто­янство в употреблении рассматриваемого оборота, обусловленное прежде всего догматическим характером текста. В этом списке независимо от того, представлен субъект именем или местоимением в полной (mans) или энклитической форме (-maiy, -taiy, -5am), падеж остается одним и тем же. Падежом деятеля является генитив-датив.

Но в этом случае возникает вопрос: на основании какого кри­терия мы признаем эту конструкцию пассивной? Можем ли мы считать, что если слово, обозначающее деятеля, стоит в генитиве-дативе, а сказуемое представлено отглагольным прилагательным, то тем самым конструкция определяется как пассивная? Чтобы привести неоспоримые подтверждения этого положения, следовало бы найти такую же конструкцию в каком-либо другом выражении, пассивный характер которого подтверждался бы употреблением в нем глагольной формы из морфологического класса пассивных глагольных форм. Мы должны поэтому рассмотреть, каким об­разом в древнеперсидском строится глагольная форма, снабжен­ная показателями пассива, и в особенности как в этом случае оформляется слово, обозначающее деятеля.

В персидских текстах есть два примера конструкций с глаголом в пассивном залоге:

tyasjam hacSma a0ahya «то, что им мною было приказано» (В. I 19—20; NRa 20; X. Pers. h 18);

yaGasSm hacama абаЬуа «как мною им было приказано» (В. I, 23—24).

Это действительно пассивная конструкция, морфологически оформленная. Сразу же становится очевидным ее отличие от кон­струкции перфекта. Здесь деятель оформляется не генитивом-дативом, а аблативом с показателем hacs. Таким образом, tyasam hacama aBahya переводится буквально «quod ill is a-me iubebatur». Такова единственная синтаксическая структура, которую в пер­сидском языке с полным основанием можно отнести к пассивному залогу ¹⁰. Этого достаточно, чтобы опровергнуть, традиционную точку зрения, согласно которой перфект tya mans krtam является

^в Восстановление этого причастия может показаться спорным, на его месте допустимы и Другие формы. Но во всяком случае здесь должно быть какое-то при­частие, и принципиальную важность для нас представляет сама конструкция.

¹⁰ Любопытно, что эти примеры — единственные, позволяющие уяснить оформление пассивного залога,—упомянуты Кентом (R. G. Kent, Old Persian, § 275) в разделе, весьма скудном, посвященном пассивному залогу.

 

формой пассива. Различие в падежных формах местоимения, mana, с одной стороны, hacama — с другой, показывает, что перфект следует трактовать как самостоятельную и, во всяком случае, отличную от пассива категорию.

Поскольку особенностью перфекта является форма генитива-датива для имени деятеля, то для правильного понимания этой конструкции необходимо определить обычную функцию генитива-датива вообще, независимо от рассматриваемой проблемы. Упо­требление этого падежа в роли определителя имени (mana pita «мой отец») здесь не представляет для нас интереса. Более интересна функция дательного падежа, представленная в приведенных при­мерах в энклитической форме -Sam «(то, что) им (было приказано)». Но самое примечательное представляет собой тот факт, что в соче­тании с одной из форм глагола «быть» генитив-датив выражает предикат обладания: utataiy yava tauhma ahatiy «и пока будет у тебя семя» " (В. IV, 74, 78); utataiy tauhma vasiy biyS «и да будет у тебя много семени» (В. IV, 75); darayava[h]au§ pussa aniyaiciy ahanta букв. «Дарию были другие сыновья, Dario (не Darii) alii filii erant» (X. Pers. f 28), то есть «у Дария были и другие сыновья»¹²; avahya ka(n)bujiyahys brata brdiya nSma aha «у этого Камбиза был брат по имени Брдия» (В. I, 29—30). Здесь стоит напомнить, что,' как установил Мейе ¹³, в индоевропейских языках для выра­жения идеи обладания в течение длительного времени употреб­ляется только оборот est mihi aliquid букв, «мне есть нечто», а глагол «иметь» во всех языках появился сравнительно поздно. Древнеперсидский язык также не отступает от этого древнего способа и передает значение «я имею сына» выражением *mana pussa astiy ¹⁴ «mihi filius est, мне сын есть».

Из этого положения и вытекает объяснение перфекта. Перед нами две конструкции, образующие в точности два параллельных ряда, одна посессивная, *manS pussa astiy, другая перфектная, mans krtam astiy. Этот полный параллелизм и выявляет значение персидского перфекта, который представляет собой посессив. По­добно тому как mana pussa astiy «mihi filius est, мне сын есть» рав­ноценно «habeo filium, имею сына», точно так же mana krtam astiy следует понимать как «mihi factum est, мне сделано», равное «habeo

¹¹ Относительно перевода tau[h]ma см. BSL, XLVII, стр. 37.

¹² Пер. Кента: «other sons of Darius there were» («Old Persian», стр. 150) лишь
на первый взгляд кажется дословным. Кент неверно понял подлинный смысл этой
фразы, не увидев, что генитив-датив употреблен здесь в функции предиката. Ведь
осью рассуждения является имя Дария: «у Дария были другие сыновья, кроме
меня, но именно мне он отдал предпочтение». То же замечание относится и к пер.
В. I, 29—30: «Of that Cambyses there was a brpther».

¹³ A. Meillet, Le developpement du verbe «avoir», «Antiddron... J. Wacker-
nagel», 1924, стр. 9—13.

¹⁴ Для удобства это выражение эыделено из последнего персидского примера.
Оно сохраняется, впрочем, и в среднеперсидском: ёп zanke-Syak pust ast «эта жен­
щина, у которой есть сын» (HR, II, стр. 91).

7* 195

factum, имею сделанным». Перфект и был приведен в соответствие с моделью посессивной конструкции, и смысл его, вне всякого сомнения, посессивный, поскольку, хотя и в другом обороте, он передает буквальное значение типа habeo factum «имею сделан­ным». Сходство выражений становится очевидным, как^ только мы выстроим их в ряд:

*mana pussa astiy «mihi filius est» = «habeo filium»;

mana krtam astiy «mihi factum est» = «habeo factum».

Таким образом, изменяется представление о персидском пер­фекте. Именно перфект активного залога в форме посессивной кон­струкции и реализует уже начиная с западнодревнеперсидского тот тип перифрастического выражения, который до сих пор считался позднейшей инновацией, имевшей распространение только в во-сточносреднеперсидском (ср. ниже, стр. 201).

Теперь можно считать установленным, что представление о будто бы «пассивном» оформлении перфекта переходного глагола возникло из-за неверной интерпретации фактов персидского языка. К несчастью, это неточное определение повредило конкретным исследованиям и привело к неправильному пониманию как под­линного значения этой формы, так и ее важности для всей истории языка. Поэтому факты персидского языка и среднего и нового периодов следует пересмотреть в свете сделанного вывода, который восстанавливает единство развития всего персидского языка и объ­единяет его с параллельной эволюцией других индоевропейских языков.

Теперь мы можем приступить к проблеме, которая на первый взгляд кажется совершенно иной и связанной с предыдущей только тем, что касается перфекта, но уже ь другом языке. Речь пойдет о перфекте переходного глагола в классическом армянском языке, т. е. о конструкции, которая тоже расценивалась как связанная с пассивом. Однако схожесть обеих проблем не только в том, что они получали одинаковое освещение.

В армянском языке перфект переходного и перфект непереход­ного глаголов четко различаются. Хорошее описание обоих типов перфекта можно найти в работе С. Лионнэ (S. Lyonnet, Le par-fait en armenien classique, P., 1933). Общим у обоих типов является то, что они выражаются перифрастически. Но они различаются падежной формой, в которой стоит имя деятеля. Перфект непере­ходного глагола строится по такой схеме: субъект в номинативе + неизменяемое причастие с суффиксом -eal + «быть». Так, перфект es cneal em означает дословно «ego natus sum, я рожден есмь» с тем же порядком слов; или zamanak haseal 6 — «пора наступила (есть)»; Yisus ekeal бг— «Иисус пришел», и т. п. В подобной кон­струкции ничто не требует комментария, поскольку все здесь соответствует нормам языков, которые используют перифрасти­ческую форму для перфекта непереходного глагола.

В перфекте переходного глагола конструкция остается похо­жей и складывается из тех же элементов. Отличие в том, что на этот раз субъект стоит не в номинативе, а в генитиве, причем пере­ходный глагол управляет объектом в аккузативе: nora bereal 6 «он принес» (где nora—генитив «его»); 6г nora hraman areal «он получил приказ»; zayn nsan arareal Sr nora «он совершил это чудо»

(_{nora_____} генитив, z-ayn nsan— аккузатив); zinc' gore gorceal 6 k'o

«что ты сделал?», букв, «какое действие (акк.) ты (k'o, ген.) сделал?»; oroc' teseal er zna «те, кто его видел» (букв, огос «тех», ген.); zpayn im ас' awk' teseal ё «я видел этот край своими глазами» '(im «меня»,

ген.).

По сравнению с логически стройной схемой перфекта непере­ходного глагола бросается в глаза необычность конструкции пер­фекта переходного глагола. В-ней все подобно первой, кроме того, что субъект, «активная» роль которого при переходном глаголе должна бы быть подчеркнута, выражается генитивом. Здесь не только проявляется необъяснимое расхождение с перфектом непе­реходного глагола, но и возникает необычный оборот, эквивалента которому, по-видимому, не знает ни один индоевропейский язык. Несмотря на долгие споры, этот перфект так и остается загадкой.

Теперь уже вряд ли кто станет настаивать на гипотезе о влия­нии кавказских языков на армянский, к которой склонялся Мейе, потому что в других индоевропейских языках не с чем сравнить данное явление¹⁵. Г. Деетерс (G. Deeters), крупнейший специа­лист в этой области, на основе тщательного анализа фактов кав­казских ^1в, а точнее картвельских языков (речь идет об идее «пас­сивной структуры переходного глагола», поддержанной автори­тетом Шухардта) показал, что в этих языках нет ничего общего с рассматриваемой армянской конструкцией и они не могут помочь в ее истолковании ¹⁷. «Эта конструкция,— говорит он,— так же необычна для любого кавказского языка, как и для языка индо­европейского» ¹⁸. Но в то же время, основываясь на новой интер­претации формы с суффиксом -eal, Мейе высказал идею, которая, казалось, могла бы объяснить употребление генитива в качестве падежа субъекта. Мейе предположил, что эта форма была не при­частием, как в перфекте непереходного глагола, а древним именем действия (названием процесса) с суффиксом *-1о-, так что nora bereal ё «он принес» означало буквально «имеет место (ё) прине­сение (bereal) его (nora)» ¹⁹. Такая трактовка помогла бы преодо­леть все трудности и устранить аномалию генитива как падежа субъекта, превратив его в генитив предикативный.

¹⁵ A. Meillet, MSL, XI, стр. 385, и «Esquisse...», стр. 68.

¹⁶ Единственным наиболее полным их изложением, насколько нам известно,
остается работа Дирра (Dirr, Einfuhrung, стр. 63 и ел.)

¹⁷ G. Deeters, Armenisch und Sudkaukasisch, 1927, стр. 77 и ел.

¹⁸ Цит. соч., стр. 113.

1» Meillet, Esquisse, 1-е изд., стр. 68; «Esquisse», 2-е изд., стр. 128.

К этому взгляду, который Мейе высказал в 1903 г. и которого придерживался до конца, присоединились все языковеды, зани­мавшиеся этой проблемой, вплоть до авторов новейших исследо­ваний об армянском глаголе ²⁰. Тем не менее, соглашаясь с этой точкой зрения, некоторые ученые высказывали по меньшей мере одно возражение. Почему тот же самый оборот не был использован в интранзитивном перфекте? Если можно сказать «имеет место принесение меня», чтобы выразить мысль «я принес», то с тем же основанием можно было бы сказать «имеет место прихождение меня», чтобы передать содержание «я пришел». Однако по-армянски говорят буквально «я есть пришедший». Другая, связанная с первой трудность, на которую наталкивается объяснение Мейе, связана со статусом формы на -eal. He имея никаких оснований для разделения этой формы на две разновидности, мы вынуждены были бы признать, что в перфекте непереходного глагола форма на -eal выступает как причастие, а в транзитивном перфекте, и только) там,— как имя действия. Такое решение относит эту проблему к предыстории форм на -1, и в частности к предыстории инфини­тива, связь которого с этим именем действия на -eal оказывается очень неясной. Наконец, значение перфекта этим также вовсе не объясняется: «имеет место принесение меня» скорее должно было бы означать «я несу» или «я нахожусь в процессе несения», чем «я принес». Синтаксическое иносказание, которое предполагается этим объяснением, оставляет армянскую конструкцию такой же изолированной и необычной, какой она была до этого. Выхода из этих трудностей мы не видим.

Теория, которую мы могли бы принять, должна решать эту проблему, сохраняя за каждым членом данной конструкции обыч­ную для него в армянском синтаксисе функцию. Главные элементы конструкции — генитив имени или местоимения, обозначающий деятеля, и именная форма на -eal. Последняя представляет собой в армянском языке форму причастия, и ничего иного: причастие от непереходного глагола (ekeal «пришедший») или причастие пассивное, от переходного (bereal «принесенный»). Это установлен­ный факт, отклоняться от которого мы не имеем права. Генитив субъекта-деятеля также следует рассматривать как генитив в одной из тех функций, которые этот падеж выполняет обычно. Таковы исходные данные.

Напомним, что в склонении имени в армянском языке генитив и датив имеют единую флексию; эти два падежа различаются только местоименной флексией в единственном числе. Генитив с глаголом «быть» в армянском языке выступает в роли предиката обладания. В классических текстах множество примеров такого употребления.

²⁰ Brugmann, Grundrifi, 2-е изд., стр. 502; Pedersen, KZ, XL, стр. 151 и ел., и «Tocharisch», 1941, стр. 46; Schuchardt, WZKM, XIX, стр. 208 и ел.; Deeters, Arm. und Siidkaukas., 1927, стр. 79; Maries, «Rev. Et. Arm.», X (1930), стр. 176; Lyonnet, Le parfait en armenien classique, P., 1933, стр. 68.

Вот некоторые из них: Ев. от Луки, III, 11: оуг ic' en erku handerjk' «тот, кто имеет два платья, 6 s^cov био %iT<I>vac;», букв, «кого (оуг) два платья»; Ев. от Матфея, XXII, 28: оуг yewt' anc'n efic'i па kin «кто из семи возьмет жену?, ttvog tuv ёлта еехтса vuv-q», букв, «кого (оуг) из семи будет женщина?»; Ев. от Луки, VI, 32: zinc'Snorh 6 jer «какую благодарность вы за это имеете?, noia ofxtv %apig eoriv;», буквально «какая вас (jer) благодарность?»; Ев. от Луки, VII, 41: erku partapank' gin urumn p'oxatui «один заимодавец имел двух должников, 86о xpsocpeiAirai -qcrav 6avi<rnj tivi», буквально «одного (urumn— генитив от omn неопр.) заимодавца было два должника»; Ев. от Матфея, XXI, 28: afn mio] Ein erku ordik' «один человек имел двух сыновей, <&^rv0pconoc; el%e боо texva», букв, «одного че­ловека (агп) было два сына»; Ев. от Марка, XII, 6: ара ordi mi 5r iwr sireli «и еще он имел любимого сына, In eva elxev viov ауащ- tov», букв, «и еще был его (iwr) любимый сын»; Ев. от Луки XVI, 28: en im and elbark' hing «ибо я имею пять братьев, 1х<в y«P nsvte абеАдроуе», букв, «ибо меня (im) есть пять братьев»; Ев. от Иоанна, VIII, 41: mi 6 hayr mer astuac «мы имеем одного отца — бога, svee латгра Ixofxev tov 6s6v», букв, «нас (mer) один отец». Больше нет необходимости приводить тексты для подтверждения посессивной функции этого предикативного генитива ^п.

Вернемся теперь к транзитивному перфекту и, оставляя за причастием на -eal пассивное значение, которое оно и должно иметь, рассмотрим генитив субъекта в только что иллюстрирован­ной посессивной функции. Оборот пога 6 gorceal переводится «eius est factum, его есть сделано», что представляет собой обычный армянский эквивалент посессивного выражения ²²; точно так же говорится nora s handerj «eius est vestimentum, его есть одежда», причем конструкции с именем и с причастием аналогичны. Вы­строив в два параллельных ряда эти обороты, мы обнаруживаем идентичность их структуры, из чего с очевидностью вытекает соб­ственное значение транзитивного перфекта:

пога 5 handerj «eius est vestimentum» = «habet vestimentum»;

nora E gorceal «eius est factum» = «habet factum».

Следовательно, перфект переходного глагола не представляет собой ни подражания какому-либо иноязычному типу, ни ано­мальной формы. Мы имеем в нем посессивное выражение, основан­ное на идиоматической модели в самом армянском языке, и переда-

²¹ Другие примеры можно найти у Мейе, MSL, XII, стр. 411 и в статье
Г. Генде (G. Guendet) о переводе греч. fyeiv в классическом армянском, «Rev. Et.
Indo-europ.» I (1938), стр. 390 и ел.

²² [Эти страницы были уже напечатаны, когда я обнаружил, что И. Ломан
(J. Lohmann, KZ, LXIII (1936), стр. 51 и ел.) пришел точно к такому же толко­
ванию армянского перфекта, но другим путем, отправляясь от фактов грузинского
языка.]

вало оно, очевидно, типичное Значение перфекта переходного гла­гола. Таким образом, эта форма не только утрачивает свою необыч­ность, но и приобретает особый интерес как для определения пер­фекта вообще, так и для истории армянского глагола.

Синтаксическое своеобразие этого перфекта заключается в том, что от самых штоков письменной традиции он имеет прямое уп­равление, показателем которого выступает частица z-; например, oroC teseal 5r z-na «те, которые видели его, oi Bscopouvteg aoxov» (Ев. от Иоанна, IX, 8). Иными словами, z-gorc gorceal 5 nora «он сделал эту работу» означает не «eius facta est opera», a «eius factum est operam». Поскольку «eius factum est» эквивалентно «habet fac­tum», нет ничего удивительного в том, что оборот «eius factum est» перенимает прямое управление от древнего fecit, на месте которого он появляется в армянском, и предполагает определенный объект. Этим доказывается, что перфект переходного глагола, несмотря на свое перифрастическое строение, функционировал как простая форма и его употребление было вполне устойчивым. Можно пред­полагать, хотя доказать это и невозможно, что типу «eius factum est operam» предшествовал такой тип, как «eius facta est opera». Во всяком случае, в исторический период перфект переходного гла­гола по отношению к своему объекту ведет себя как простая форма переходного глагола.

Мы рассмотрели «пассивное» выражение транзитивного пер­фекта в двух разных языках. В обоих случаях «пассивная» кон­струкция на поверку оказывается посессивной формой и эта по­следняя выступает как собственный показатель транзитивного перфекта. Каждое из этих двух явлений по-своему обосновано в истории своего языка. Между ними нет связи, как нет и взаимного влияния. Совпадение между персидским и армянским тем более замечательно, что оба языка приходят к одинаковому результату разными путями и в разные исторические периоды.

Непосредственным следствием нашего анализа является то, что на месте непонятной особенности выражения, как в армянском, или нецелесообразной синтаксической перифразы, как в древне-персидском, мы обнаруживаем в обоих языках давно известную конструкцию: перфект переходного глагола передается с помощью глагола «иметь» или какого-либо его субститута. Таким образом, и древнеперсидский и армянский включаются в ту группу языков, от хеттского до современных западноевропейских, которые для создания или воссоздания перфекта прибегали к вспомогательному глаголу «иметь» ^г9.

^{рк ЭТОГ0} Р^{азвития} Д^ан У Ж. Вандриеса в сб. «Melanges J. van Ginneken», 1937, стр. 85—92; эта статья перепечатана в книге: J. Vendryes, Choix d'etudes linguistiques et celtiques, 1952, стр. 102—109.

Что касается иранских языков, то давно известные факты полу­чают теперь новое освещение. Так, перфект с глаголом dar- «иметь» в согдийском языке, обнаруженный вслед за тем и в хорезмий-ском ²⁴, был просто любопытной особенностью этих языков. Было непонятно, как два довольно близких диалекта восточносреднепер-сидского пришли к тому же самому выражению перфекта с глаголом «иметь», что и западноперсидские. Исходный пункт этой инновации оставался неясным. Теперь же мы видим, что рассматриваемое явление представляет собой лишь одно из проявлений более ши­рокого и более древнего процесса, который захватывает также и область западноиранских языков, а именно древнеперсидский. В нем-то и началась эволюция перфекта к посессивному и пери­фрастическому выражению. Вполне вероятно, что древнесогдийский или какой-то другой древний диалект восточноиранского пережил ту же эволюцию, более позднюю фазу которой мы наблюдаем в исторических согдийском и хорезмийском языках (представляю­щих собой диалекты среднего периода). Древнеперсидской кон­струкции «mihi factum est» соответствует согдийская «habeo fac­tum»; в этом вся разница. Оба оборота означают одно и то же, точно так же, как между лат. mihi cognitum est и habeo cognitum существует только разница во времени их распространения. Таким образом, представляется необходимым пересмотреть описание сред-незападноиранских языков в части, касающейся синтаксиса пер­фекта ²⁵. Целью этого пересмотра будет показать, как названная конструкция постепенно и все более явственно приобретает тран­зитивный характер через оформление определенности объекта и дальнейшую перестройку личных окончаний.

Процесс, имевший место в армянском языке, свидетельствует о конвергенции в эволюции на всем индоевропейском ареале, даже в тех языках, которые, казалось бы, сильней всего уклонились от древней нормы. Оборот, в котором видели основную аномалию армянского синтаксиса, оказывается, напротив, конструкцией, обнаруживающей устойчивость индоевропейского наследства в ар­мянском языке. Так как армянский и древнеперсидский должны быть теперь причислены к языкам, преобразовавшим древний пер­фект в выражение действия, которым «обладает» деятель, и это явилось в конечном счете одной из существеннейших черт новой глагольной системы, то существовала тесная связь и отношение преемственности между простой формой индоевропейского перфекта

²⁴ На параллельное образование перфекта в хорезмийском и согдийском
указывал В. Хеннинг: W. Henning, ZDMG, 1936, стр. *33*. Ср. также
А. А. Фрейман, Хорезмийский язык, 1951, стр. 41 и 112. В хотанском языке
транзитивный перфект строится с вспомогательным глаголом уап- «делать». Ср.
S. Konow, Primer of Khotanese Saka, 1949, стр. 50.

²⁵ Что касается среднеперсидского, то основные факты можно найти у В. Хен-
нинга: W. Henning, III, IX (1933), стр. 242 и ел.; относительно среднепарфян-
ского см. A. Ghilain, Essai sur la langue parthe, 1939, стр. 119 и ел.

и описательной посессивной конструкцией, которая заменила эту форму в таком большом количестве языков.

Важно отчетливо представить себе значимость этого посессивного выражения перфекта и учитывать все разнообразие форм, в кото­рых это выражение может выявляться или под которым оно может скрываться. Тот факт, что эту посессивную конструкцию так долго интерпре^ровали как «пассивную», говорит о том, как трудно подчас судить о явлении какого-либо языка в рамках самого этого языка и не переносить на него категории привычного для иссле­дователя, но иного языка. Сочетание формы глагола «быть» с пас­сивным причастием и формой субъекта в косвенном падеже харак­теризует пассивную конструкцию в языках большинства исследо­вателей; поэтому перфект, выражающийся посредством тех же элементов, был тотчас отождествлен с пассивной конструкцией. Но ведь не только в фонематическом анализе лингвист должен уметь отказываться от схем, навязанных ему его собственными языковыми навыками.

ГЛАВА XVir

⇐ Предыдущая9101112131415161718Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: