Образ как форма мысли

В современных лингвистических словарях, в пособиях и руковод­ствах по семантике мы не найдем термина «образ», обозначающего форму мысли, реализующуюся в языке. Но вместе с тем такие слово­сочетания, как «образное выражение», «образное слово», «образное значение» и т. п. весьма употребительны в языковедческой литературе. Научный смысл таких обозначений явно страдает оттого, что исходный термин и соответствующее ему понятие остаются не определенными. Создается впечатление, что образ как форма мысли, реализуемая в языке и генетически с ним связанная, после глубоких оригинальных исследований Потебни и его учеников остался в последующей истории языкознания невостребованной темой. И это произошло несмотря на 130

то, что проблема «Слово и образ» была активно обсуждаемой у лингвистов и литературоведов¹.

Установившееся в языкознании общее мнение, что с языком связаны абстрактные формы мышления, по сути дела, исключили из поля зрения лингвистов вопрос о том, как отражаются в языке чувст­венные формы мышления и отражаются ли они вообще. Между тем в мышлении человека все формы отражения действительности — чувст­венные и абстрактные — существуют в неразрывном единстве и взаи­модействии, что не может не отразиться самым непосредственным образом в языке. Сами абстрактные формы мышления — понятие, суждение, умозаключение — немыслимы вне отношения к чувствен­ным формам отражения, к восприятию действительности и его комп­лексам, и прежде всего к чувственному образу того или иного отражаемого и обозначаемого предмета действительности. Потебня замечал: «...Слово может одинаково выражать и чувственный образ и понятие» (2, с. 166).

Новое мы воспринимаем сквозь призму известного и хорошо представляемого. Это известное в своих качествах и признаках помогает нам представить и усвоить новое, данное нам в опыте. Поэтому образ — это необходимый исходный семантический этап в движении мысли от наглядного восприятия и представления отражаемого предмета к его сущностному познанию в понятии. В слове происходит «встреча» старого и известного в виде признака, легшего в основу названия, и нового содержания или значения, образующегося в результате восп­риятия и понимания воспринятого. Таким образом, обозначение но­вого явления в языке происходит путем использования существующих «старых» значений и обозначений. Разумеется, в новом образном представлении могут нуждаться и давно известные и обозначенные предметы и явления. Поэтому образ — важнейшая форма мысли, по­стоянно реализуемая в языке. «Метафоричность,— писал Потебня,— есть всегдашнее свойство языка, и переводить мы можем только с метафоры на метафору» (6, с. 590). «Все значения в языке по проис­хождению образны, каждое может с течением времени стать безобраз­ным. Оба состояния слова, образность и безобразность, равно естественны» (6, с. 204).

Образование и обособление образа как особой формы мысли возможно при участии знака. В отличие от довербальных знаков, слово служит знаком абстракции (понятия), но оно способно одновременно выражать и обозначать образ. При этом именно закрепление за словом

В 60-е годы прошла дискуссия на эту тему, в которой приняли участие литераторы и языковеды и которая породила поток литературы по этой теме. Однако лингвисты, участвовавшие в этой дискуссии, касались особенностей языка художественной литературы, роли слова в создании литературных образов (см. об этом: 4, с. 94—129; 5 и др.).

абстракции, ее освоение говорящими и расширение ее семантических связей закономерно приводит ее к участию в создании образа, а следовательно, нового значения или нового слова. По терминологии Потебни, если образ есть выражение поэтического мышления, то понятие, как сущностная мыслительная форма,— прозаического. «...Поэтическое мышление,— писал он,— есть одна из двух равно необходимых форм мысли в слове, то есть такой мысли, которая требует для своего обнаружения возникновения слова» (2, с. 529). И далее: «Эта постоянная смена поэтического и прозаического мышления идет без конца и назад и вперед» (2, с. 536).

Участие абстракции в создании образа заключается в том, что она выступает в новом слове или значении в виде названного отдельного признака обозначаемого предмета. Признак, положенный в название, избирается среди существующих в языке слов по сходству их значений с вновь обозначаемым предметом, с той или другой его стороной. Представление — это нечто общее между уже обозначенным и познанным и вновь обозначаемым и познаваемым, это основание для сравнения в новом знаке двух предметов или явлений {tertium compa-rationis), благодаря чему в сознании человека образуется и передается мысль об обозначаемом со множеством его воспринимаемых призна­ков. Это хорошо видно на примере слов с ясной внутренней формой: розовый, коричневый, голубой, рыжик, наседка, подорожник, подосиновик, подснежник, светелка, оборванец, ненавидеть, перевертыш, рвач, белок, желток, завсегдатай и т. п.; ср. современные новые названия: челнок, челночитъ, бугор, забугорный, тачка (об автомобиле), крутой (о чело­веке) и др. Благодаря представлению в сознании говорящих создается образ предмета, т. е. известное обобщение по отдельному признаку о предмете определенного порядка.

Роль образа, т. е. обозначения нового предмета или явления путем использования имеющихся названий и их значений, не была постоян­ной в эволюции языка и мышления. Учитывая значительно меньший запас понятий и мыслей в древнейшую эпоху языка, мы можем предполагать большую семантическую самостоятельность вторичных переносных названий, а точнее — отождествление образа со значени­ем, что характерно для мифического мышления. При мифическом мышлении (см. гл. V) перенос как таковой не воспринимается и не понимается. Дикарь буквально понимал, что роса — это «плевки звезд» (роса выпадает ночью при ясном, звездном небе; см.: (7, с. 6). Для иного, правильного понимания этого явления у него не было доста­точных знаний, мыслительных запасов. Следовательно, это выражение не было метафорой: объясняющее здесь отождествлено с объясняемым, субъект с предикатом. И должно было пройти исторически много времени, чтобы мифическое мышление могло смениться другим типом мышления, а именно: поэтическим, которое обеспечивает отражение, более близкое к действительному положению вещей. При поэтическом 132

мышлении образ, иносказание стали специальным мыслительным приемом субъективного, ассоциативного видения и понимания вновь обозначаемого предмета или явления. Здесь образ, т. е. представление предмета по отдельному признаку, служит лишь необходимым средст­вом образования значения, заключающего множество признаков. В языке, как говорилось выше, нет непереносных названий, и каждая метафора — это выражение субъективного подхода человека в отраже­нии и обозначении тех предметов и явлений, которые попали в круг его интересов и деятельности и которые ему необходимо назвать. При этом говорящие отчетливо (и одновременно — стихийно и непроиз­вольно) сознают разницу между внутренней формой слова и его значением. При поэтическом способе мышления открывается широ­кий простор для игры ассоциаций, названия предметов и явлений действительности по сходным признакам. Так, с одной стороны, человек может персонифицировать действия, признаки обозначаемых предметов и существ {дождь идет, солнце встает, садится, время бежит, голый лес, море успокоилось, собака просит есть, ветер воет, стрела запела и т. п.); с другой,— свои действия и качества человек может называть словами, обозначающими природные явления {ребенок растет, горячие чувства, чувства угасли, взгляд потух, яркая личность, глубокий ум, тихий нрав, холодный прием, плоская шутка, низкий посту­пок, блестящая идея, запала мысль, кислое выражение лица и т. п.).

В авторских поэтических произведениях игра субъективных ассоциаций, переносов значительно усложняется, становится нередко весьма утонченным средством ассоциативного видения мира, образ­ного выражения душевного состояния поэта. Убедиться в разнице общеязыкового субъективизма и личного легко, сравнив общеязыко­вые переносы с игрой метафорических ассоциаций у поэтов.

Нас соплетает сладостная мощь, Исполненная солнечными снами. Вот наши души, как весенний дождь, Оборвались слезами между нами.

Ушла, но гиацинты ждали,

И день не разбудил окна,

И в мягких складках женской шали

Цвела ночная тишина.

В одних поэтических строках значение или идея лежит на поверх­ности, и каждый читатель без труда соотносит образ со значением, в других это соотношение построено на неожиданной игре ассоциаций, требующей усилий воображения, тонкого семантического чутья. В приведенных выше строках и им подобных не все слова употребляются переносно, однако и те слова, которые здесь применены в прямом значении, находясь в непосредственных семантических связях с пере­носными, участвуют в данном речевом единстве в создании субъектив­но рисуемом автором образе действительности. В таких случаях

значения слов выполняют изобразительную функцию (см. гл. III). Поэтическое отражение — это живое, картинное отражение, предпо­лагающее единство восприятия. Генетическая нить такого поэтическо­го выражения мыслей уходит в глубь тысячелетий развития человеческого мышления.

Однако и в раннюю эпоху развития языка не исключены элементы прозаического, по терминологии Потебни, мышления, т. е. зачатки научного. Потебня, например, пишет: «По мере того, как мысль посредством слова идеализируется и освобождается от подавляющего ее влияния непосредственных чувственных восприятий, слово лиша­ется исподволь своей образности. Тем самым полагается начало прозе, сущность коей — в известной сложности и отвлеченности мысли...» (8, с. 168).

Но с развитием языка образность, в общем, не уменьшается, хотя, судя по общей тенденции развития слова, его значение движется в сторону все большего отвлечения. Образность — необходимое свойство человеческого языка, поскольку она, согласно Потебне, обеспечивает понимание обозначаемого, что является непременным условием и одновременно целью общения.

В общении, в отражении действительности выражение отвлечен­ности, обобщения и одновременно конкретности равно необходимо. «Нельзя охарактеризовать развитие языка,— писал Потебня,— его стремлением к отвлеченности, не прибавив, что вместе с тем развива­ется и его способность изображать конкретные явления» (3, с. 347).

Образ — конкретное выражение эвристической природы нашего мышления, использующего закрепленное в языковых знаках и их значениях знание для понимания и познания новых явлений, вовле­каемых в человеческий опыт. Поэтому образ как форма мысли свой­ствен не только языку. Язык — генетический исток этой формы мысли. С образом мы встречаемся в художественной литературе, живописи, скульптуре, музыке, балете, архитектуре и других областях человече­ского творчества. Разумеется, это не простое терминологическое сов­падение- Применяемый в них образ как форма мысли обнаруживает те же необходимые структурные компоненты, что и в словесном образе, что позволяет указанные способы отражения действительности квали­фицировать как разновидности одной и той же формы мысли. Каждый вид творчества имеет свой «язык», различную степень усложненности и развитости образа. По своему строению и функциям эти разновид­ности образа восходят к генетически исходному элементарному сло­весному образу и принадлежат, по терминологии Потебни, к поэтическому способу мышления. «Огромная часть слов, которые мы употребляем бессознательно для нас,— пишет Потебня,— произведе­ния поэтические и по существенным своим элементам нисколько не отличаются от других больших произведений: пословиц, басен, драм, эпопей, романов. Разница будет только состоять в степени сложности

и во всем том, что зависит от сложности» (2, с. 528). Слово, по Потебне, есть поэтическое произведение, и все свойства поэтического произве­дения вообще находят соответствие в свойствах слова (9, с. 113). «Слово,— замечал он,— есть прообраз и зародыш позднейшей поэзии и науки» (2, с. 206). Будучи, таким образом, генетическим источником поэзии и науки, язык в последующем своем развитии не теряет своего родства с поэзии, искусством и наукой: «Наибольшее сходство язык представляет с искусством и наукою, которые предполагают его суще­ствование и возникают при его посредстве, но, как известно, его не заменяют» (3, с. 59).

То, что образ как форма мысли одновременен с возникновением самого языка и является истоком, из которого в последующем берут начало в разных сферах человеческого творчества и деятельности более сложные разновидности образного отражения действительности, заме­чали другие ученые, и прежде всего те, кто интересовался происхож­дением художественного творчества человека.

А.Н. Афанасьев

«Происхождение тех баснословных представлений и образов, из которых со­здались народные сказки, тесно связано с происхождением самого языка и началь­ных воззрений человека на природу. Первобытные языки, как убедительно доказано новейшими филологическими разысканиями, были исполнены метафор, и это условливалось самою сущностью человеческого слова. В эпоху своего создания слово являлось не техническим обозначением известного понятия, а живописующим, наглядным эпитетом, выражающим ту или другую особенность видимого предмета и явления... Всякий предмет рисовался в его наиболее характерных свойствах или в самом действии — не как отвлеченная мысль, а как живой образ...» (10, с. 3—4). Множество наблюдений этого рода мы можем найти в других трудах этого автора, например в (11).

А.Н. Веселовский

«В сущности, каждое слово было когда-то метафорою, односторонне-образно выражавшей ту сторону или свойство объекта, которая казалась наиболее характер­ною, показательною для его жизненности. Обогащение нашего знания объекта выяснением других его признаков совершалось на первых порах путем сопоставле­ния с другими сходными или несходными объектами по категориям образности и предполагаемой жизнедеятельности» (12, с. 355).

Г. Пауль

«Метафора — это нечто такое, что с неизбежностью вытекает из природы человека и проявляется не только в языке, поэзии, но также — и даже прежде всего — в обиходной речи народа, охотно прибегающей к образным выражениям и красочным эпитетам» (13, с. 114).

Я. Парандовский

«Метафора настолько вошла в кровь и плоть языка, что если бы ее внезапно изъять, люди перестали бы понимать друг друга» (14, с. 157).

Слово является необходимым средством формирования не только образа, но и понятия, т. е. логической классификационной и квали-

фикационной мысли, способной проникать в сущность отражаемых и познаваемых предметов (о понятии см. ниже).

Уже одной своей звуковой стороной, внешней формой, слово вызывает в сознании человека наглядно-чувственный образ обознача­емого предмета. Следовательно, и в своем формировании, и в даль­нейшем применении в качестве общеупотребительного знака слово, хотя и является, по И.П. Павлову, элементом второй сигнальной системы, не порывает с чувственными формами мышления и при условии закономерного развития в нем абстракции. Способность слова обозначать как чувственный образ, так и понятие, т. е. в зависимости от условий речи, задач общения иметь конкретное или отвлеченное значение, позволяет объективно отражать действительное положение вещей. Выражение конкретного и отвлеченного равно необходимо в общении, об антиномии конкретного и отвлеченного в языке Потебня писал следующее: «Отвлечения составляют, по-видимому, цель нашей мысли. Но так ли это на самом деле? Будет ли удовлетворена наша мысль, если она будет наполнена одними отвлечениями, такими как, например, план города, карта страны, схематическое изображение человеческой фигуры? Или, если представить себе, что кто-нибудь ограничивается только математической формой человеческой мысли, наиболее отвлеченной, каково будет состояние этого человека и отно­шение его ко всему, что вокруг него? Это трудно себе представить. Во всяком случае, это явление было бы в высшей степени уродливо. Отвлечению противопоставляют конкретные восприятия, из которых они получаются; но на одних конкретных восприятиях не может успокоиться мысль, потому что процесс обобщения присущ человече­ской природе.

Обобщение имеет для нас цену только в том случае, если под ним мы имеем конкретные восприятия, из которых оно получено. Одно обобщение есть познание слишком отдаленное...» (2, с. 512—513).

Эти два противополагающие друг друга процесса — конкретизация и отвлечение — равно необходимы для объективного познания дейст­вительности и общения и отвечают основным способам мышления современного человека — поэтическому (образному) и прозаическому (отвлеченному), научному мышлению, по терминологии Потебни: «Чередование приемов поэтической и прозаической мысли есть сред­ство не только создания языка, но и создания всей человеческой мысли, и постоянная смена их так же необходима, неизбежна, как вдыхание и выдыхание» (15, с. 18).

Если в слове образ создается на основе взаимодействия двух семантических величин: признака названия и значения, образующего­ся в результате восприятия обозначаемого предмета или явления, то во фразеологизмах, пословицах, поговорках, баснях и других более сложных произведениях языка образ создается путем использования многих слов. И здесь в создании образа взаимодействуют две семан-

тические величины: буквальный смысл единицы, содержащий моти­вирующие признаки, и ее функциональное значение. Эти единицы более сложные, семантически расчлененные, отсюда их образная ус­тойчивость. «Какая-нибудь пословица,— пишет Потебня,— живет ве­ка. Мы не можем представить себе количество случаев, к которым применялось и применяется, количество этих беспрерывных воплоще­ний. Дело не в полном соответствии какой-то определенной идеи и образа, а в этой бесконечной способности соответствовать новым и новым идеям, в этой возможности будить, объяснять бесконечный ряд явлений жизни. С какими только идеями не сочетался образ «Тише едешь, дальше будешь»? (15, с. 87).

Образ занимает большое место в христианской религии. Христос проповедовал миру свое учение в виде притч — небольших образных иносказательных повествований, отражающих понятные людям того времени обстоятельства жизни и одновременно выражающих в доступ­ной форме религиозную идею, нравоучительный смысл. Вся история христианства доказала поразительную жизненность образов притч, способных в разные исторические эпохи, в преходящих жизненных ситуациях наполняться конкретным содержанием и выполнять роль религиозных, нравственных правил христиан.

«Все сие Иисус говорил народу притчами, и без притч не говорил им. Да сбудется реченное через пророка, который говорит: «отверзу в притчах уста Мои, изреку сокровенное от создания мира» (Матф. 13, 34—35).

В иной форме многие образы притч нашли воплощение в различных видах литературного, изобразительного, музыкального творчества.

Важную роль играет образ в науке, несмотря, казалось бы, на тяготение науки к открытию законов, логическим обобщениям, отвле­ченным понятиям и категориям. Образ — ничем не заменимое средство языкового отражения и познания действительности во всех сферах деятельности человека. Поэтому для образа не существует каких-либо перегородок в пределах вербального мышления. О важности образа в научном познании действительности писали многие ученые прошлого и настоящего времени. Известный философ и математик, исследова­тель философских и методологических аспектов языка науки, специ­ально изучавший взгляды ученых на роль метафоры в научном творчестве. В.В. Налимов писал, что в науке при введении и объяснении новых теорий с помощью уже существующего научного языка и установившихся теорий и соответствующих им терминологий ученые в силу необходимости используют метафору, образы. Метафоричность языка науки создает напряженность мысли, приводит ее в движение, что в конечном счете способствует пониманию и усвоению в научном опыте новых теорий и нового знания (см. об этом (16, с. 132—134).

Надо думать, метафора, образ всегда были активной формой мысли в науке, и в ее истоках, а не только в настоящее время. Метафора,

полагают ученые, сама по себе была исходным методом научного познания действительности.Я. Парандовский, например, пишет: «Мо­жет быть, следует искать метафоры не только в истоках поэзии, но и науки, она разновидность первоначального, древнейшего метода на­учного исследования, состоящего в сближениях, установлениях связи, сравнения между собой разных явлений» (14, с. 203).

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: