 |
На всякого егорку есть своя поговорка
|
|
|
|
Итак, источники фразеологизмов с именем соб-
ственным — это и древние народные мифы и ле-
генды, и христианские притчи, часто по-своему
переосмысленные, и реальные события, и образы
художественной литературы. Большинство этих вы-
ражений, как мы видели, восходит к какому-нибудь
сюжету, историческому или псевдоисторическому
факту. Развитие образного выражения и обобщение
имени собственного, входящего в него, идёт, как пра-
вило, путём сгущения этого сюжета — путём, ука-
занным А. А. Потсбнсй. Всякое ли обобщение соб-
ственного имени движется, однако, по этому пути? За
каждым ли именем стоит конкретный исторический
или мифологический прототип? Языковой опыт под-
сказывает, что нет.
Сергей-воробей и «мельник» Емеля
Одним из видов обобщения имени, например,
является его рифмованное употребление в детских
дразнилках: Сергей-воробей, Гаврило — свиное рыло,
Иван-болван, Мишка — еловая шишка, Татьяна-сме-
тана и т. д. Вряд ли кому-нибудь придёт в голову
искать сюжеты этих «устойчивых сравнений»: ясно,
что они обусловлены случайными ассоциациями под
влиянием рифмы.
Рифма иногда становится отправным пунктом це-
лого повествования, в котором действия персонажей
обусловлены лишь подобными ассоциативными воз-
можностями имени. Вот отрывок из сатирического
стиха XVII в.:
Пришёл Мещеря, поставил котёл в пещеру,
Пришёл Абросим да ерша в котёл бросил,
Пришёл Ерёма, принёс дров беремя,
Пришёл Клим, подложил иод котёл клин.
Таких случаев немало и при создании пословиц.
Так, в беломорских говорах весьма популярна риф-
мованная поговорка с именем Пестя (Пистимея): У
пашей Лести всё в тесте, а про обед пет вести.
При частом повторении подобные ассоциации, вы-
званные рифмой, могут стать постоянной характери-
стикой имени: Алеха не подвоха; Афонька-тихонька;
Афоиасьи беспоясны; наш Фома пьёт до дна; Зина-
разиня; И на Машку бывает промашка и т. п. Для
большинства русских имя Емеля ассоциируется с ха-
рактеристикой «болтун, краснобай». Она обусловле-
на чисто формальным сходством с глаголом молоть,
вошедшим в прибаутку: Мели Емеля — твоя неделя.
|
|
|
Иваны, Кузьки и Егоры
Обобщение имени путём обработки рифмой весь-
ма произвольно. Гораздо закономернее его социаль-
ная, общественная типизация. Хотя имя в принципе
и индивидуально, но мы можем говорить о типич-
но русских именах (Татьяна, Иван, Маша). Это уже
шаг к обобщению, который приводит к таким нари-
цательным употреблениям, как русские Иваны, не-
мецкие Фрицы и Гансы, английские Джоны Булли и
т. д. Можно было бы вполне написать эти имена с ма-
ленькой буквы, потому что они синонимичны словам
русский, немец, англичанин.
Примерно такое же социальное «расслоение»
имён происходит и по оси «богатый/бедный». Одни
имена прежде вызывали представление о родовито-
сти и благородстве, другие — о «чёрной кости». Для
имущих классов России было характерно стремление
отгородить себя от народа не только образом жизни,
но и именем.
Социальная оценка многих имён глубоко осела в
языке. Нередко знание этой оценки помогает понять
фразеологизм. Нельзя, скажем, правильно передать
смысл английских сочетаний Tom, Dick and Harry
или Brown, Jones and Robinson, значащих 'простые, за-
урядные люди', не учитывая того факта, что эти имена
и фамилии типичны для рядового англичанина.
Социальная оценка имени часто перерастает в
оценку качеств человека. Нс случайно столько имён,
приписывавшихся «подлому» сословию, имеют зна-
чение 'глупый': Ванька, Агафон, Алуферий, Ананья,
Аноха, Арина, Варлаха, Ерёма, Максим, Мартын,
Митька, Пантелей (Пантюха, Пентюх), Пахом,
Стёха, Стёша, Шура, Фома, Фока. Народные выра-
жения Аноху строить 'валять дурака'; бесполденная
Арина 'безнадёжная дура'; с одной стороны Ульяна, с
другой Фома 'не в своём уме'; Алёха селпский, Алёша
бесконвойный 'сумасбродный, неуравновешенный, с
причудами, чрезмерно хвастливый человек'; идёт как
Мартын с балалайкой 'неловко и несуразно идёт' —
это фразеологическое развитие подобных отрица-
тельных характеристик.
|
|
|
Филькина грамота и Сидорова коза
Выражение филькина грамота значит 'пустая,
ничего не стоящая бумажка', 'не имеющий никакой
силы документ' Первоначально это грамота, напи-
санная безграмотным человеком, человеком «подлого
сословия», а потому не имеющая веса. Словом, гра-
мота, составленная простофилей. Слово простофиля,
как показал В. В. Виноградов, образовано в итоге от
греческого имени Филипп, превращенного русскими
в Филю, Фильку, Филюху. Этим именем бары часто
называли своих слуг. Помните фамусовское обраще-
ние к своему Фильке?
Ты, Филька, ты прямой чурбан,
В швейцары произвёл ленивую тетерю...
Не удивительно, что типизированное имя слуги
пополнило синонимический ряд со значением 'глу-
пый и ленивый человек' Этому способствовало и
употребление имени Филя в русских пословицах, где
его обладатель выступает в роли простака и неудач-
ника: У Фили пили да Филю и побили.
Любопытно, что имя Филипп в чешской фразео-
логии вызывает совершенно противоположные ассо-
циации. Здесь mit filipa (буквально 'иметь Филиппа')
означает 'быть умным и проницательным'
Столь же глубокое противоречие заключено в име-
ни Сидор. Оно восходит к древнеегипетской богине
земледелия Исиде. Греческое Исидор, превращенное
у нас в Сидора, значит 'дар Исиды', т. е. обильный,
щедрый дар. Но в русских пословицах и поговорках
Сидор — обычно богатый, но скупой и мелочный
человек. В сибирских говорах, например, записана
рифмованная поговорка Сидор и Борис об одной дра-
лись — «о мелкой ссоре», отражающая крохоборный
характер Сидора. Может быть, поэтому, как гласит
пословица, На Сидора ни одна беда не пришла, ведь у
него на любой голодный год припасена копеечка.
Зная социальные ассоциации, связанные с именем
Сидор, легко понять мотивировку выражения драть
как Сидорову козу, скряге-хозяину даже мелкая по-
трава кажется большим бедствием. Шкодливый же
характер козы постоянно тянет её в огород. Упорное
стремление хозяина отучить её от этой привычки и
вошло в поговорку.
|
|
|
Впрочем, известна и другая трактовка этого выра-
жения. Т. Н. Кондратьева считает, что в нём «сказа-
лось стремление мести Сидору: если он сам недосяга-
ем, то пусть хоть его козе достанется основательно».
За что на Макара валятся шишки?
За скверный характер Сидора отдувается его коза.
Бедному же Макару, как правило, приходится са-
мому быть козлом отпущения. Русские пословицы
дают подробную характеристику этому горемыке.
Он беден (У Макара лишь возгрей (т. е. соплей. — В.
М.) пара; Не рука Макару калачи есть) и бездомен
(Грядёт Макар к вечерне от собак в кабак), незнатен
(Не рука Макару с боярами знаться), послушен и по-
чтителен (Макару поклон, а Макар на семь сторон), а
главное — безответен (На бедного Макара все шишки
валятся). Пословицы подчёркивают, что он обычно
занимается тяжёлым крестьянским трудом: Доселева
Макар огороды (гряды) копал, а нынче Макар в во-
еводы попал.
Не удивительно, что имя Макар уже давно в рус-
ском языке считается не более лестным, чем Аноха
или Филька. Отрицательное отношение к имени
Макар, сложившееся в русской среде, закрепилось и
лубочными картинками, где Макарка изображался в
смешных базарных сценках вместе с сатирическими
героями рынка Захаркой, Назаркой, Фомой и Еремой,
Пантюхой и Филатом.
Так постепенно складывался образ бедного про-
стака и неумехи Макара, вошедший в одну из самых
загадочных русских поговорок — куда Макар телят
не гонял. Она означает 'очень далеко' и нередко упо-
требляется как угроза сурового наказания. Обычно
пытаются объяснить это выражение какой-нибудь на-
родной легендой о реальном Макаре, некогда пасшем
реальных телят. Вот, например, объяснение помор-
ской сказительницы Т. И. Махилсвой: «Макар, навер-
но, был хороший пастух: везде пас, дальше его никто
не пас. Так вот, даже туда, где и Макар не мог гонять
телят, кого-то и посылают».
Наблюдения над нарицательным значением имени
Макар свидетельствуют, однако, о другом. Макар —
это нищий, безземельный крестьянин, вынужденный
пасти своих телят на самых заброшенных и запусте-
лых выгонах. Более того, возможно, что Макаровы те-
лята — фикция, и в этом выражении заключён такой
же скрытый юмор, как во фразеологизмах показать
где раки зимуют или сделаю когда рак на горе свист-
нет. Такой трактовке, на первый взгляд, противоре-
чит отрицание не. Однако необходимо учитывать, что
уже в рукописных сборниках XVIII в. эта поговорка
зафиксирована и без отрицания, например: Пошёл к
Макару телят пасти. Найти такое пастбище столь же
трудно, как и отыскать рачью зимовку.
|
|
|
Кузькина мать, тмтовы дети и объегоренный Егор
Один из героев неоконченного романа Н. Г. Помя-
ловского «Брат и сестра» задумывается над проис-
хождением выражения показать кузькину мать: Что
такое кузькина мать, мы не можем объяснить чита-
телю. У нас есть много таких присловий, которые
от времени утратили смысл. Вероятно, Кузькина
мать была ядовитая баба, если ею стращают заху-
далый род.
Действительно, когда мы думаем о происхожде-
нии фразеологизмов с собственными именами, нам
поневоле хочется связать эти имена с конкретными
лицами.
Характерно, что представление о реальной
Кузькиной матери всегда окрашено юмором. Это пер-
сонаж весёлых народных частушек:
Ох, Кузькина мать — хуже лихорадки:
Щи варила, спролила прямо на запятки.
Такие частушки поют на Белом море. Там же
рассказывают и историю происхождения выраже-
ния показать кузькину мать. У Кузьмы было много
детей, был он беден. Но ещё беднее была его мать, ко-
торая едва могла прокормить своих детей. Вокруг об-
раза Кузькиной матери, как видим, разворачивается
широкий круг ассоциаций: «ядовитость», бедность,
неряшливость и неловкость.
Примерно такие же качественные ассоциации ха-
рактерны и для имени Кузьма в русских пословицах.
Кузьма злой и драчливый: Наш Кузьма всё бьёт со
зла; Не грози, Кузьма, не дрожит корчма. Он беден, и
поэтому ему достаётся всё самое плохое и негодное:
Что хромо, что слепо, то Козьме и Демьяну (речь
идёт о домашней птице, жертвуемой в день святых
Козьмы и Дамиана). Он несообразителен: Эта посло-
вица не для Кузьмы Петровича. Происхождения он
такого же «подлого», как и Макар: Прежде Кузьма
огороды копал, а нынче Кузьма в воеводы попал.
Словом, Горькому Кузенъке — горькая и песенка.
В те же тона окрашено имя Кузьмы и в украин-
ских пословицах и поговорках: Не знаю, чи с в Кузьмы
грдий, Вискочив як Кузьма з маку 'перепуганно'.
Быть сыном драчливого и бедного неудачника не
особенно приятно. Разве что крайняя нужда заставит
признать такое родство: Поживёшь — и Кузьму от-
цом назовёшь. Видимо, выражение показать кузьки-
ну мать и обобщает такое нелестное представление о
родителях и близких неудачника Кузьмы.
|
|
|
Существует и другое предположение о происхож-
дении этого оборота. Т. Н. Кондратьева видит в нём
метафорический образ: кузькина мать — это плеть,
которой пороли «кузек», т. е. голодных и озлоблен-
ных на помещика крепостных крестьян.
Какая из этих двух версий верна, может показать
лишь надёжный материал. А пока следует признать
вслед за героем Помяловского, что мы не можем объ-
яснить читателю, что такое кузькина мать, с гаранти-
ей достоверности.
Зато в родословной титовых детей можно не со-
мневаться. Т. Н. Кондратьева сообщает год рождения
их отца. Впрочем, сначала следует объяснить значе-
ние этого сочетания, бывшего популярным в про-
шлом веке. Оно означало 'идиоты и тупицы'.
Как ни странно, фразеологическим отцом таких
детей был коллега Цезаря, Миноса и Карла Великого
римский император Тит — герой русской трагедии
«Титове милосердие», написанной Я. Б. Княжниным
в 1778 г. Тит — добродетельный и мудрый правитель.
Имя его в XVIII — начале XIX в. становится нарица-
тельным и приобретает значение просто 'император',
как в случаях с царь и король.
В дальнейшем этот литературного происхождения
фразеологизм не избежал народной обработки. В нём
развилось отрицательное значение, подкреплённое
пословичной репутацией имени Тит. Ведь в народ-
ном языке Тит испокон веков — прожжённый лобо-
тряс и дармоед:
— Тит, поди молотить! — Брюхо болит.
— Тит, поди кисель есть! — А где моя большая ложка?
Так значение слова Тит сузилось до 'злой, неспра-
ведливый царь', 'глупый и недальновидный прави-
тель', а Титовы дети стали тупицами и идиотами.
Но вернёмся к кузькиной матери. Вернее, к её
сыну, имя которого вошло в популярный русский гла-
гол подкузьмить. Не является ли он «сгущением» вы-
ражения показать кузькину мать?
Значение этого слова, однако, совсем иное — 'об-
мануть, надуть кого-нибудь'. Его никак нельзя объ-
яснить теми «злыми» и «бедными» качествами, ко-
торыми обладает вошедший в поговорку Кузьма.
Оказывается, глагол подкузьмить образован пример-
но так же, как фразеологизм на Маланьину свадьбу.
Это память о дне свв. Кузьмы и Дамана, так называ-
емых кузьминках, которые праздновались на Руси 17
октября. В этот день хозяева рассчитывались с работ-
никами. Немудрено, что этот день был и днём боль-
шого обмана: хозяева всеми правдами и неправдами
старались урвать кусок от каравая, заработанного
«кузьками» за лето. Это и называлось подкузьмить.
Полностью расчёты сельских богатеев с батраками
заканчивались 26 ноября, в день св. Егория. Поэтому
слова подкузьмить и объегорить — двойняшки. В
псковских говорах последний глагол известен даже
без приставки об-: егорить значит 'обманывать' А на
вятском наречии Егорами называют проходимцев.
Забылись церковные праздники и святые, которых
чествовали в эти дни. Но языковой календарь сохраня-
ет отнюдь не «святые» представления об этих датах.
ГОВОРЯЩИЕ ИМЕНА
До сих пор мы имели дело с двумя типами имён,
входящих во фразеологизмы. Первый тип — име-
на-факты, имена, чётко привязанные к конкрет-
ной личности — мифологической или историче-
ской (танталовы муки, мамаево побоище). Второй
тип — имена — общие знаменатели, концентрирую-
щие определённые человеческие качества и свойства
(куда Макар телят не гонял, филькина грамота).
Имена первого типа отражают «назывную», «ин-
дивидуализирующую» функцию собственного име-
ни. Имена второго типа показывают относительность
этого свойства, отражая способность собственно-
го имени обобщать. Случаи, когда имя в результате
переплетения языковых обстоятельств образует вы-
ражения типа наготовить как на Маланьину свадьбу,
наглядно демонстрируют диалектическое единство
этих диаметрально противоположных свойств.
Во всех этих случаях образование фразеологизмов
совершалось в языке, но обусловливалось в основном
внеязыковыми факторами: историческими, этногра-
фическими, фольклористическими и т. д. Между тем
язык, как мы видели на примере рифмованных драз-
нилок, может сам подсказывать определённые каче-
ства и свойства имени. Академику Б. М. Ляпунову
даже казалось, что мы недооцениваем чисто звуковые
ассоциации имён, а они нередко и являются причиной
нашего к ним отношения. Узкие закрытые гласные в
именах Алексей, Елисей, Дмитрий, по его мнению, ас-
социируются с худощавостью и хитростью, а имена
Антоний, Епифаний, Феодосий, Евстигией «произво-
дят впечатление чего-то более длинного, худого, тон-
кого, чем их восточно-славянские переделки Антон,
Епифан и под.».
Это свойство звуков влиять на восприятие име-
ни всем нам знакомо. Действительно, почему имя
Сергей имеет «ссрые» ассоциации в его вариантах
Серёня, Серенький? Никаким развитием значения
этих вариантов не объяснить, как не объяснить и
других его «полуговорящих» форм: Гуля — Сергуля,
Гун я — Сергуня, Гуся — Сергуся, Гуша — Сергуша.
Возможна и обратная связь нарицательных слов
и имён собственных. Звуковые ассоциации, ложное
сходство преобразует иногда устаревшие слова в соб-
ственные имена.
Мы часто считаем «человечьи» имена животных
случайной прихотью первого охотника или хозяина,
окрестившего их так. Однако за Мишкой-медведем
скрывается древнее нарицательное название медве-
дя (древнерусское мечька, болгарское мечка, литов-
ское meska 'медведь'), за Петей-петушком — древнее
потя или потка 'птица' (тот же корень вы найдёте в
словах птица и куропатка), за кошкой Машкой —
древнее славянское наименование кошки (болгарское
маче, мачка; сербскохорватское мачка; польское та-
ciek и чешское тасек 'кошка', 'кот'), а за поросёнком
Борей — нарицательное боров. Подобные примеры —
не такая уж редкость.
Близкие по звучанию, но разные по смыслу и про-
исхождению слова могут сталкиваться друг с другом,
и тогда одно из них должно уступить место другому.
Именно так и случилось со словами мечька и Мишка,
потя и Петя, мачка и Машка. Как видим, победа этих
собственных имён над нарицательными в русском
языке не была абсолютной: отнесение их к одним и
тем же животным всё же выдаёт их нарицательную
сущность.
Микитки, Митьки и Миньки
Подобные процессы, имеющие чисто языковую
основу, не могли не отразиться и на фразеологии с
собственными именами.
Выражение толкнуть кого-нибудь под микитки
'ударить под ребра', 'в поддыхало' употребляется и
в прямом и в переносном смысле. В «Рассказе неиз-
вестного человека» А. П. Чехова оно означает 'силой
завоевывать себе место под солнцем': Наш свет и
поит и пуст, но зато мы с вами... кое-что почитыва-
ем и не толкаем друг друга под микитки.
Форма слова микитки явно именная. Более того,
В. И. Даль приводит его и как никитки 'пах, под-
вздошье, подреберье'. Казалось бы, фразеологу тут
же следует приняться за поиски того Микиты или
Никиты, который первый кому-то двинул «под ми-
китки». Тем более что греческое имя Никита значит
'победитель'.
Однако такое формальное понимание этого выра-
жения сослужит нам плохую службу. Совсем недавно
Т. В. Горячева убедительно доказала, что оно не имеет
ничего общего с Микитой. Микита, микитка — это
лишь русский вариант праславянского слова со значе-
нием 'мягкие части тела'. В русском языке оно долж-
но было звучать как мякита, мякитка. Но ни в одном
говоре этой формы мы уже не найдём: ассоциация с
Микитой и Никитой вытеснила её.
Ещё более удивительная метаморфоза произо-
шла с именами Митька и Минька. Они образованы
от разных имён: первое — on Дмитрий, второе — от
Михаил. Но их сблизила фразеология.
Митькой звали значит то же, что и след простыл
или и был таков, т. е. 'исчез безвозвратно'. Но в отли-
чие от последних оборотов оно употребляется лишь
по отношению к людям.
—Дедушка, а где твой крестник-то? — Митькой
звали! Как ушёл в город на заработки, так с тех
пор про него и не слыхивали (С. В. Максимов.
Питерщик).
Было бы довольно трудно разгадать происхож-
дение этого оборота, если бы в народной речи не
было его синонима с именем Минька. Он известен
давно, на что указывает его употребление в сказке
о Перекати-Горошинке: И вот, братцы мои, вылез
Перекати-Горошинка на свет Божий, а богатырёв и
след простыл, Минькой звали. Примерно в таком же
контексте его записали диалектологи в Псковской об-
ласти: Пришли с покоса, а вас уже и Минькой звали.
Какое же имя — Митька или Минька — первым
попало в поговорку с таким значением?
На этот вопрос помогает ответить фразеоло-
гизм пропасть как в Минькин мех 'бесследно исчез-
нуть', который также записан на Псковщине. Не ка-
жется ли вам, что и Минькой звали, и пропасть как в
Минькин мех подозрительно похожи на всем извест-
ные выражения поминай как звали, и помин простыл,
и помину нет, нет и в помине и т. д.? Значение послед-
них точно такое же: 'исчезнуть без следа'. Формально
же их объединяет корень -мин-. Это один из древней-
ших корней в индоевропейских языках. Русские сло-
ва помнить, память, мнить, мнение, сомнение, вклю-
чающие его, имеют многочисленных родственников:
литовское mineti 'вспоминать', латышское minet 'упо-
минать', древнеиндийское manyate 'думает, помнит',
латинское mcminl 'вспоминаю'. Везде, как видим, со-
хранилось значение мыслительного процесса, запо-
минания.
'Исчезнуть так, что никто больше и не вспом-
нит' — не это ли значение является общим смысло-
вым стержнем всех выражений, которые мы рассма-
триваем? Первичной основой оборота Минькой звали,
таким образом, оказываются конструкции типа и по-
мин простыл, поминай как звали.
Глагол звать в последнем выражении естествен-
но вызвал представление о каком-то названии, име-
ни. Эта ассоциация быстро получила языковое во-
площение, благо имя Минька, сходное по звучанию
с мнить, помнить, было под рукой. Переход же от
Миньки к Митьке — дело позднейшее. Он обуслов-
лен, во-первых, определённым созвучием этих имён
и, во-вторых, возможностью замены имени во фразе-
ологизмах.
Так Дмитрий и Михаил стали фразеологическими
побратимами.
Столкновение различных по происхождению
имени собственного и имени нарицательного может
и не приводить к таким плодотворным фразеологи-
ческим результатам. Нередко оно остаётся лишь ка-
ламбуром-однодневкой, созданным искусством писа-
теля. Такова, например, судьба крылатого слова узы
Гименея 'брачные узы' в устах обер-кондуктора
Стычкина из чеховского рассказа «Хороший конец»:
Я человек образованного класса, — говорит он, — но
ежели взглянуть на меня с точки зрения, то кто я?
Бобыль, всё равно, как какой-нибудь ксёндз. А потому
я весьма желал бы сочетаться узами Игуменея, т. е.
вступить в законный брак с какой-нибудь достойной
особой.
Соединение слов игумен 'настоятель монастыря' и
Гименей 'древнегреческое божество брака, освящён-
ного религией и законом' не только создаёт юмори-
стический эффект, но и метко характеризует «образо-
ванного» Стычкина.
Хмельницкий, Храповицкий и
Могилёвская губерния
Узы Игуменея — фразеологическая шутка, искусно
и искусственно созданная в лаборатории писателя,
созданная путём искажения имени в составе оборота,
не имеющего первоначально шутливого значения.
Но есть фразеологизмы, которые уже в момент
рождения были шуточными. Имя, образующее их, —
фикция с самого начала.
Пётр Первый говорит охмелевшим боярам «по-
сле пятой перемены блюд, когда уже было изряд-
но выпито»: Вижу — зело одолевает нас Ивашко
Хмельницкий, не было бы конфузии.
Ни у одного из читателей романа А. Н. Толстого
не возникает сомнения, что речь здесь идёт не о ре-
альном лице, а о хмеле, одолевающем именитых
пьяниц. Имя Хмельницкий здесь фиктивно, оно го-
раздо ближе по значению к фразеологизму быть под
х.мельком, чем к этимологии самой фамилии. Ведь
последняя расшифровывается так: 'человек родом из
местечка Хмельницы' или 'дворянин, владеющий им'
Название же местечка связано с украинским словом
хмельница 'поле, на котором выращивают хмель' (ср.
Винница — от винница 'виноградник'). Даже от этого
хмеля, растущего на украинских хмельницах, ещё до-
вольно далеко до хмеля, одолевавшего русских бояр.
Язык, однако, все эти далёкие расстояния, измеряе-
мые формально-звуковыми и смысловыми ассоциаци-
ями, преодолевает за мгновенье. Противоречие между
именной формой слова Хмельницкий и его неименным
содержанием и рождает юмористический эффект.
Это противоречие заложено и в старом восточ-
нославянском фразеологизме задать Храповицкого,
столь близком к «неименному» задать храпака, так-
же образованному от глагола храпеть.
Географические названия как разновидность имён
также весьма активно участвуют в образовании шут-
ливых оборотов. Поскольку географические масшта-
бы несравненно больше, чем шкала личных имён
людей, то здесь возможны целые каскады фразеоло-
гического остроумия народа. Вот, например, точные
географические координаты, которые давали на Руси,
повествуя о кулачных «подвигах»: Я съездил его в
Харьковскую губернию, Зубцовского уезда, в город
Рыльск, да прямо в Рожественский приход! Надеюсь,
вам понятны адреса этих несколько устаревших «ад-
министративных центров».
Не удивительно, что после таких путешествий не-
которые драчуны тут же отправлялись в Могилёвскую
губернию. Это выражение, означающее 'умереть', до
сих пор не отражено в литературном языке, но жи-
вёт активной жизнью на огромной территории — от
Украинского Полесья до Белого моря.
Праздновать труса или праздновать Струся?
Стоит ли уделять столько места этим фразеологиче-
ским шуткам, понятным без комментариев? Стоит ли
заострять на них внимание, если они лишь отвлекают
от основных свойств имени, входящего во фразеоло-
гизмы? Ведь и в Миньках, и в Хмельницких тенденции
к индивидуализации и к обобщению, можно сказать,
патологически переплетены. Не случайно француз-
ский лингвист Жюль Жильерон, впервые занявший-
ся серьёзным изучением подобных омонимических
«курьёзов», назвал их «патологией языка». Нужно ли
останавливаться на патологических явлениях?
Слово патология в переводе с греческого означает
'наука о болезнях'. Знать эту науку — значит уметь
лечить. Историки фразеологии должны постоянно
держать в поле зрения «патологические» явления
языка: это помогает установить объективный этимо-
логический источник образного выражения.
Нарочито омонимический характер выраже-
ний типа отправиться в Могилёвскую губернию
или задать Храповицкого лежит на поверхности. Но
трудно себе представить, сколько фразеологизмов, об-
разованных подобным способом, мы уже нс воспри-
нимаем как шутки. Или, наоборот, видим двойной,
омонимический план там, где его никогда не было.
Выражение праздновать трусу или труса име-
ет значение 'бояться, трусить' Употребляя его, мы
не усматриваем в нём никакого имени. Между тем
историки фразеологии уже давно связывают его с
именем польского полковника Струся, наголову раз-
битого войсками Минина и Пожарского 22 октября
1612 г. Языковое перевоплощение польской фамилии
Струсь во фразеологического труса якобы произо-
шло под влиянием нарицательного имени трус 'не-
храбрый человек'. Праздновать Струся — это «ужа-
тая» конструкция праздновать победу над Струсем.
Итак, вновь омонимия, исказившая форму соб-
ственного имени?
Вероятность такой трактовки как будто подтверж-
дается реальным историческим фактом и реальным
историческим лицом: польский полковник Струсь
действительно был взят в плен войсками князя
Трубецкого, а полк его был уничтожен казаками.
Давайте, однако, ещё больше углубимся в этимо-
логию имени этого реального лица. Слово струсь
(strus) означает 'страус'. Удивительное совпадение, не
правда ли? Разбитый наголову польский военачаль-
ник под «этимологическим микроскопом» оказался
трусливой птицей.
Любопытно, что слово струсь известно не толь-
ко в польском языке. Оказывается, русские писатели
XVIII в. его также употребляли. Пернатые, — писал
Карамзин Дмитриеву, — есть нечто весьма неопре-
делённое. Слыша это слово, ты ещё не знаешь, о чём
говорится: о струсе или о колибри.
Существование этого слова в языке может натол-
кнуть на заманчивую мысль: зачем связывать выра-
жение праздновать труса (т. с. струся) с польским
именем, если есть свой, русский струсь? Чем, спра-
шивается, трактовка «вести себя, как страус» хуже
«праздновать победу над Струсем»? По смыслу ведь
празднование победы гораздо дальше от трусости, чем
поведение, подобное страусиному. Да и предполагае-
мая форма фразеологизма — праздновать струся —
ещё не засвидетельствована ни одним источником.
Снова в решение проблемы происхождения фразе-
ологизма врывается проблема омонимии собственно-
го имени и нарицательного.
Известно и более простое, «неисторичсское» объ-
яснение выражения праздновать трусу. Оно при-
надлежит профессору Б. А. Ларину: «Раньше, ещё в
XVIII и XIX веках, говорили: "Трусу праздновать",
т. е. "справлять праздник (святому) Трусу" (ирониче-
ски), а теперь: "Труса праздновать"». К сожалению,
Борис Александрович нс развернул свою аргумента-
цию, но он обратил внимание на два очень важных
момента.
Во-первых, на форму трусу как на первичную, ко-
торую прежде вообще не учитывали при толковании.
А между тем данные Картотеки Академического сло-
варя русского литературного языка убедительно по-
казывают, что труса праздновать — это позднейшая
литературная обработка формы трусу праздновать.
В русских народных говорах — в вологодских, ка-
занских, новгородских и ярославских — этот оборот
встречается лишь в такой форме.
Во-вторых, на иронический характер самого вы-
ражения. Действительно, и в народном и в литератур-
ном употреблении шутливость этого оборота посто-
янно ощущается. Она, вероятно, исконна.
Слабость «исторического» объяснения оборота
труса праздновать рождает попытки его новой эти-
мологической интерпретации. Профессор Н. А. Ме-
щерский в 1977 г. предложил расшифровать его на
основе церковно-славянского слова трус 'землетрясе-
ние' и переводной фразы из так называемого месяцес-
лова (календаря) — «память великому трусу», т. е. па-
мять о большом землетрясении. Появление в русском
языке омонимичного слова трус 'трусливый человек'
(XVIII в.) и привело, по его мнению, к ироническому
переосмыслению выражения трусу праздновать, ко-
торое, возможно, впервые было употреблено в речи
церковников или семинаристов.
Пример этимологического анализа фразеологиз-
ма бить баклуши показывает, что объективная гипо-
теза может быть подтверждена языковой моделью.
Поиски такой модели для оборота праздновать трусу
приводят всё-таки к иной его расшифровке, близкой к
толкованию Б. А. Ларина.
Ироническая модель «несвятых» праздников из-
вестна в говорах. Так, у В. И. Даля встречаем це-
лый каскад таких «торжеств»: Трифона гуслиста,
Харлампия бандуриста и матери их Хныхны голланд-
ских чудотворцев праздники. А в Гдовском районе из-
вестен праздник [святым] залйвущим, говоря нашим
языком, «день утопленника» — так называют гриб-
ной дождь, т. е. дождь при солнце.
Но самым убедительным подтверждением гипоте-
зы Б. А. Ларина является, пожалуй, диалектное соче-
тание праздновать Лытусу 'убежать, улизнуть' Имя
«святого» Лытуса, образующее его, столь же говоря-
ще, как и имя Ивашки Хмельницкого или Труса: оно
восходит к глаголу лытать 'бежать'. Этот глагол не
только даёт в говорах ряд производных (улытнуть
'улизнуть', пролытать 'прошататься' и т. п.), но и ряд
«неименных» фразеологизмов с тем же значением,
что и праздновать Лытусу: дать лытка, лызка, лыз-
гачаи др.
Есть в русских говорах и выражение дать лыку
с тем же значением. Ему соответствует имя «свято-
го» Лыкуса, известное по великолукской поговор-
ке: Сегодня Лыку су святому, скиляге преподобному.
Здесь и Лыкус, и скиляга — синонимы бездельников,
праздношатов. Не случайно глагол лыкусничать до
сих пор в псковских говорах значит 'бездельничать'.
Словом, с выражением праздновать трусу прои-
зошла та же история, что и с фразеологизмом гонять
лодыря: нарицательным существительным в обоих
случаях учёные приписали «историческое» значение,
связав их с именами реально известных лиц. В том,
что такие ошибки могут уходить в седую древность,
нас убеждает и пример древнегреческой пословицы
При нужде и Рак достигает почести, которую мы
рассматривали в прошлой главе: значение 'рак' в ней,
как вы помните, совпало с греческим именем Каркин
так же «удачно», как слово трус с именем польского
военачальника.
Родословное древо царя Гороха
Индивидуальность имени обеспечивает его спо-
собность накапливать объемную историческую ин-
формацию. Мы убедились в этом на многих приме-
рах. Но представьте себе, что связь слов царь, минос
или король с личными именами монархов оказалась
бы на поверку фикцией. Самые увлекательные и ар-
гументированные рассказы историков о Цезаре или
Карле Великом были бы тогда излишни и уводили бы
нас от чисто лингвистических проблем, связанных с
происхождением фразеологизмов.
Стремление подменять историческими легендами
лингвистическую быль довольно характерно для по-
пуляризаторов фразеологии. Особенно повезло в этом
отношении царю Гороху.
Известный фольклорист А. Н. Афанасьев связы-
вал фразеологического царя Гороха с мифическим
богатырём Покати-Горошком, родившимся из горо-
шины, которую проглотила царица. По его мнению,
это имя символично — оно означает Перуна, т. е.
гром и молнию.
И. Е. Тимошенко отвергает эту гипотезу, справед-
ливо отмечая малую распространённость у славян
этого фразеологизма. Предложенная им связь име-
ни Горох с греческим именем Кодрос, однако, ещё ме-
нее вероятна: такое искажение трудно аргументиро-
вать фонетически. Н. С. Ашукин и М. Г. Ашукина —
авторы одного из лучших сборников русских крыла-
тых слов — осторожно ссылаются на возможность
сказочного происхождения этой поговорки. Вот зачин
одной из таких сказок: В то давнее время, когда мир
Божий наполнен был лешими, ведьмами да русалками,
когда реки текли молочные, берега были кисельные,
а по полям летали жареные куропатки, в то время
жил-был царь по имени Горох.
Давайте посмотрим, насколько эти фразеологиче-
ские гипотезы соответствуют фактам народного язы-
ка. В нём мы найдём немало выражений со значени-
ем 'в незапамятные времена, очень давно'. Приведём
лишь те из них, в которых есть имена царей.
Вот фразеологизм при царе Копыле, когда грибы с
опёнками воевали, т. с. 'очень давно'. Он точная копия
выражения когда царь Горох с грибами воевал. Слово
копыл, как вы помните, может в говорах значить 'де-
ревянная перекладина в санях' или просто 'деревян-
ная палка'. Царь Копыл, следовательно, это нечто вро-
де царя Чурбана.
Вот царь Косарь, вошедший в поморскую поговор-
ку с тем же значением: Этот амбар стояч ещё при
царе Косаре. Диалектное значение слова косарь 'тя-
жёлый нож для расщепления лучины, сделанный из
обломка косы' сближает этого царя с царём Копылом.
При образовании выражения, однако, сыграла свою
роль рифма царь — косарь и, возможно, ассоциация
с церковно-славянским словом кесарь, по-народному
осмысленным.
К «растительным» царям можно отнести Ботуту,
который употребляется в присказке: Жил царь Ботут.
и вся сказка тут. Пожалуй, здесь мы имеем дело с
изменённым диалектным названием лука-сеянца
ботупа (батуна). Его вариантом, видимо, является
имя Тофута в подобной присказке: Жил-был царь
Тофута — и сказка вся тута.
А вот и стопроцентно растительный царь — Овёс:
Жил-был царь Овёс, он все сказки унёс.
Наконец, намёк на подобного царя встречаем в на-
родном выражении Алыса время ('очень давно'), где
алые — название сорняка алиса.
К этому же типу выражений относится и шутливо-
е до морковкиного заговенья, т. е. до времени, которое
никогда не наступит.
Русские цари с нецарскими именами — это лишь
начало славянской генеалогии царя Гороха. Кстати
говоря, и в украинском и в белорусском языках
этот фразеологизм сохраняет своё гороховое имя.
Меняется лишь предлог: за царя Гороха и за цардм
Гарохам, да в белорусских говорах ближе к Польше
царский титул меняется на королевский: за каралём
Гарохам.
В украинских говорах имя царя Гороха может за-
меняться названиями другого растения, например за
царя Хмеля, или именами простых смертных «под-
лого» происхождения: за царя Тимка (нечто вроде
нашего Тимошки) и за царя Паиъка (Павлушки).
Характерны и шутливые рифмованные прибавки к
эт<
|
|
|
